| Сьюзен Коллинз - И ВСПЫХНЕТ ПЛАМЯ (2010) | |
|
HW100 - 45000
UAW55 - 105000 RRW100 - 175000 PKRR - 7500 |
Сьюзен Коллинз И ВСПЫХНЕТ ПЛАМЯ 2010 (Оригинал издан 1 сентября 2009 г.) Часть I ИСКРА 1 Мои руки крепко сжимают флягу, хотя чай давно уже отдал свое тепло морозному воздуху. Но мышцы напряжены от холода. Если нагрянет стая диких собак, не уверена, что я смогу забраться на дерево. Надо бы встать и размять затекшее тело. Но я продолжаю сидеть, неподвижная, точно скала под ногами, наблюдая, как в лес проникают лучи рассвета. Солнце не остановишь, увы. Оно волей-неволей тащит меня за собой в этот день, которого я страшилась несколько месяцев. К обеду они уже соберутся в моем новом доме, в Деревне победителей. Репортеры, телевизионщики, даже Эффи Бряк, мой прежний сопроводитель, - и та доберется в Дистрикт номер двенадцать из Капитолия (интересно, она до сих пор носит дурацкий розовый парик или на этот раз, в честь тура победителей, вздумает щеголять каким-нибудь новым оттенком, неизвестным в природе?). Будет и много других. Железнодорожный персонал, которому предстоит удовлетворять все мои нужды в течение долгого путешествия. Команда помощников, которые будут готовить меня к выходам на публику. Цинна, мой друг и стилист. Это он создал роскошный наряд, впервые приковавший ко мне всеобщее внимание во время Голодных игр. Будь моя воля - забыла бы эти Игры навеки. Никогда бы не заговаривала о них. Притворилась бы, что это был страшный сон, и не более. Но тур победителей ни о чем не позволит забыть. Капитолий нарочно проводит его примерно посередине между сезонами, чтобы освежить у людей чувство ужаса. Нам, жителям дистриктов, не просто напоминают о том, как страшна железная хватка столицы, - нас вынуждают публично этому радоваться. В этом году я «звезда» представления. Меня провезут от дистрикта к дистрикту, и в каждом придется стоять перед ликующими зрителями, ощущая их затаенную ненависть, и смотреть со сцены в глаза людей, чьи родные убиты моей рукой... Солнце неумолимо встает, и я заставляю себя подняться. Суставы болезненно ноют. Левая нога затекла, так сильно, что «оживает» лишь через несколько минут усиленной ходьбы. Я три часа провела в лесу, но даже не попыталась всерьез поохотиться. Сумка для добычи пуста. Ни маму, ни мою младшую сестренку Прим это уже не затронет, они теперь могут позволить себе покупать в городской мясной лавке что пожелают, хотя, конечно, вкус лучше всего именно у свежей и дичи. А вот Гейл Хоторн и его семья целиком зависят от этой охоты. Нельзя их подвести. И я пускаюсь в дорогу. Еще полтора часа проверять ловушки. В школьные времена мы успевали после полудня и пройтись по капканам, и поохотиться, и вернуться с добычей в город, чтобы выручить за нее деньги. Теперь, когда Гейл работает в угольных шахтах, а у меня не осталось других занятий, вся работа на мне. Гейл уже наверняка спустился на вызывающем тошноту подъемнике в бездну и вгрызается в угольный пласт. Я знаю, что творится там, внизу. В школе нас каждый год водили туда на экскурсии. В раннем детстве шахта порождала у меня попросту неприятные ощущения. Тоннели навевали клаустрофобию, затхлый воздух и темнота даже не позволяли свободно вздохнуть. Но после того как взрывом убило папу и нескольких его товарищей, я с трудом заставляла себя войти в подъемник. Ежегодная экскурсия превратилась и пытку. Два раза мне уже заранее становилось так плохо, что мать принимала мой страх за начало гриппа и разрешала остаться дома. Я начинаю думать о Гейле. Только в лесах, среди свежего воздуха и прозрачных источников, он чувствовал себя по-настоящему живым. Не знаю, как ему удается терпеть... Впрочем, неправда, знаю. Он выдержит все, лишь бы прокормить свою мать, сестру и двоих младших братьев. В то время как я буквально сижу на мешках с деньгами, которых более чем достаточно на две семьи. Но нет, этот парень не примет в подарок даже монету. Гейл и мясо-то берет неохотно. Между тем, если бы я погибла на Играх, он, без сомнения, содержал бы и мою маму, и Прим. Постоянно ему твержу: для меня охота - желанное развлечение, чтобы не сойти с ума от безделья. И все равно я стараюсь не заставать его дома, когда приношу добычу. Это нетрудно, ведь Гейл трудится по двенадцать часов в сутки. Мы видимся только по воскресеньям, в лесу. Для меня и теперь это лучший день на неделе, однако что-то переменилось. Нет больше тех свободных бесед о чем пожелаешь. Игры отняли у меня даже это. Я еще слабо надеюсь, но в глубине души понимаю: все бесполезно. В прошлое нет возврата. Сегодня у нас богатый улов: восемь кроликов, пара белок и грузный бобер, запутавшийся в проволочных силках, которые изобрел сам Гейл. Он просто гений ловушек. Всегда точно знает, как изогнуть молодое деревце, чтобы ветки не дали хищникам раньше нас добраться до жертвы; как закрепить увесистое бревно в равновесии при помощи тонких прутиков или как сплести корзину, откуда не выплыть попавшейся рыбе. После стольких лет работы с его западнями я уверена, что никогда не смогу повторить это хрупкое равновесие, не сумею почуять заранее, по какой тропе пробежит дикий зверь. Дело даже не в опыте. Это врожденный дар. Зато я стреляю без промаха и в кромешной тьме. Но вот впереди возникает забор, окружающий Дистрикт номер двенадцать. Солнце еще высоко. Прислушиваюсь, не гудят ли от электричества звенья цепи. Тихо - как и почти всегда, хотя нас убеждают, будто бы ток бежит круглые сутки. Через прокопанный под забором лаз я попадаю на Луговину, откуда рукой подать до родного дома. Нашего старого дома. Мы сохранили его, потому что мама и Прим до сих пор здесь прописаны - и вернутся сюда в случае моей внезапной смерти. А пока что мы трое благополучно воцарились в новом жилище, в Деревне победителей. И только я возвращаюсь в эту маленькую приземистую постройку, в стенах которой выросла. Она для меня и есть настоящий дом. Сейчас, например, там будет удобно переодеться. Сменить старую кожаную отцовскую куртку на тонкое шерстяное пальто, немного узкое в плечах, а разношенные охотничьи сапоги - на дорогие фабричные туфли, более подходящие человеку в моем положении, как считает мама. Лук и стрелы надежно спрятаны в лесу, внутри прогнившей колоды. Время не ждет, но я все-таки позволяю себе немножечко посидеть на кухне. Какой запущенной она кажется без огня в печи, без скатерти на столе... Меня часто гложет тоска по прежней жизни. Да, мы едва сводили концы с концами, зато я точно знала собственное место на замысловатом полотне под названием жизнь. Теперь, когда вспоминаешь, те времена кажутся столь надежными по сравнению с нынешним днем, когда есть и богатство, и слава, и лютая ненависть Капитолия. От мыслей меня отвлекает жалобный вой возле черного хода, - явился Лютик, старый облезлый котяра моей сестренки. Новый дом ему так же не по душе, как и мне. Лютик удирает сюда всякий раз, стоит Прим отправиться в школу. Мы с ним никогда особенно не ладили - и вот между нами возникла странная связь. Впустив кота, я угощаю его ломтем бобрового жира и даже немного почесываю за ухом. - Тебе говорили, какой ты уродец, а, животное? Он тычется мордой в руку, прося еще ласки, однако нам пора в путь. - Идем. Я хватаю Лютика в одну руку, добычу - в другую, и тащу все за дверь. Кот изворачивается и в один скачок скрывается за кустарником. Туфли жмут мне большие пальцы. Под ногами хрустит уголь Шлака. Несколько раз срезав путь через переулок или чей-нибудь задний двор, я в считаные минуты добираюсь до дома Гейла. Увидев меня в окно, его мама Хейзел отрывается от плиты, вытирает ладони о фартук и идет открывать дверь. Мне нравится Хейзел. Эту женщину есть за что уважать. Взрыв, убивший моего папу, унес и ее мужа, оставив беременную вдову с тремя мальчишками на руках. Не прошло и недели с тех пор, как она разродилась, а Хейзел уже искала работу. Шахты - не выход, если в доме не с кем оставить младенца, однако ей удалось устроиться прачкой в городе, к одному из торговцев. Так в четырнадцать лет Гейл, старший из сыновей, сделался главным добытчиком в семье. Он уже тогда мастерски ставил ловушки, подписался на тессеры и разрешал лишний раз внести свое имя в Лотерею ради скудного годового пайка из зерна и масла. Но и этого не хватило бы на семью из пяти человек, если бы Хейзел по обдирала пальцы до костей о стиральную доску. Зимой ее красные, потрескавшиеся руки начинали кровоточить от малейшей царапины. Когда-то Хейзел и Гейл вместе решили, что ни двенадцатилетнему Рори, ни десятилетнему Вику, ни четырехлетней Пози никогда не придется вписывать свои имена для Жатвы. При виде добычи Хейзел улыбается. Поднимает бобра за хвост. - Тяжелый!.. Вечером потушу с овощами. В отличие от Гейла, она принимает помощь без капли смущения. - И мех недурной, - отзываюсь я. Мне приятно болтать с ней о достоинствах добычи. Хейзел наливает пахучего чая из трав, и я с благодарностью грею о кружку окоченевшие пальцы. - Знаешь, я тут подумала... Может, после тура победителей стоит время от времени брать с собой Рори? В лес, после уроков? Ему надо учиться стрелять Хейзел кивает. - Хорошо. Гейл и сам собирался, но он свободен только по воскресеньям и предпочитает проводить их с тобой. Наверное, я все-таки покраснела. Глупо, конечно. Пожалуй, никто на свете не понимает меня лучше Хейзел, Ей известно о наших с Гейлом отношениях. Думаю, очень многие ждали, что мы поженимся, хотя у меня и мысли об этом не возникало. Но то было до Голодных игр. До того как Пит Мелларк, земляк-трибут, во всеуслышание заявил, что безумно влюблен в меня. Наш роман стал ключом к выживанию на арене. Только вдруг оказалось: для Пита все было гораздо серьезнее. А для меня? Не знаю. Зато представляю, как мучился Гейл. Стоит подумать о туре победителей, когда нам с Питом вновь придется разыгрывать из себя влюбленных, и сердце сжимается. Я допиваю чай, хотя он обжигает губы, и отодвигаюсь от стола. - Пора идти. Надо еще навести красоту для камер. Хейзел обнимает меня. - Приятного ужина. - Спасибо, - отзываюсь я. Следующая цель - Котел, где обычно мне удавалось сбыть с рук трофеи. Много лет назад он был угольным складом, потом оказался заброшен, стал точкой подпольной торговли и наконец превратился в настоящий черный рынок, Раз уж Котел притягивает к себе людей с подпорченной репутацией, стало быть, мне тут самое место. Лесная охота в окрестностях Дистрикта номер двенадцать нарушает, по меньшей мере, дюжину постановлений и по закону карается смертью. Никто об этом не заговаривает, однако я - должница многих завсегдатаев Котла. Гейл рассказал, как Сальная Сэй устроила сбор пожертвований для меня и Пита во время Голодных игр. Поначалу деньги давали только в Котле, но многие люди, прослышав об этом, тоже внесли свой вклад. Не знаю точной суммы; знаю только, что эти деньги качнули чашу весов от смерти к жизни: на арене цена любого подарка достигает заоблачных высот. До сих пор непривычно входить в Котел не с полной добычи охотничьей сумкой, а с увесистым кошельком на боку. Я стараюсь зайти почти в каждую лавку и что-нибудь приобрести: кофе, булочки, яйца, пряжу, масло... В последний момент покупаю три бутылки самогона у однорукой Риппер, жертвы несчастного случая в шахтах, у которой хватило ума прокормить себя. Алкоголь - не для нас, а для Хеймитча. Во время Голодных игр он был нашим с Питом ментором. Угрюмый, жестокий, почти всегда пьяный, он все-таки сделал свою работу - и даже больше, поскольку впервые в истории было позволено победить двоим, а не одному оставшемуся в живых трибуту. Так что будь Хеймитч хоть кем угодно - перед ним я тоже в долгу. Пару-тройку недель назад, когда у него иссякли запасы, а в продаже не было ни бутылки, у Хеймитча началась ломка. Он трясся, орал на каких-то чудовищ, которых никто вокруг не видел, и до смерти перепугал мою Прим. Честно сказать, не очень понравилось наблюдать его в таком состоянии. С тех пор я обзавелась привычкой пополнять запасы спиртного - просто так, на случай очередной недостачи. Увидев меня с бутылками, глава миротворцев Крей хмурит брови. Он уже в летах, лицо у него багровое, несколько серебристых прядей волос зачесаны набок. - Девочка, для тебя это слишком крепкое пойло. Ему ли не знать! - Маме потребовалось для каких-то лекарств, - пожимаю плечами я. - Ага, этой штукой убьешь любую заразу, - бросает он и покупает бутылку за новенькую монету. Вот и заведение Сальной Сэй. Я заставляю себя подсесть к столу и заказать миску супа, судя по виду - смеси из тыквы с бобами, и принимаюсь хлебать. Тут появляется миротворец по имени Дарий и тоже берет себе миску. Он хоть и страж порядка, но мне по душе: не тычет в нос своей властью, может при случае и пошутить. Должно быть, ему за двадцать, однако выглядит он ненамного старше меня. Даже чем-то похож на мальчишку - наверное, из-за улыбки и рыжих волос, торчащих во все стороны. - Тебе не пора на поезд? - интересуется Дарий. - В обед заберут, - отвечаю я. Тогда он громко шепчет: - Тогда, может, наведешь красоту? - и я не могу сдержать улыбки, несмотря на мрачное настроение. - Ленточку заплетешь или что-нибудь в этом роде? Он хочет погладить мою косу, но я отстраняюсь. - Не беспокойся. Стилисты свое дело знают. - И хорошо, - кивает Дарий. - Покажем немного патриотической гордости за дистрикт, хотя бы для разнообразия, а, мисс Эвердин? А потом, с насмешливым порицанием покачав головой в сторону Сальной Сэй, выходит на улицу, чтобы присоединиться к своим товарищам. - Суп оставь! - кричит ему вслед хозяйка, однако сквозь смех ее досада звучит не очень-то убедительно. - Гейл придет на проводы? - спрашивает она у меня. - Нет, его не было в списке. Мы уже виделись в воскресенье. - Думаю, он что-нибудь придумает. Как-никак твой кузен, и все такое... - с хитрецой прибавляет Сальная Сэй. Еще одна ложь, сочиненная капитолийцами. Когда во время Голодных игр мы с Питом пробились в последнюю восьмерку, журналисты явились разнюхивать наши личные тайны; в ответ на вопрос, кто мой близкий друг, местные жители сразу назвали Гейла. Репортерам он, разумеется, пришелся не ко двору. Учитывая мой якобы страстный роман на арене, парень со столь яркой мужественной внешностью никак не вписывался в понятие «близкий друг». К тому же он вовсе не собирался улыбаться и мило вести себя перед камерами. И вот его превратили в кузена. Вообще-то между нами и вправду есть определенное сходство. Прямые темные волосы, смуглая кожа, серые глаза... Я ни о чем не догадывалась до тех самых пор, когда уже на вокзале мама не заявила: «Если б ты только знала, как тебя ждут твои кузены!» Повернувшись, я с изумлением увидела Гейла, Хейзел и других ее деток. Что оставалось делать? Только подыгрывать. Сальной Сэй известно, что мы не родственники; а ведь кое-кто из наших давних знакомых предпочел об этом забыть. - Жду не дождусь, когда все будет позади, - шепчу я. - Понимаю, - кивает Сальная Сэй. - Но чтобы дождаться конца, нужно пройти начало и середину. Лучше уж не опаздывай. По дороге я замечаю, как с неба сыплются первые редкие снежинки. Между площадью в центре города и Деревней победителей - каких-то полмили, а кажется, будто перенеслась куда-то далеко-далеко. Здесь находится отделенная от внешнего мира община: двенадцать домов вокруг прелестной зеленой лужайки с цветущими кустиками, каждый дом - в десять раз больше того, где прошло мое детство. Девять из них пустуют. В занятых живут Хеймитч, Пит и я. Наши с Питом дома хотя бы излучают тепло настоящей жизни. Освещенные окна, дым из трубы, букеты ярко раскрашенных колосьев, прикрепленные прямо над входом в честь приближающегося праздника урожая. А вот от логова Хеймитча, вопреки стараниям садовников, так и разит запустением и одиночеством. Я собираюсь с духом, толкаю дверь и вхожу. Нос тут же морщится от отвращения. Хеймитч не допускает к себе уборщиц, а сам он - хозяин неважный. С годами запахи горячительных напитков и рвоты, вареной капусты и пережаренного мяса, несвежей одежды и мышиных фекалий смешались в один стойкий дух, вышибающий слезы. Шагая через залежи рваных пакетов, осколков и обглоданных костей, я направляюсь прямо на кухню - где же еще искать Хеймитча? Он за столом: руки разбросаны по столешнице, лицо тонет в луже спиртного, от яростного храпа чуть голова не отваливается. Я толкаю его в плечо и громко приказываю: - Вставай! - Церемониться бесполезно, это мы уже проходили. Храп на мгновение вопросительно умолкает и тут же возобновляется с новой силой. Я толкаю сильнее. - Хеймитч, вставай! Сегодня тур победителей. С усилием открываю окно и несколько раз глубоко вдыхаю чистый воздух. Разворошив ногами слой мусора, обнаруживаю оловянный кофейник. Набираю в него воды из-под крана. В запасе осталась горстка углей - хватит, чтобы разжечь конфорку. Насыпав молотых зерен, так чтобы получился довольно крепкий напиток, ставлю кофейник на огонь. Хеймитч по-прежнему напоминает труп. Раз уж не вышло по-хорошему, я наполняю таз ледяной водой, опрокидываю ему на голову и отпрыгиваю подальше. Из глотки хозяина доносится гортанное рычание дикого зверя. Вскочив, он отбрасывает от себя стул футов на десять и грозно размахивает ножом. Совсем забыла: он всегда засыпает с оружием в руке. Нужно было сначала забрать у него нож, но у меня хватало других забот. Хеймитч сыплет ругательствами, делает еще несколько взмахов и наконец приходит в себя. Утерев лицо рукавом, поворачивается ко мне. Я застыла на корточках на подоконнике, собираясь, если что, задать стрекача. - Ты что здесь делаешь? - Сам велел прийти, разбудить за час до приезда телевизионщиков, - отвечаю я. - Чего? - Правда, сам, - не сдаюсь я. Кажется, он вспоминает. - Почему я весь мокрый? - Никак не могла растолкать. Знаешь, если тебе так нужна мамочка, в следующий раз проси Пита... - О чем меня надо просить? От одного только звука знакомого голоса у меня в животе сжимается неприятный комок из печали, стыда и страха. И желания. Да, я почти готова признаться, хотя бы перед собой, вот только другие чувства все же сильнее. Пит подходит к столу. Под солнечным светом, пролившимся из окна, на его белокурых волосах искрятся снежинки. Этот сильный, полный здоровья человек совсем не похож на голодного и больного юношу, которого я видела на арене. Он даже почти не прихрамывает. Опустив на стол буханку свежего теплого хлеба, Пит протягивает Хеймитчу руку. - Разбудить меня без радикальных мер, грозящих воспалением легких, - ворчит тот, передавая нож. Потом избавляется от грязной рубашки, продемонстрировав нам засаленную майку. Пит улыбается, ополаскивает нож самогоном из бутылки, которую нашел на полу, и режет хлеб. Все это время он аккуратно снабжал нас горячей выпечкой. Я охочусь. Он возится с тестом. Хеймитч пьянствует. Каждый нашел чем заняться, только бы не вспоминать о Голодных играх. Уже протянув хозяину горбушку, Пит наконец обращает внимание на меня. - Угощайся. - Нет, я поела в Котле. Но все равно спасибо. Голос будто бы и не мой, обезличенный. И так всякий раз, когда я пытаюсь заговорить с ним - с тех самых пор, как от нас отвернулись камеры, снимавшие благополучное возвращение победителей. - Пожалуйста, - натянуто отвечает он. Хеймитч наугад бросает рубашку в кучу хлама. - Бррр. Придется здорово над вами поработать перед выступлением. И он, разумеется, прав. Публика ожидает увидеть двух голубков, победивших в Голодных играх, а не людей, которые без усилия не могут посмотреть в глаза друг другу. Но я отвечаю только: - Помойся, Хеймитч. И, спрыгнув с окна, отправляюсь через лужайку к дому. Снег уже начинает укрывать землю, и за моей спиной остается цепочка следов. У парадного входа я задерживаюсь, отряхиваю дорогие туфли, а потом вхожу. Мама целые сутки готовилась, чтобы все безупречно выглядело перед камерами. Пожалуй, лучше не следить на сияющем чистотой полу. Стоит мне появиться, как откуда-то выныривает мама и жестом просит замереть. - Не волнуйся, уже разуваюсь, - говорю я, оставляя туфли на коврике. Она издает непонятный хриплый смешок и снимает с моего плеча охотничью сумку с покупками. - Подумаешь, просто снег. Хорошо погуляла? - Погуляла? - Ей известно, что я всю ночь провела в лесу. Тут мне в глаза бросается фигура в дверном проеме. За маминой спиной стоит мужчина в идеально сшитом костюме, с подправленными ножом хирурга чертами лица. С первой секунды ясно: он из Капитолия. Что-то не так. - Правильнее сказать, покаталась. Там ужасно скользко. - К тебе пришли, - говорит мама. Лицо у нее совершенно бледное, в голосе слышится плохо скрываемая тревога. - Я думала, все начнется не раньше полудня, - бросаю я, притворяясь, будто не замечаю, в каком она состоянии. - Что, Цинна пришел пораньше? - Нет, Китнисс, это... - Сюда, пожалуйста, мисс Эвердин, - прерывает маму капитолиец, махнув рукой в сторону коридора. Неприятно, когда тебе начинают указывать в собственном доме, однако мне хватает ума промолчать. Перед уходом оборачиваюсь, чтобы подбодрить маму улыбкой: - Наверное, наставления перед туром... В последнее время меня завалили сведениями о маршруте и расписаниями запланированных в каждом дистрикте мероприятий. Но пока я шагаю к закрытым дверям кабинета, которые никогда еще не запирались, в мыслях поднимается настоящая буря: «Кто там? И что ему нужно? Чего мама так испугалась? » - Входите, - произносит мой провожатый. Поворот полированной медной ручки - и я внутри. В ноздри бьют два плохо совместимых запаха - роз и крови. Низкорослый мужчина с белесыми волосами, неуловимо кого-то напоминающий, молча читает книгу. Он поднимает палец, словно хочет сказать: «Подождите минутку». Затем поворачивается - и в моей груди на миг замирает сердце. Прямо на меня змеиным взглядом уставился президент Сноу. 2 По моим представлениям, на президента нужно смотреть на фоне колонн из мрамора, увешанных гигантскими флагами. Жутковато видеть его в обрамлении привычных вещей, у себя в кабинете. Это как если бы вдруг вы открыли кастрюлю - а вместо тушеного мяса нашли ядовитую змею. Что ему здесь могло понадобиться? Перед глазами стремительно проносятся кадры из прошлых церемоний открытия тура победителей. Лица выигравших трибутов, их менторов и стилистов. От случая к случаю мелькали высокопоставленные члены правительства. Но президент - ни разу. Он посещает празднества разве что в Капитолии. Да и то не всегда. Если проделал такой долгий путь - вывод может быть только один. У меня серьезные неприятности. А значит, и у моих родных. По спине пробегают мурашки, стоит представить, как близко мама и Прим оказались от этого человека, который меня ненавидит. И всегда будет ненавидеть. Я ведь перехитрила изуверские Игры, выставила Капитолий на посмешище, а стало быть, в чем-то подорвала его власть. Мне всего лишь хотелось выжить и сохранить жизнь Пита. Любой знак неповиновения - просто случайность. Но если Капитолий решил оставлять в конце Голодных игр одного трибута, то, видимо, высказать свое мнение - уже дерзость и бунт. Единственное спасение заключалось в том, чтобы притвориться безумно влюбленной в Пита. И тогда нам обоим позволили жить. Короновали как победителей. Вернули домой, устроили и нашу честь торжество, дали прощально помахать в объективы и наконец оставили в покое. До нынешнего дня. Возможно, сказывается непривычка к новому дому или внезапный страх при виде человека, который в любую минуту способен меня убить, только вдруг в голове все путается. Такое впечатление, что президент - у себя, а я - незваная гостья. Я даже не предлагаю ему присесть. И вообще молчу. На самом деле, я обращаюсь с ним, точно с ядовитой гадиной, - не двигаюсь, не отрываю от него глаз и обдумываю план бегства. - Полагаю, нам обоим будет гораздо проще, если мы сразу договоримся не лгать друг другу, - говорит президент. - Что скажете? «Ничего не скажу: у меня язык примерз к небу», - думаю я, но, к собственному изумлению, произношу твердым голосом: - Да, пожалуй, это сбережет кучу времени. Президент Сноу отвечает улыбкой, и я в первый раз обращаю внимание на его рот. Какие губы могут быть у змеи? Никаких. А у него - полноватые, и кожа натянута, словно на барабане. Вряд ли тут обошлось без операции. Похоже, Сноу нарочно переделывал рот, чтобы выглядеть привлекательнее. Если так, значит, он выбросил время и деньги на ветер. - Мои советники опасались, что вы создадите массу проблем... Вы ведь не собираетесь создавать проблемы, верно? - Верно, - киваю я. - Я им так и сказал. Сказал, что любая девушка, сохранившая свою жизнь столь высокой ценой, не станет обеими руками отталкивать этот дар. Тем более если у нее есть семья. Мама, сестра и... кузены. По тому, как он протянул последнее слово, я понимаю: президенту отлично известно о том, что мы с Гейлом - вовсе не веточки одного родословного древа. Стало быть, карты брошены. Может, оно и к лучшему. Не люблю непонятных угроз. Всегда легче, если знаешь расклад. - Давайте присядем. - Сноу занимает место за столом из полированного дерева, за которым Прим делает уроки, а мама подсчитывает семейный бюджет. Он не имеет на это никакого права, равно как и вообще находиться здесь. Впрочем, у кого же тогда все права? Я опускаюсь напротив, на стул с резной прямой спинкой. Его явно делали для человека повыше: ноги едва достают до пола. - У меня неприятности, мисс Эвердин, - говорит президент. - И начались они в ту самую минуту, когда вы воспользовались на арене своими ядовитыми ягодами. Я это сделала, желая проверить, что решат распорядители Игр - остаться без победителя, если мы оба покончим самоубийством, или позволить нам сохранить наши жизни. - Будь у Сенеки Крейна хоть немного мозгов, он бы раздавил вас на месте, словно букашек, К несчастью, наш главный распорядитель оказался сентиментальным глупцом. И вот, пожалуйста. Попробуйте догадаться, где он сейчас? Я молча киваю: судя по тону высказывания, Сенеку казнили. Теперь, когда нас разделяет только стол, запах крови и роз обостряется. Роза - у президента на лацкане, это понятно, причем аромат генетически был усилен, в жизни цветы так не пахнут. А что касается крови... Даже не знаю. - После этого мне оставалось одно: позволить вам разыграть вашу маленькую комедию. Нет, вы были просто прелестны: эдакая наивная влюбленная школьница. Обитателей Капитолия ваша игра убедила. А вот в дистриктах, к сожалению, на обман купились не все. Видимо, на моем лице мелькает легчайшая тень удивления. - Разумеется, вы об этом не подозревали. Где уж вам знать о настроениях в остальных дистриктах! Между тем некоторые восприняли ваш незатейливый фокус как знак открытого неповиновения, а вовсе не безоглядной любви. Ну, а если девчонке из Дистрикта номер двенадцать позволено бросить вызов Капитолию и уйти безнаказанной, что помешает им поступать точно так же? Что помешает, к примеру, устроить мятеж? Смысл последнего предложения доходит не сразу. А потом обрушивается на меня всей своей тяжестью. - Неужели начались мятежи? Трудно сказать, страшит меня эта мысль или, наоборот, воодушевляет. - Пока нет. Но это лишь вопрос времени - разве что радикально изменится ситуация... А мятежи, как известно, ведут к революциям. - Президент потирает место над левой бровью, которое (мне ли не знать) потирают, когда болит голова. - Вы имеете хотя бы отдаленное представление, что это значит? Сколько людей погибнет? В каких условиях окажутся уцелевшие? Может, Капитолий и не подарок, но стоит ему хоть на день ослабить хватку - поверьте на слово, - вся система рухнет. Меня поражает прямота и даже искренность его речи. Можно подумать, Сноу на самом деле превыше всего ценит благополучие жителей Панема, а ведь это полная чушь. Не знаю, откуда берется смелость, но я говорю: - Какая хрупкая система: рушится из-за горсти ягод. Собеседник долго молчит и пристально разглядывает меня. - Да, хрупкая, только не в том смысле, что вы подумали. Раздается стук в дверь, и в кабинет просовывает голову капитолиец. - Ее мать спрашивает: вы чай пить будете? - Буду. С удовольствием, - говорит Сноу. Дверь открывается шире; на пороге стоит моя мама с подносом. - Сюда, пожалуйста. - Положив книгу на угол, он похлопывает ладонью посередине стола. Мама опускает поднос. На нем фарфоровый чайник и чашки (сервиз из ее приданого), сливки и, сахар, тарелка с печеньем. Печенье украшено цветочками из глазури нежных оттенков - разумеется, это работа Пита. - Как любезно. Забавно, знаете ли: многим людям и в голову не приходит, что президентам тоже хочется есть. Надо же, само добродушие. По крайней мере, мама слегка успокаивается. - Может, еще что-нибудь? - спрашивает она. - Если вы голодны, я бы приготовила... - Нет, этого более чем достаточно. Благодарю. Ясно: он ее выпроваживает. Мама бросает на меня быстрый взгляд и уходит. Президент наливает нам чаю, кладет себе сахар, сливки и долго-долго мешает ложечкой. Похоже, он все сказал и теперь ожидает ответа. - У меня и в мыслях не было подстрекать людей к мятежам, - говорю я. - Верю. Но это неважно. Ваш стилист оказался пророком, выбирая наряды. Вы, «Огненная Китнисс», бросили искру, способную (если вовремя не принять меры) разгореться в адское пламя, которое уничтожит Панем. - Почему бы вам не убить меня прямо сейчас? - выпаливаю я. - Прилюдно? - осведомляется Сноу. - Это лишь подольет масла в огонь. - Тогда подстройте несчастный случай. - Кто купится на такую дешевку? - возражает он. - Вы бы сами купились? - Тогда скажите, что нужно сделать, и я это сделаю. - Если бы все было так просто... - Президент берет печенье и разглядывает глазурные цветочки. - Мило. Ваша мать приготовила? - Пит. Впервые не выдержав, я отвожу глаза и делаю вид, что захотела чая, но тут же ставлю чашку обратно, услышав предательский звон о блюдце. Приходится, чтобы скрыть смущение, тоже взять выпечку. - Пит... Ну и как он, ваша любовь до гроба? - Хорошо, - отвечаю я. - Скажите, когда он по-настоящему понял, насколько вам безразличен? - Сноу окунает печенье в чай. - Пит мне не безразличен, - говорю я. - Но, кажется, не до такой степени, чтобы в это поверил весь Панем. - Кто это сказал? - Я сказал. И если бы я один, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Как поживает очаровательный кузен? - Не знаю...я не... В горле застревает комок. Как отвратительно обсуждать с президентом личные чувства, тем более к людям, которые мне дороже всего. - Продолжайте, мисс Эвердин. Уж его-то прикончить легче всего, если мы не придем к соглашению, - произносит Сноу. - Вы оказываете молодому человеку плохую услугу, бегая с ним по лесу каждое воскресенье. Если ему и это известно, то что еще? И вообще, откуда он знает? Многие могли рассказать, кик мы с Гейлом охотимся. Каждое воскресенье приходим обратно с тяжелыми сумками для трофеев. И так уже много лет. Вопрос в том, что, по его предположениям, происходит в лесах вокруг нашего дистрикта? Не думаю, что за нами кто-то следил. Или все-таки?.. Нет, исключено. А камеры? Эта мысль почему-то впервые приходит мне в голову. До сих пор лес был тайным убежищем, недоступным для капитолийцев, местом, где мы могли быть самими собой, говорить, что хотим... Я имею в виду, до Голодных игр. Если слежка тянется с тех самых пор, то что эти люди успели увидеть? Двух охотников, ведущих опасные разговоры о Капитолии - да, пожалуй. Но не любовников, как намекает Сноу. Тут мы чисты. Разве только... разве что... Это случилось лишь однажды. Быстро, внезапно, как гром среди ясного неба, - и все же случилось. Вернувшись с Голодных игр, я несколько недель не могла увидеться с Гейлом наедине. Сначала мешали разные обязательные для посещения торжества. Банкет победителей, куда приглашали только высокопоставленных чиновников. Праздник для целого дистрикта, с бесплатной едой и развлечениями - все за счет Капитолия. День пакетов - первый из двенадцати, когда обитателям дистрикта раздают пайки. Вот это мне по душе: наблюдать, как вокруг веселятся вечно голодные дети Шлака, прижимая к себе пакетики с яблочным соком, мясные консервы и даже сласти. Знать, что дома их ожидают мешки зерна и бутыли с маслом. И что теперь целый год, раз в месяц, все будут получать угощение. В такие минуты я даже рада быть победительницей в Голодных играх. В общем, сплошные праздники и церемонии; репортеры следили за каждым шагом, а я сидела на почетном месте и целовала Пита на публике, почти не надеясь, что нас оставят в покое. Но вот понемногу страсти утихли; телевизионщики с журналистами, собрав чемоданы, отправились восвояси, а между мной и Питом снова установились прохладные отношения. Наша семья поселилась в Деревне победителей. В дистрикте возобновилась привычная жизнь: рабочие по утрам отправлялись на рудники, а детишки - в школы. Я дождалась, пока все окончательно не уляжется, и как-то раз в воскресенье, никому не сказав, ушла в лес еще до рассвета. Холода еще не наступили, поэтому я обошлась без куртки. Взяла с собой сумку с припасами: холодная курица, сыр, апельсины, хлеб из пекарни. Как обычно, ограждение было не под током, и мне удалось проскользнуть в дыру. Отыскав свой лук и стрелы, я зашагала прямиком на то место, где мы с Гейлом делили завтрак в то утро, когда меня поглотила Жатва. Ждать пришлось два часа. Я уже начала волноваться: вдруг он потерял надежду за недели, миновавшие после Голодных игр. Или забыл обо мне. А то и возненавидел. Утратить лучшего друга, единственного на свете человека, с которым можно делиться секретами... Нет, это слишком ужасно. Вмиг набежали слезы, а горло мучительно стало сжиматься - так бывает, когда очень плохо. Поднимаю глаза - и вот он, стоит поодаль, внимательно смотрит. Я, не раздумывая, вскочила и обняла его, то ли громко смеясь, то ли всхлипывая. Гейл очень долго не отпускал меня, целую вечность, и не отпустил бы, если бы не внезапный приступ отчаянной и оглушительной икоты, от которого мне пришлось «лечиться» холодной водой. В тот день мы вели себя как обычно. Позавтракали. Поохотились, порыбачили, насобирали ягод. Болтали о городских событиях. Обо всем подряд. Только не о нас двоих. Не о его новой жизни шахтера, не о моей - на арене. Уже у дыры в ограждении, проделанной поблизости от Котла, я подумала, даже поверила, что все еще будет по-прежнему. Что мы сможем жить, как раньше. Добычу я, разумеется, отдала Гейлу, ведь у нас теперь было вдоволь еды. В Котел идти отказалась, хотя хотелось ужасно: все-таки мама и Прим до сих пор не имели понятия, где меня носит. Потом вызвалась ежедневно проверять ловушки. И вдруг он взял мое лицо в ладони - и поцеловал. Я растерялась. Казалось бы, после стольких лет вместе мне было известно все о его губах: как они улыбаются, говорят и грустят. Но я даже не представляла себе, какое тепло заструится от них по моим, когда наши губы встретятся. Или как эти руки, создавшие множество хитрых ловушек, легко могут обхватить меня. Смутно помню: вроде бы я издала негромкий гортанный звук и крепко сжала пальцы у него на груди. Тут Гейл отпустил меня и сказал: - Я не мог этого не сделать. Хотя бы раз. И ушел. Солнце клонилось к закату; я знала: родные волнуются, - и все-таки продолжала сидеть под деревом у ограждения. Пыталась понять: понравился мне поцелуи или же разозлил? Но в памяти возникало только прикосновение губ и едва уловимый апельсиновый запах. Это было совсем не то, что множество поцелуев, которыми обменялись мы с Питом, - трудно сказать, чего они вообще стоили. В конце концов я пошла домой. И всю неделю исправно ходила к ловушкам, отдавая добычу Хейзел. С Гейлом не виделась до воскресенья. За это время я приготовила целую речь о том, что сейчас не желаю встречаться с парнями или выходить замуж. Однако старания оказались напрасными: Гейл повел себя так, словно ничего не произошло. Может быть, ожидал, что я первой заговорю. Или верну поцелуй. Я тоже сделала вид, что ничего не случилось. Но ведь на самом деле - случилось. Гейл сокрушил между нами невидимую преграду, а заодно и надежду на возвращение к старой, ничем не омраченной дружбе. Сколько ни притворяйся, теперь я не могла спокойно смотреть на его губы. Все эти мысли молниеносно проносятся у меня в голове под немигающим взглядом президента, только что пообещавшего расправиться с Гейлом. Наивная, с чего я решила, будто Капитолий возьмет и просто забудет нас после Голодных игр? Можно было не догадаться о зреющих мятежах, но мне ведь сказали: Капитолий разгневан! И вот, вместо того чтобы действовать с величайшей осторожностью, что я натворила? Как это выглядит с точки зрения президента? Дерзкая победительница тут же забыла о Пите и на глазах у всего дистрикта отдала предпочтение обществу давнего друга. То есть открыто высмеяла капитолийцев. Теперь из-за моего легкомыслия под угрозой и Гейл, и его семья, и мои родные, и Пит. - Прошу вас, не трогайте Гейла, - шепотом умоляю я. - Он просто мой друг. Мы дружим уже много лет. И потом, все уверены, что мы родственники. - Меня занимает другое: как это повлияло на наши отношения с Питом, а значит - и на настроение дистриктов. - Я исправлюсь во время тура. Буду любить его без ума, как и прежде. - Как и сейчас, - поправляет Сноу. - Как и сейчас, - подтверждаю я. - Увы, чтобы предотвратить восстания, потребуется куда больше усилий. - У меня получится. Я всем дистриктам докажу, что травилась из-за безумной любви, а не ради желания насолить Капитолию. Сноу встает и прикладывает салфетку к пухлым губам. - Цельтесь выше. - Как это? Что значит «выше»? - не понимаю я. - Убедите меня. Президент роняет салфетку, берет свою книгу и направляется к двери. Я не смотрю на него и поэтому вздрагиваю, когда в ушах раздается отчетливый шепот: - Между прочим, я знаю о поцелуе. Дверь захлопывается. 3 Кровь... Это же запах его дыхания. «Интересно, почему? - думаю я. - Может, он ее пьет?» Представляю себе, как он потягивает багровую жижу из чашки, макая туда печенье. За окном заводится машина - тихо, вкрадчиво, словно кот промурлыкал, - и вот звук затихает вдали. Капитолийцы скрываются незаметно, как и приехали. Кабинет начинает плясать перед глазами, описывая кривые круги. Не упасть бы в обморок. Я хватаюсь за край стола. Другая рука до сих пор сжимает красивое печенье Пита. Кажется, на нем была тигровая лилия, но теперь в кулаке одни крошки. Я и не знала, что раздавила его в ту минуту, силясь хоть что-нибудь удержать, когда вся жизнь полетела в тартарары. Здесь только что был президент Сноу. Дистрикты на грани восстания. Гейл, и не он один, в смертельной опасности. Все, кого я любила, обречены. Неизвестно, кому еще придется расплачиваться за мое поведение. Разве что все изменится после тура. Разве что я усмирю недовольство и успокою президента. Да, но как? Доказав перед всей страной, что люблю Пита Мелларка. «Не выйдет, - проносится у меня в голове. - Я не настолько искусно играю». Вот Пит - он и вправду хорош, способен убедить в чем угодно. В то время как я замыкалась и молчала, он говорил за двоих. Но ведь не Пит должен доказать свои чувства, а я. В коридоре слышатся легкие торопливые шаги. «Не стоит ей говорить. Ни единого слова» Потянувшись к подносу, я спешу отряхнуть ладонь, и пальцы от крошек. Потом беру чашку и делаю судорожный глоток. - Все хорошо, Китнисс? - интересуется мама. - Да. По телевизору этого не показывают, но президент каждый раз встречается с победителем и желает удачного тура, - жизнерадостно улыбаюсь я. Ее лицо светлеет от облегчения. - Ясно. Я-то боялась, что у нас неприятности. - Ничего подобного. Неприятности могут начаться, когда команда подготовки увидит, как я запустила свои брови. Мама смеется. Я смотрю на нее и вспоминаю, что еще в одиннадцать лет приняла на себя семейные заботы. Поворачивать поздно: теперь я всю жизнь буду защищать родных. - Налить тебе ванну? - спрашивает она. - Чудесная мысль, - отзываюсь я и вижу, как маму радует мой ответ. По возвращении с Голодных игр я только и делала, что пыталась наладить наши отношения. Приучала себя обращаться к ней с просьбами, а не сердито отказываться от помощи, как делала все эти годы. Отвечать на объятия, а не терпеть их. Позволила тратить мой выигрыш. На арене я поняла, что не могу и дальше наказывать маму. Она не виновата в том, что впала в такое тяжкое уныние после смерти отца. Порой с людьми происходит такое, к чему они совершенно не готовы. Вот, например, как со мной. Прямо сейчас. И потом: когда мы вернулись в дистрикт, мама совершила один очень мудрый поступок. На вокзале, после первых же объятий с родными, репортеры начали задавать вопросы. Кто-то поинтересовался ее мнением о моем новом парне. Мама ответила, что считает Пита более чем достойным на эту роль, но меня - слишком юной дли того, чтобы вообще заводить отношения с мальчиками. И многозначительно посмотрела на Пита. Послышался дружный хохот, выкрики вроде: «Ой, кому-то не поздоровится». Пит выпустил мою руку и сделал шаг в сторону. Всего на минутку, ведь обстоятельства вынуждали действовать с точностью до наоборот, - зато у нас появился повод держаться чуть холоднее, нежели в Капитолии. И может быть, это сойдет за отговорку, почему меня так редко видели в обществе Пита с тех пор, как уехали телевизионщики? Я поднимаюсь наверх, где над готовой ванной клубится пар. Мама бросила в воду пакетик сушеных цветов, которые добавляют воздуху благоухания. Мы до сих пор не привыкли к подобной роскоши, когда стоит повернуть ручку крана- и в нашем распоряжении сколько угодно чуть ли не кипятка. Дома, в Шлаке, вода была ледяная, ее приходилось греть на огне. Раздевшись, я погружаюсь словно в жидкий шелк: оказывается, мама добавила еще и немного масла, - и пытаюсь решить, как быть дальше. Первый вопрос: кому рассказать и рассказывать ли вообще? Мама и Прим отпадают; они только зря разволнуются. Гейл тоже. Даже если будет возможность поговорить: что он может поделать? Пожалуй, я помогла бы ему бежать в леса. Но Гейл не один на свете. Он ни за что не оставит родных. Да и меня, наверное. После тура надо будет как-нибудь объяснить, что наши общие воскресенья останутся в прошлом, но сейчас я не в силах загадывать настолько далеко. Кроме того Гейл и так уже зол и рассержен на Капитолий. Не хватало еще и мне подстрекать его к личному мятежу. Нет, ни единой душе из дистрикта рассказывать нельзя. Впрочем, есть еще три человека, которым можно довериться, и первый из них - мой стилист Цинна. Он и без моей помощи навлек на себя немилость. Зачем ухудшать его шаткое положение? Дальше - Пит. Ведь ему суждено стать моим товарищем по обману. Да, но как начать разговор? «Эй, привет! Помнишь, я тут заикнулась, что вроде как притворялась влюбленной в тебя? Так вот, пожалуйста, выкинь это из головы. И давай продолжать в том же духе, а то президент убьет Гейла». Нет, не могу. И потом, Пит отлично сыграет по правилам, даже не зная ставок. Кто остается? Хеймитч. Пьяница, разгильдяй и драчун, которого я только что окатила холодной водой из таза. Во время Голодных игр каждый ментор отвечает за выживание своего трибута. Надеюсь, Хеймитч еще заинтересован в этом. Я опускаюсь на дно, позволяя воде сомкнуться над головой и отрезать все внешние звуки. Вот если бы ванна могла раздвинуться и позволила мне поплавать - как жаркими летними воскресеньями, в лесу, с отцом! Прекрасные были дни. Мы покидали дом рано утром и уходили в чащу дальше обычного, к небольшому озеру, которое папа нашел однажды во время охоты. Даже не помню, когда он успел научить меня плавать, - видимо, очень рано. Помню только, как я ныряла, плескалась и кувыркалась в воде. Помню вязкий ил между пальцами ног, ароматы цветов и зеленых листьев. Вот я лежу на спине, как сейчас, и смотрю в голубое небо. Вода заглушает лесные звуки. Отец набьет дичи, гнездящейся на берегу я разыщу в траве яйца, и мы накопаем на мелководье корней китнисса - растения, от которого и пошло мое имя. Ближе к ночи, когда вернемся домой, мама сделает вид, будто не узнала свою слишком чистую дочь, и приготовит восхитительный ужин: жаркое из утки с печеными голубоватыми клубнями под аппетитным соусом. Я никогда не водила Гейла на озеро. А могла бы. Дорога неблизкая, зато непуганой дичи там - сколько душа пожелает. Просто мне не хотелось ни с кем делить это место, оно было наше - мое и папы. После Голодных игр, когда стало нечем заполнить время, я несколько раз выбиралась туда в одиночку. С удовольствием плавала, но всегда возвращалась в печали. За эти пять лет озеро совершенно не изменилось - а кто бы узнал меня? Даже под водой не укроешься от суеты. Гудят подъезжающие машины, кто-то кого-то приветствует, хлопают двери. Выходит, пробил час готовиться к туру. Кое-как вытираюсь насухо, набрасываю халат - и в то же мгновение в ванной комнате бесцеремонно появляется команда подготовки. Какая уж тут приватность. Что касается тела, между мной и этой троицей не осталось тайн. - Китнисс, брови! - прямо с порога верещит Вения. Хотя над моей головой собираются черные тучи, я все равно давлюсь усмешкой. Лазурные волосы Вении торчат во все стороны острыми клочьями, а прежние золотистые татуировки над бровями заворачиваются уже и под глаза. - Да ладно, брось, - снисходительно похлопывает ее по спине Октавия, настоящая пышечка по сравнению с костлявой подружкой. - Ты-то быстро управишься, а мне что прикажешь делать с такими ногтями? Она хватает мою ладонь своими бледно-зелеными руками - нет, скорее уже не бледно-, а ярко-зелеными: видимо, дань последнему писку капитолийской моды. - Ну правда, Китнисс, с чем мне теперь работать? - почти рыдает Октавия. Это верно, за последние несколько месяцев я изгрызла ногти до самых корней. - Извини, - бормочу я под нос. Все хотела избавиться от досадной привычки, однако приличный повод так и не подвернулся. Меньше всего в это время я размышляла о том, как бы угодить команде подготовки. Флавий приподнимает несколько прядок влажных и спутавшихся волос - и неодобрительно трясет головой, разбросав оранжевые кудряшки. - Честно скажи, к ним кто-нибудь прикасался? - говорит он сурово. - Помнишь, тебя просили не трогать волосы. - Да! - Хорошо, что хоть в этом не подвела. - Вернее, нет, их никто не стриг. Конечно, я учла твое пожелание. Ничего-то я не учитывала. Просто руки не доходили. Заплетала привычную косу - и все. Кажется, это смягчает их праведный гнев. Меня осыпают дождем поцелуев, усаживают на кресло в спальне и, по заведенному обычаю, принимаются разом без остановки трещать, даже не дожидаясь ответа. Пока Вения колдует над моими бровями, Октавия клеит фальшивые ногти, а Флавий втирает в голову что-то клейкое, я успеваю чего только не наслушаться о Капитолии. И что последние Игры «были просто блеск», и что потом в Капитолии некуда было деваться от скуки, и что все ждут не дождутся нашего с Питом возвращения в последний день тура. А там уже не за горами Квартальная бойня. - Ой, ты, наверное, волнуешься? - Ты такая везучая! - В первый же год - и сделаться ментором Квартальной бойни! - взахлеб восторгаются эти трое. - Ну да, - говорю я бесстрастно. А что остается? Даже в обычное время быть ментором - не пожелаешь и злейшему врагу. Я и так не могу проходить мимо школы без содрогания, все думаю: кто из детей станет моим трибутом? Да к тому же еще грядут семьдесят пятые Игры, Квартальная бойня. Их проводят каждые двадцать пять лет, отмечая порабощение дистриктов особенно пышными торжествами, а для пущей потехи - каким-нибудь новым издевательством над трибутами. В школе однажды рассказывали, что на второй юбилей Капитолий затребовал для арены вдвое больше трибутов. Учителя не вдавались в подробности, а странно, ведь именно тогда житель Дистрикта номер двенадцать завоевал корону. - Теперь Хеймитч снова будет у всех на слуху! - пищит Октавия. Он никогда не делился с нами собственным опытом на арене. А сама бы я ни за что не спросила. Если Голодные игры с его участием и повторяли по телевизору, я была слишком юной и ничего не запомнила. Зато Хеймитчу Капитолий не даст забыть. Может, в каком-то смысле оно и к лучшему, что во время следующей Жатвы менторские места займем уже мы с Питом. Похоже, Хеймитч свое отработал. Вдоволь нащебетавшись о страшной Квартальной бойне, участники подготовительной команды принимаются самым подробным образом обсуждать свою бестолковую жизнь: сплетничают о людях, имен которых я даже не слышала, хвалятся новыми туфлями, а Октавия угощает нас длинным рассказом о том, какую промашку она дала, пригласив на день рождения гостей в нарядах из перьев. Но вот мои брови выщипаны, волосы стали гладкими и шелковистыми, а ногти готовы принять слой лака. Очевидно, троице было приказано заняться только лицом и руками - все остальное скроет зимняя одежда. В ход идут самые разные краски. Флавий, которому страсть как хочется испробовать на мне фирменную пурпурную помаду, скрепя сердце ограничивается розовым оттенком. Судя по выбранной стилистом палитре, на этот раз я должна выглядеть невинной девочкой, а не соблазнительницей. Это хорошо. Вызывающая внешность и поведение не способствуют доверию. Хеймитч предельно ясно дал мне это понять, когда готовил для первых интервью. Входит мама и застенчиво говорит, что Цинна велел показать команде, как она заплела мои волосы в день Жатвы. Троица чуть ли не прыгает от восторга и, затаив дыхание, наблюдает за маминой замысловатой работой. Я вижу в зеркале абсолютно серьезные взгляды; взгляды, в которых горит желание сделать собственную попытку. Эти люди так почтительно и любезно ведут себя с мамой, что мне становится стыдно за прежнее к ним презрение. Кто знает, какой бы я стала или о чем говорила, если бы выросла в Капитолии? Вполне возможно, меня бы ничуть не меньше мучили сожаления о том, что все гости явились на праздник в перьях. Прическа готова, и я спускаюсь в гостиную, к Цинне. Один его вид уже внушает некоторую надежду. Стилист не переменился: простая одежда, стриженые каштановые волосы, легкая золотая подводка у глаз Мы обнимаемся, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не выложить ему историю с президентом Сноу. Нет, решено: сначала Хеймитч. Он лучше знает, кого еще можно огорошить подобным рассказом. И все-таки с Цинной очень легко говорить. Совсем недавно мы долго болтали по телефону, появившемуся у нашей семьи вместе с новым домом, словно в насмешку: ведь ни у кого из наших знакомых подобной роскоши нет. Питу я не звоню, а Хеймитч вообще много лет назад вырвал провод из стенки. Правда, можно связаться с Мадж, дочкой мэра, мы с ней подруги, но лучше встретиться лично. Поначалу эта штуковина подолгу стояла без пользы. Потом стал названивать Цинна и развивать мой талант. Считается, что талант есть у каждого победителя. Имеется в виду некое дело, которым вы занимаетесь, когда отпадает необходимость ежедневно ходить в школу или на фабрику. Это может быть все - нет, правда, все что угодно, была бы тема для интервью. Как выяснилось, у Пита талант к рисованию. Он с детства расписывал глазурью печенья и торты в семейной пекарне, теперь разбогател и может позволить себе мазать красками холст. А у меня никакого таланта нет. Разве что к нелегальной охоте, но это не для экрана. Или к пению - чего я не стала бы делать для Капитолия ни за какие коврижки. Мама честно пыталась заинтересовать меня множеством разных увлечений из длинного списка, который прислала ей Эффи Бряк. Кулинария, составление букетов, игра на флейте. Ничто меня не зацепило, хотя у Прим обнаружилась склонность ко всем трем занятиям. Наконец за дело взялся стилист. Он предложил развить мою страсть к моделированию одежды. Очень трудно развить в человеке то, чего в нем нет и в помине, однако я согласилась - ради возможности время от времени пообщаться с Цинной. В гостиной его руками разложены ткани, предметы одежды, альбомы с набросками. Я беру один из альбомов и всматриваюсь в платье, эскиз которого якобы создала. - Знаешь, Цинна, по-моему, я подаю большие надежды. - Одевайся, никчемное ты существо, - отвечает он и бросает мне кучу тряпок. Может, я не питаю склонности к созданию ручных нарядов, зато обожаю произведения Цинны, Например, вот эти. Черные струящиеся брюки из плотной теплой материи. Уютная белая рубашка. Вязаный свитер из пушистой, словно котенок, синей, зеленой и серой шерсти. Кожаные ботинки на шнуровке, нисколько не жмущие в носках. - Я сама это создала? - осведомляюсь я. - Нет, но мечтаешь придумывать собственные наряды, чтобы когда-нибудь превзойти меня, своего кумира. - Цинна вручает мне кучу маленьких карточек. - Прочтешь на съемке, пока они будут давать наплыв на шмотки. И постарайся вложить хоть немного души. Внезапно врывается Эффи Бряк в парике - оранжевом, словно спелая тыква, - и громко напоминает: - Работаем по графику! Она целует меня в обе щеки, одновременно подзывая жестами остальных, и указывает, где мне нужно стоять. Не будь Эффи, мы бы, наверное, никуда не успели в столице, поэтому я ублажаю ее как могу. Дергаюсь, точно кукла на нитках, трясу одеждой и произношу бессмысленные фразочки вроде: - Ну как, вам нравится? Звукооператоры записывают на пленку мой бодрый голос, читающий карточки, чтобы позже наложить его на изображение, а потом выпроваживают меня из комнаты, чтоб не мешала снимать мои/Цинны шедевры. Сегодня Прим отпросилась из школы пораньше. У нее тоже берут интервью, на кухне. Небесно-лазурный фартучек так подходит к ее глазам. Белокурые волосы перевязаны подходящей по цвету ленточкой. Сестра привстает на цыпочки в своих белоснежных туфлях так, словно собралась улететь, словно... Бам! Кажется, меня только что с размаху ударили в грудь. Нет, разумеется, не ударили. Но боль такая, что я отступаю на шаг. И, крепко зажмурившись, вижу перед собой не Прим, а Руту. Двенадцатилетнюю Руту, соперницу по арене. Эта девочка из Одиннадцатого дистрикта и впрямь летала между деревьями, точно птица, цепляясь за самые тонкие веточки... Я ее не спасла. Позволила ей умереть. Перед глазами встает образ Руты, лежащей поддеревом, с копьем в животе. Кого еще мне в будущем не удастся спасти от ярости Капитолия? Кто еще погибнет, если я не смогу задобрить президента Сноу? Оказывается, Цинна пытается нарядить меня в шубу. Опомнившись, я поднимаю руки. Мех и изнутри, и снаружи, он обволакивает меня. В жизни не встречала подобных животных. - Горностай, - поясняет стилист, заметив, как я поглаживаю белоснежный рукав. Наряд дополняют кожаные перчатки, ярко-красный шарф и... Головы касается что-то мягкое. - Ты возрождаешь моду на меховые наушники. «Терпеть не могу меховые наушники», - думаю я. В них трудно слышать. После того, как во время Голодных игр меня наполовину оглушило и взрывом, я возненавидела этот головной убор еще сильнее. Врачи Капитолия восстановили больное ухо, но неприятный осадок остался. Тут появляется мама, зажав что-то в руке. - На счастье, - произносит она. Круглая золотая брошь с изображением летящей сойки-пересмешницы. Я пыталась отдать ее Руте, однако та не взяла. Сказала, что и доверилась мне исключительно из-за этой броши. Цинна прикалывает украшение к узлу шарфа. Поблизости возникает Эффи Бряк и хлопает в ладоши. - Всем-всем, внимание! Снимаем первые кадры на улице. Победители приветствуют друг друга перед началом чудесного путешествия. Давай, Китнисс, улыбайся шире, ты же взволнована, правда? И она буквально выталкивает меня за дверь. Сначала я ничего не вижу за пеленой уже всерьез повалившего снега. Потом различаю Пита, выходящего из парадной двери. В голове раздается голос президента: «Убедите меня». Придется. Расплывшись в улыбке, я делаю несколько шагов, затем, словно не сдержавшись, бросаюсь бегом. Пит подхватывает меня на руки, кружит, поскальзывается на искусственной ноге, мы оба летим в сугроб - я сверху, он снизу - и целуемся, впервые за несколько месяцев. К поцелую примешиваются мех, снежинки, помада, но даже сквозь них ощущается спокойствие и уверенность, которые Пит излучает везде и всегда. И я понимаю, что не останусь одна. Пит не бросит, не подведет перед камерами, несмотря на причиненную мною боль. Даже не поскупится на подлинный поцелуй. Он по-прежнему заботится обо мне - как тогда, на арене. От этой мысли почему-то хочется плакать. Но я помогаю Питу подняться, просовываю руку в перчатке ему подмышку и весело тащу за собой. День пролетает мимо, точно пейзаж за окном. Добираемся до вокзала, со всеми прощаемся, поезд трогается, и мы вместе, старым составом: Пит и я, Эффи с Хеймитчем, Цинна и Порция - стилист моего напарника, наслаждаемся великолепным ужином. Наконец я, в просторном халате поверх пижамы, сижу в шикарном купе, ожидая, пока остальные заснут. Хеймитч долго еще будет бодрствовать: не любит спать, когда снаружи темно. Кажется, все затихло. Сую ноги в тапочки, тихо иду к его купе. Стучать приходится несколько раз. Дверь открывается, на пороге - Хеймитч, сердитый и хмурый, точно уверен, что я принесла недобрые вести. - Что надо? Облако винных паров окутывает меня и чуть не сбивает с ног. - Есть разговор, - шепчу я. - Прямо сейчас? Киваю. - Нашла время. Он выжидает, но я уверена, что в капитолийском поезде каждое наше слово записывается на пленку. - Ну? - рявкает Хеймитч. Вагоны вдруг принимаются тормозить. Ясно: президент Сноу следил за мной, ему не понравилось, что я собралась довериться ментору, и сейчас от меня избавятся. Хотя нет, машинист просто останавливается для дозаправки. - Не продохнуть в этом поезде, - небрежно бросаю я. Невинная фраза, и все-таки Хеймитч понимающе щурится. - Я знаю, что тебе нужно. Оттолкнув меня, он бредет по вагону к выходу, борется с дверью, отпирает ее (метель ударяет и лицо) и вываливается на землю. Проводница из Капитолия спешит помочь, но Хеймитч добродушно отмахивается, удаляясь неверной походкой. - Я на минутку. Воздухом подышу. - Простите, он выпил. - В моем голосе звучат извиняющиеся нотки. - Я за ним присмотрю. Спрыгиваю, бреду по следам, черпая снег мягкими тапочками. Ментор уводит меня к хвосту поезда, где никто не станет подслушивать, и только тогда оборачивается. - Что? Я выкладываю все. Про нагрянувшего президента, про Гейла, про то, как мы все умрем, если у меня ничего не получится. Озаренный багровыми хвостовыми огнями, Хеймитч заметно трезвеет и даже будто бы стареет на глазах. - Значит, должно получиться. - Поможешь мне продержаться до конца путеше... - начинаю я. - Нет, Китнисс, поездка - это еще не конец, - произносит он. - Как это? - не понимаю я. - Даже если сейчас выгорит, через несколько месяцев капитолийцы вернутся и заберут нас на новые Игры. Теперь каждый год вы с Питом будете менторами. Каждый год они станут копаться в вашей личной жизни, разглашая на всю страну подробности вашего любовного романа. Ничего другого тебе не остается, как жить с этим парнем долго и счастливо, до скончания дней. Его слова - очень сильный удар. Выходит, мне никогда не быть с Гейлом, даже если захочется. Значит, выход один - любовь до гроба, ибо так решил Капитолий. Осталось от силы несколько лет свободы, мне ведь всего шестнадцать. Пока еще можно жить с мамой и Прим. А потом... потом... - Ты поняла? - не отступает Хеймитч. Я киваю. Да, поняла: если хочу уцелеть и спасти своих близких, мое будущее предрешено. Придется выйти замуж за Пита. 4 Мы в молчании ковыляем обратно к вагону. В вагоне, уже перед моей дверью, Хеймитч похлопывает меня по плечу. - Знаешь, могло быть гораздо хуже. И бредет обратно в купе, унося с собой мощный запах перегара. Я захожу к себе, скидываю мокрые тапочки, халат и пижаму и забираюсь под одеяло в одном белье. Долго смотрю в темноту, вспоминая разговор с Хеймитчем. Все, что он сказал, чистая правда: и ожидания Капитолия, и мое будущее вместе с Питом, и даже последнее замечание. Разумеется, могло быть гораздо хуже. Однако не в этом дело, правда? В Двенадцатом дистрикте жители не избалованы свободами, но хотя бы вольны выбирать, с кем связать свою жизнь и связывать ли вообще. У меня отняли даже это право. А если президенту Сноу захочется, чтобы мы завели детей? Тогда им каждый год будет грозить Жатва. Ребенок победителя (а тем более двух) - лакомый кусок для телевизионщиков. Раньше такое уже случалось. И всякий раз вызывало в стране волнения: дескать, мало шансов, чтобы лотерея выбрала именно эту семью из множества. Однако шанс почему-то выпадал, и довольно часто. Гейл не сомневался: Капитолий нарочно подделывает результаты, чтобы прибавить Голодным играм остроты. Если учесть, как много шума я подняла вокруг своей персоны, нашему будущему ребенку прямая дорога на арену. В голову лезут мысли о Хеймитче. Ни жены, ни семьи, весь мир заслонила пьяная мгла. Он мог выбрать любую женщину в дистрикте, но предпочел жить в уединении. Нет, это слишком уютное, спокойное слово. Он предпочел добровольное одиночное заключение. Может, потому, что уже на арене понял: так будет лучше? Когда имя Прим прозвучало в день Жатвы и младшая сестра начала подниматься на сцену, навстречу смерти, у меня хотя бы был выбор. Я заняла ее место. У мамы такого выбора не было. Мысли отчаянно мечутся в поисках выхода. Я не дам президенту Сноу обречь меня на этот кошмар. Прижмут к стене - покончу с собой. Или попытаться сбежать? Что они сделают, если я вдруг исчезну? Бесследно растаю в лесах? Вот бы уговорить кого-то из близких скрыться вместе и начать в чаще новую жизнь. Маловероятно, что у меня получится, однако надежда есть. Я трясу головой. Не время строить безумные планы. Нужно сосредоточиться на туре победителей. Судьбы многих людей зависят оттого, хорошо ли я справлюсь с ролью. Рассвет наступает раньше, чем мне удается заснуть, и вот уже Эффи колотит в дверь. Натянув на себя первое, что подворачивается под руку, я тащусь вслед за ней в вагон-ресторан. Не понимаю, для чего в обычный день тура меня подняли ни свет ни заря. Оказывается, накануне команда Цинны готовила только к поездке на вокзал, а настоящая работа нам предстоит сегодня. - Зачем это все? - ворчу я. - На улице холодно, так что и носа из-под шарфа не высунешь. - Только не в Одиннадцатом дистрикте, - отмечает Эффи. Дистрикт номер одиннадцать. Наша первая остановка. Родина Руты. Честно говоря, я предпочла бы начать где угодно, лишь бы не здесь. Но расписание тура почти всегда одинаково. Поезд отходит от нас, из Двенадцатого, и посещает все дистрикты, считая в обратном порядке, до Первого. Потом - Капитолий. Дистрикт победителя пропускают, оставляют на самый конец. Обычно в Двенадцатом праздник получается скомканным - ужин для трибутов и победный митинг на площади, где публика даже и не старается напустить на себя восторженный вид, - поэтому в наших краях поезд никогда особенно не задерживался. Но в этом году, впервые после победы Хеймитча, тур окончится в Дистрикте номер двенадцать, и Капитолий раскошелится на торжества. Я пытаюсь «радоваться насущному хлебу», как выражается Хейзел. Повара явно решили меня побаловать. Приготовили самые любимые деликатесы, даже тушеное филе барашка с черносливом. На столе с моей стороны стоит апельсиновый сок и чашка дымящегося горячего шоколада. Все исполнено безупречно, и я набиваю еду за обе щеки, однако не чувствую вкуса. Между прочим, досадно, что к завтраку встали только мы с Эффи. - А где остальные? - интересуюсь я. - Кто знает, где носит этого Хеймитча, - отвечает она. Вот уж кого я совсем не ждала увидеть: должно быть, он только добрался до кровати. - Цинна вчера трудился до поздней ночи, обустраивая твой вагон-гардеробную. Там, наверное, сотня разных нарядов. А команда Пита, по-моему, еще не вставала. - Разве ему не нужно готовиться? - осведомляюсь я. - Не так усиленно, как тебе. Выходит, пока меня целое утро будут ощипывать, Пит преспокойно выспится? Об этом я до сих пор не задумывалась, но кое-кто из парней на арене и вправду был волосат в таких местах, которые девушкам обривали наголо. В том числе Пит. Помню, как я омывала его у ручья. Под солнечными лучами, очищенная от грязи и крови, его белокурая голова засияла. А лицо было совершенно гладким. Ни у кого из парней с арены не росла борода, хотя многим она полагалась по возрасту. Интересно, как этого добились? Я ощущаю себя разбитой, но на подготовительную команду и вовсе жалко смотреть. Троица глушит кофе напропалую и обменивается яркими цветными таблеточками. Насколько я могу судить, эти несчастные привыкли нежиться под одеялами до полудня, а тут срочный заказ национального значения - мои волосатые ноги... Сегодня никто не расположен к обычным пустым беседам. В тишине слышно, как каждый волосок выдирается из своей фолликулы. Меня замачивают в ванне, наполненной густым вонючим раствором. Лицо и руки мажут разными кремами. Потом еще ванны с отварами, уже не такими противными. Тело чистят, драят, скоблят, массируют и натирают. Флавий берет меня за подбородок и скорбно издыхает: - Жаль, что Цинна не разрешил ничего менять. - Да уж, мы бы сделали из тебя конфетку, - прибавляет Октавия. - Вот погодите, когда она подрастет, - зловеще вставляет Вения, - Цинна уже не отвертится. Что он им тогда разрешит? Раздуть мои губы, как у президента Сноу? Сделать татуировки на груди? Окрасить кожу пурпуром и врастить в нее драгоценные камни? Покрыть лицо художественной резьбой? Превратить руки в лапы с хищны ми крючковатыми когтями? Пересадить на щеки кошачьи усы? В Капитолии мне встречалось и не такое. Эти люди хоть представляют себе, какими уродами кажутся нам, обыкновенным смертным? Значит, однажды я стану беспомощной жертвой капризов моды. Мало того, что все тело болит и требует сна, - впереди маячит навязанный брак, президент угрожает убить моих близких, если не справлюсь, - так тут еще и это!.. В итоге к началу обеда, за который Эффи, Цинна, Порция, Хеймитч и Пит уселись, не дожидаясь меня, я окончательно раскисаю и не могу ни с кем говорить. Зато остальные наперебой радуются еде и тому как сладко можно выспаться в поезде. Все в восторге от нашего тура. Ладно, все, кроме Хеймитча. Мучаясь похмельем, он отщипывает от булки маленькие кусочки. Мне тоже кусок не лезет в горло: то ли от горя, то ли переела с утра. Лениво помешиваю бульон, отхлебываю пару ложек. На Пита, своего будущего супруга, даже смотреть не могу, хотя он нисколько не виноват. Соседи по столу замечают мое настроение, но я пресекаю любые попытки втянуть меня в беседу. А потом поезд останавливается. Появляется проводница и объясняет: это не дозаправка. Что-то там поломалось, и мы простоим не меньше часа. Эффи впадает в раж. Достав расписание, она подробно расписывает, как эта непредвиденная задержка повлияет на нашу дальнейшую жизнь вплоть до скончания века. Слушать ее становится просто невыносимо. - Эффи, да всем наплевать! - вырывается у меня. Все смотрят с укоризной; даже Хеймитч, которого тоже бесит ее болтовня. - Нет, правда наплевать! - повторяю я, ощетинившись, и покидаю вагон-ресторан. Что за жуткая духота! Мне становится дурно. Чуть ли не выломав дверь вагона, не обращая внимания на сработавшую сигнализацию, спрыгиваю на землю. А где же снег? Теплый благоухающий воздух ласкает кожу. Неужели за сутки можно так далеко уехать на юг? Я шагаю вдоль рельсов, щурясь на яркое солнце. В душу закрадываются первые сожаления: Эффи-то здесь при чем? Надо бы возвратиться и принести извинения. Вспышка - признак дурных манер, а манеры для этой женщины слишком важны. Однако ноги сами несут меня прочь, мимо поезда, вдаль. Остановка продлится не менее часа. Можно идти целых двадцать минут в одну сторону и только потом развернуться: времени хватит с лихвой. Вместо этого, пройдя пару сотен ярдов, я сажусь на траву и устремляю взгляд перед собой. Интересно, пошла бы я дальше, окажись в руках верный лук и стрелы? Через некоторое время за спиной раздаются шаги. Наверняка пришел пожурить Хеймитч. - Знаешь, у меня нет настроения слушать нотации, - обращаюсь я к пучку зеленой травы под ногами. - Хорошо, постараюсь быть кратким, - отзывается Пит и садится рядом. - Я думала, это Хеймитч. - Нет, он еще не догрыз свою булку. - Пит с осторожностью пристраивает на земле искусственную ногу. - Что, неудачный день? - Да так, - отвечаю я. Он набирает в грудь воздуха, точно перед прыжком. - Слушай, Китнисс, я все хотел с тобой поговорить о своем поведении. Ну, тогда, в поезде. По дороге домой. Я ведь знал, что между тобой и Гейлом что-то есть. И ревновал - еще прежде, чем нас объявили парой. Я был не прав: Голодные игры закончились, и ты мне ничем не обязана. Прости. Его извинения - точно гром среди ясного неба. Конечно, Пит воздвиг между нами стену, когда узнал, что моя влюбленность была чем-то вроде притворства. Но мне ли его винить? На арене я так старательно играла влюбленную, что временами сама не могла разобраться в чувствах к Питу. И до сих пор не могу. - Ты тоже прости, - говорю я коротко. - Тебе-то за что извиняться? Ты спасала наши шкуры. Просто мне как-то не по душе, что мы шарахаемся друг от друга в реальной жизни, а перед камерами валяемся в снегу. Вот я и подумал: если не буду строить из себя... ну, ты понимаешь, обиженного мальчишку, мы бы могли стать... не знаю... друзьями? Все мои друзья, вероятно, обречены на смерть. Однако Пита отказ уже не спасет. - Ладно. Словно камень с души свалился. Все-таки меньше придется лицемерить. Лучше бы этот парень пришел со своим предложением чуть пораньше, прежде чем я узнала о планах Сноу. Теперь-то «просто друзьями» быть не получится. Но я благодарна уже за то, что мы вновь разговариваем. - Что-то не так? - произносит он. Я не могу рассказать. И молча щиплю пальцами траву. - Ладно, давай потолкуем о чем-нибудь попроще. Представляешь, ты рисковала жизнью ради меня на арене... а я до сих пор не знаю, какой твой любимый цвет. Мои губы трогает улыбка. - Зеленый. А твой? - Оранжевый. - Да? Как парик у нашей Эффи? Нет, более нежный оттенок. Скорее, как закатное небо. Закат. Перед глазами тут же встает картина: краешек заходящего солнца и небеса в оранжевых разводах. Красиво. Потом вспоминается глазурная лилия на печенье, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассказать о визите президента. Хеймитч этого не одобрит. Лучше продолжить незатейливую беседу. - Говорят, будто все без ума от твоих картин, а я ни одной не видела. Жалко. Так ведь у меня с собой их целый вагон. - Пит поднимается и подает мне руку. - Идем. Приятно, что наши пальцы снова переплелись, и причиной тому - не нацеленные камеры, а настоящая дружба. Мы шагаем обратно к поезду. - Надо задобрить Эффи, - спохватываюсь я - Не бойся перестараться, - советует Пит. Возвращаемся в вагон-ресторан. Остальные еще обедают. Я рассыпаюсь в преувеличенных извинениях и, по-моему, здорово перегибаю палку - впрочем, этого еле-еле хватает, чтобы загладить столь ужасную вину, как нарушение этикета. Эффи (надо отдать ей должное) великодушно принимает мои оправдания: дескать, она понимает, какое давление я сейчас испытываю, и вновь начинает распространяться о том, как важно, чтобы каждый из нас неукоснительно следовал расписанию. Речь продолжается ровно пять минут. Думаю, я легко отделалась. По окончании лекции Пит уводит меня в особый вагон, где хранит полотна. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, увидеть тигровую лилию - как на том печенье, только размером побольше. И разумеется, не угадала. Пит изобразил на картинах Голодные игры. На некоторых - подробности, понятные лишь тому, кто был с ним на арене. Струйки воды сочатся сквозь трещины в потолке пещеры. Пересохшее русло ручья. Руки Пита роются в земле выкапывают коренья. Другие картины понятны любому зрителю. Знаменитый Рог изобилия. Мирта с ее арсеналом ножей под курткой. Белокурый зеленоглазый переродок, подозрительно похожий на Цепа, кидающийся на нас с жутким оскалом. И еще - я. Всюду я. То высоко забираюсь на дерево. То стираю рубашку в ручье между двух камней. То лежу без сознания в луже крови. А вот такой я, должно быть, казалась ему во время сильной горячки: образ выступает из переливчатого серого тумана, под цвет моих глаз. - Нравится? - спрашивает Пит. - Мерзость, - роняю я. Мне явственно чудятся запахи крови, грязи, не человечье и не звериное дыхание переродка. - Ты воскрешаешь то, о чем я все это время мечтала забыть. Как тебе вообще удалось удержать в голове столько подробностей? - Я вижу их каждую ночь. Понимаю. Кошмары. Я и до Игр знала о них не понаслышке. Теперь они - постоянные спутники сна. Старые - об отце, которого на куски разрывает в шахте, - в последнее время редки. Зато я еще и еще раз переживаю происходившее на арене. Тщетно пытаюсь спасти Руту. Беспомощно наблюдаю, как истекает кровью Пит. Поворачиваю гноящееся тело мертвой Диадемы. И очень часто слушаю страшные вопли Катона, угодившего в зубы к переродкам. - Да, я тоже. Ну и как, рисование помогает? - Не знаю. Вроде бы стало немного легче уснуть. По крайней мере, хочется в это верить, - отвечает он. - До конца я от снов не избавился. - Возможно, и не избавишься. Как Хеймитч. Ментор ни разу об этом не упоминал, но... что еще мешает ему засыпать в темноте? - Пожалуй. Но лучше уж просыпаться с кистью в руке, чем с острым ножом, - произносит Пит. - Значит, тебе не понравилось? - Нет. Хотя сделано потрясающе. Правда, - признаюсь я. Однако не могу больше на это смотреть. - А ты не хочешь полюбоваться на мой талант? Цинна потрудился на славу! - В следующий раз, - усмехается он. В это мгновение поезд дергается, и мы обращаем взгляды к ландшафту, плывущему за окном. - Подъезжаем. Дистрикт номер одиннадцать. Мы переходим в самый хвост поезда. Здесь поставлены и кушетки, и кресла, но самое любопытное: задние окна сливаются между собой, распространяясь даже на потолок; впечатление такое, словно едешь снаружи, на открытом воздухе. Перед глазами непривычный пейзаж: широкие, бескрайние луга, по которым лениво бродят молочные стада. Никакого сходства с нашим дистриктом, густо поросшим лесами. Поезд замедляет ход. Новая остановка? Но нет - впереди вырастает забор. Тридцати пяти футов высотой, весь в кольцах колючей проволоки. По сравнению с ним наше ограждение выглядит детской забавой. Привычно шарю глазами у основания. Его обложили массивными железными плитами - не подкопаешься, не улизнешь на охоту И всюду, на равном расстоянии друг от друга, торчат сторожевые вышки. Посреди заливных лугов, поросших цветами, они будто бельмо на глазу - Что-то новенькое, - вслух замечает Пит. Из разговоров с Рутой я вынесла смутное представление о здешних порядках, куда более жестких, нежели в нашем дистрикте, - но чтобы такое? Начинаются золотые поля, протянувшиеся насколько хватает глаз. Мужчины, женщины, дети в соломенных шляпах от солнца распрямляют спины и смотрят нам вслед. В отдалении зеленеют сады. Наверное, в одном из таких же работала Рута. Рвала спелые плоды, добираясь до самых тонких веточек. То здесь, то там попадаются горстки лачуг (оказывается, наши дома в Шлаке - еще не худший вариант). Людей рядом нет. Похоже, всех до единого угнали на сбор урожая. И так продолжается до бесконечности, все одно и то же. Невероятно, какой он огромный, Дистрикт номер одиннадцать. - Интересно, сколько здесь жителей? - произносит Пит. Я трясу головой: дескать, понятия не имею. В школе нам говорили, что здесь обширные земли, но и только. Странно: молодежь в ожидании Жатвы, мелькающая во время Голодных игр на экранах, явно составляет мизерную часть местного населения. Как же этого добиваются? Досрочно вытягивают тессеры? Заранее определяют участников и подстраивают, чтобы они оказались в толпе? Как получилось, что Рута вышла на сцену и только ветер тоскливо провыл о желании занять ее место? Меня начинает мутить от просторов и бесконечности. Когда Эффи зовет нас переодеваться, я даже не возражаю. Иду к себе, отдаюсь на милость команды подготовки, которая долго колдует над моими лицом и прической. Цинна приносит прелестное рыжее платье, с узором в виде осенней листвы. Питу очень понравится. Эффи в последний раз повторяет с нами расписание на день. Кое-где победителей возят по городу под ликование толп, однако местные жители, очевидно, нужнее сейчас на полях и в садах, так что мы просто выступим на площади перед Домом правосудия. Когда-то это большое мраморное сооружение было не лишено красоты... увы, время его не пощадило. Даже по телевизору можно заметить, как покосилась крыша, как зеленый плющ стыдливо пытается прикрыть осыпающийся фасад. Площадь зажата между обветшалыми витринами магазинов, по большей части - пустующими. Состоятельные обитатели дистрикта явно живут не здесь. Наше выступление должно пройти на так называемой веранде, на вымощенном плиткой пространстве под сенью крыши, которую держат колонны. Нас с Питом представят публике, мэр прочитает спич в нашу честь, а мы ответим благодарственной речью, заготовленной в Капитолии. Хорошо, если трибут прибавит несколько теплых слов от себя лично, упоминая погибших союзников. Придется заговорить о Руте и Цепе. Я еще дома много раз пыталась выжать из себя хоть одно предложение, но застывала над белым листом бумаги. Вспоминать о них - значило растравить ужасные раны. К счастью, Пит ухитрился что-то накропать для нас обоих. В конце торжества нам вручат какую-нибудь памятную табличку - и поведут в Дом правосудия, на особый праздничный ужин. Вокзал приближается; Цинна окидывает меня критическим взглядом, меняет оранжевую ленту на золотистую и закрепляет на груди круглую брошь с пересмешницей - ту, что была на мне во время Голодных игр. Цветами поезд не встречают. Команда из восьмерых миротворцев торопится проводить нас к бронированному фургону. Когда дверь с грохотом захлопывается, Эффи презрительно фыркает: - Можно подумать, мы какие-то преступники. «Не мы, а я», - проносится у меня в голове. Фургон подъезжает к Дому правосудия, и нас бегом, не давая времени оглядеться, заталкивают внутрь. Хотя я чувствую аппетитные ароматы грядущего ужина, плесень и разложение пахнут сильнее. С площади долетает гул толпы. Мы цепочкой шагаем к парадному выходу. Кто-то цепляет на платье микрофон. Пит берет меня за руку мэр представляет нас, и тут массивные двери со стоном распахиваются. - Шире улыбки! - командует Эффи, подталкивая нас с Питом. Ноги сами несут вперед. Мелькает мысль: «Вот оно. Вот когда мне придется убеждать всех в своей нежности к Питу». Между тем торжество расписано по секундам. На поцелуи просто нет времени. Значит, придется выкроить. Слышатся бурные аплодисменты; в отличие от Капитолия, публика здесь не свистит и не гикает. Проходим через тенистую веранду и замираем на вершине большого мраморного лестничного пролета, под ослепительным солнцем. Немного привыкнув к свету, я различаю дома, увешанные пестрыми флагами, дабы скрыть запустение. Площадь заполнена зрителями, но опять же, в масштабах местного населения это - капля в море. Как обычно, у подножия сцены сооружен помост для членов семей погибших трибутов. Со стороны Цепа сидит ссутулившаяся старуха и крепкая, мускулистая девушка - сестра, наверное. А вот со стороны Руты... Я была не готова увидеть ее семью. Родителей, еще не оправившихся от горя. Пятерых младших ребятишек, так похожих на мою покойную союзницу. Те же стройные, легкие тела, то же сияние в карих глазах. Они удивительно похожи на стаю черных птичек. Овация умолкает, и мэр произносит спич. На помост выходят две маленькие девочки с гигантскими букетами. Пит отчеканивает заготовленную речь, и я слышу, как из моего рта сама собой вылетает заключительная часть. Хорошо, что мама и Прим заставили вызубрить ее назубок. У Пита в кармане - бумажка с личными комментариями, но, словно забыв об этом, он говорит от себя - простыми, берущими за душу словами. Рассказывает, как Рута и Цеп пробились в последнюю восьмерку, как спасали мне жизнь - а стало быть, и ему. И что мы теперь в неоплатном долгу. Внезапно запнувшись, Пит прибавляет кое-что, чего нет на бумажке: - Понимаю, это ни в коем случае не восполнит ваших потерь, но мы решили отдавать пострадавшим семьям месячную часть нашего с Китнисс выигрыша - ежегодно, пока будем живы. Кто-то невольно ахает. В толпе поднимается ропот. Такого еще никогда и никто не делал. Даже не знаю, законно ли это. Пожалуй, Пит тоже не знает, вот и молчал до поры до времени. Родственники Руты и Цепа смотрят на нас округлившимися глазами. Потеря близких людей навсегда изменила их жизнь к худшему, однако этот подарок означает не меньшие перемены. Месячная доля выигрыша - на такие деньги семья может целый год кормиться. Пока мы живы, им уже не придется голодать. Я смотрю на Пита, и он отвечает печальной улыбкой. В голове звучит голос Хеймитча: «Все могло быть гораздо хуже». Но лучшего, нежели этот поступок, и представить нельзя. Порывисто поднимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать своего мнимого возлюбленного, - и на сей раз никто но упрекнул бы меня в неискренности. Мэр выступает вперед и дарит нам памятные таблички, такие крупные, что ради своей мне приходится расстаться е букетом. Церемония подходит к концу, и тут я ловлю на себе взгляд одной из сестренок Руты. Малышке около девяти, она точная копия покойной: даже стоит, чуть расставив руки. Несмотря на добрые вести, ее глаза не сияют от счастья. Наоборот, в них немой укор. Должно быть, за то, что мне не удалось спасти Руту. Или нет. За то, что не поблагодарила ее. Меня словно окатывает холодной водой. Девочка права. Как я могла безвольно стоять, будто язык проглотила, предоставив говорить одному Питу? Если бы победила Рута, она бы не промолчала. Вспоминаю, как там, на арене, я обложила ее цветами, чтобы эта смерть не прошла незамеченной. Открещусь от нее сейчас - и все насмарку. - Погодите! - Я выхожу вперед на негнущихся ногах, прижимая к груди табличку. Время, отведенное для речей, истекло, но мне обязательно нужно что-то сказать. Сегодняшнего молчания не искупят никакие деньги. - Погодите, пожалуйста. Слова льются сами по себе, точно давно уже ждали своего часа, - Хочу поблагодарить трибутов Одиннадцатого дистрикта, - начинаю я и поворачиваюсь к двум женщинам справа. - Мы с Цепом поговорили всего лишь раз; ему хватило этого, чтобы сохранить мне жизнь. Мы не были лично знакомы, но я всегда уважала его. За силу. За отказ играть но чужим правилам. Профи с самого начала звали Цепа к себе - он отказался. И я прониклась к нему уважением. Старуха - похоже, бабушка Цепа, - впервые поднимает глаза, и на ее губах появляется тень улыбки. Толпа умолкает. Откуда взялась эта мертвая тишина? Кажется, зрители затаили дыхание. Я поворачиваюсь в другую сторону. - С Рутой было иначе. Я словно знала ее всю жизнь, и она будет вечно со мной. Все красивое напоминает о ней. Желтые цветы на Луговине возле дома. Сойки-пересмешницы, поющие на деревьях. А главное - моя младшая сестра Прим. - Голос дрожит, но, к счастью, осталось совсем чуть-чуть. - Благодарю за ваших детей. - Я поднимаю голову, обращаясь к зрителям. - И спасибо вам всем за хлеб. Тысячи взглядов направлены на меня - такую маленькую и расстроенную. Вдруг среди публики кто-то начинает насвистывать незамысловатую мелодию Руты. Сигнал окончания рабочего дня в садах. На арене это был наш сигнал, означающий: «Я в безопасности». На последней, четвертой ноте я различаю того, кто свистел. Покрытый морщинами старый мужчина в выцветшей красной рубашке и комбинезоне. Наши взгляды встречаются. То, что происходит дальше, нельзя списать на случайность. Огромная, заполнившая площадь толпа не может так слаженно действовать, если только заранее не подготовится. Все зрители до единого прижимают три пальца левой руки к губам и протягивают ко мне. Знак прощания в Двенадцатом дистрикте; жест, которым я проводила Руту с арены. Раньше такой поворот событий мог бы растрогать меня до слез - если бы не визит президента. В ушах раздается голос, велевший утихомирить публику, и меня охватывает ужас. Как отнесется Сноу к этому единодушному приветствию девушке, бросившей вызов Капитолию? Что же я натворила! И ведь не нарочно, как-то само собой получилось. Я просто хотела сказать спасибо, а в итоге пробудила к жизни нечто опасное. Призвала жителей Одиннадцатого дистрикта к публичному акту инакомыслия. Которое всячески должна была подавлять! Судорожно соображаю, как бы уладить произошедшее, что бы такого сказать, но тут раздается легкий щелчок; микрофон отключен. Мэр продолжает речь. А мы принимаем прощальные аплодисменты, и Пит уводит меня к дверям, не подозревая, что все пошло неправильно. Почувствовав себя как-то странно, я замираю на полпути. Перед глазами пляшут яркие пятна света. - Что с тобой? - спрашивает Пит. - Ничего. - Тут я замечаю его букет и слабым голосом лепечу: - Цветы забыла. - Сейчас принесу. - Я сама. Мы уже скрылись бы под безопасной сенью Дома правосудия, если бы я не остановилась, если бы не вздумала пойти за букетом. Из глубокой тени веранды мы видим все своими глазами. Двое миротворцев нашли старика, засвистевшего песенку Руты, и оттащили его на вершину лестницы. Поставили перед публикой на колени. И прострелили голову. 5 Старик едва успел повалиться, как перед нами возникает стена из белых мундиров. Миротворцы, некоторые с автоматами наперевес, подталкивают нас обратно к дверям. - Идем-идем! - восклицает Пит, прижимая меня к себе и увлекая под сень Дома правосудия. - Все хорошо, да? Китнисс, вперед. Как только двери громко захлопываются за нашими спинами, слышится грохот солдатских сапог. Миротворцы спешат вернуться к зрителям. Хеймитч, Эффи и Порция с Цинной ожидают нас под экраном, наполненным помехами. Лица у них тревожные, напряженные. - Что случилось? - кидается навстречу Эффи. - После прелестной речи Китнисс у нас почему-то пропала связь, а потом Хеймитчу померещился выстрел. Я ему говорю: чепуха, но сама думаю: кто знает? Психов на свете полно. - Ничего не случилось, Эффи. Какой-то старый фургон газанул, - ровным голосом отвечает Пит. Раздается еще два выстрела. Двери больше не заглушают их. Кто на этот раз? Бабушка Цепа? Сестренка Руты? - Вы оба - за мной, - командует Хеймитч. Мы с Питом идем за ним, остальные не трогаются с места. Теперь, когда важные персоны в безопасности, миротворцы, расставленные по Дому правосудия, не обращают на нас внимания. Поднимаемся по роскошной мраморной винтовой лестнице. Наверху - длинный коридор с потрепанным ковром на полу. В первой комнате гостеприимно распахнуты двери: нас точно ждали. Потолок уходит на высоту, наверное, двадцати с лишним футов. Повсюду лепнина в виде цветов и фруктов; из углов таращатся жирные голые детки с крылышками. Вазы с букетами источают насыщенный, почти ядовитый запах, от которого у меня начинают чесаться глаза. На стенах - вешалки с нашими вечерними нарядами. Комнату подготовили специально для нас, а мы заглянули сюда лишь на минутку, чтобы оставить подарки. Сорвав наши микрофоны, Хеймитч прячет их под подушку и жестом зовет за собой. Насколько мне известно, он был здесь лишь однажды - много лет назад, во время собственного тура. Значит, у него прекрасная память или безошибочное чутье: ментор уверенно шагает по лабиринту винтовых лестниц и сужающихся запутанных коридоров. Время от времени ему приходится останавливаться и толкать очередную дверь, которая, судя по сердитому скрипу петель, давно уже не открывалась. В конце концов мы забираемся по стремянке через какой-то люк - и оказываемся под куполом Дома правосудия. Огромное пространство заполнено сломанной мебелью, стопками книг, отчетов и грудами ржавого оружия. Повсюду толстым слоем лежит пыль - похоже, ее не тревожили много лет. Солнечный свет едва сочится через четыре грязных квадратных окна. Хеймитч пинком закрывает люк и поворачивается к нам. - В чем дело? - рявкает он. Пит выкладывает ему, что случилось на площади. Как прозвучала песенка Руты, как молча приветствовали нас зрители, как мы замешкались на веранде, как стали свидетелями убийства. - Что здесь творится, Хеймитч? - спрашивает он напоследок. - Лучше ты ему расскажи, - обращается ментор ко мне. Не согласна: это в сотни раз хуже. Но делать нечего, и я как можно спокойнее говорю о визите президента Сноу, о волнении в дистриктах, даже о поцелуе с Гейлом. Объясняю, что мы в большой опасности, вся страна в опасности из-за моей дерзкой выходки с ягодами. - Я должна была все исправить во время тура. Уверить сомневающихся, что тронулась от любви. Остудить закипевшие страсти. А вместо этого - что получилось? Трое убиты. Все, кто сегодня пришел на площадь, будут наказаны. Мне становится дурно, и я опускаюсь на пыльную тахту, из которой торчат пружины вместе с клочьями мягкой набивки. - Выходит, и я подлил масла в огонь, со своими деньгами. - Пит вдруг сбрасывает на пол настольную лампу, стоявшую на картонной коробке. Осколки летят во все стороны. - Пора уже прекратить эти игры! Вы двое шушукаетесь, делитесь тайнами, а меня даже не посвящаете. Словно я невменяемый тупица или слабак, недостойный доверия. - Это не так... - начинаю я. - Именно так! - огрызается он. - Китнисс, у меня в Двенадцатом дистрикте тоже остались родные, друзья. Думаешь, их это не коснется? Или после всего, что мы вместе перенесли на арене, я до сих пор не заслуживаю обыкновенной правды? - Ты всегда был хорош и надежен, Пит, - возражает ментор. - Так умно вел себя перед камерами. Я не хотел ничего портить. - И переоценил мои способности. Сегодня я все угробил. Что теперь будет с родными Руты и Цепа? Я подарил этим людям светлое будущее? Да им повезет, если они доживут до вечера! Пит разбивает что-то еще - по-моему, статуэтку. Таким я его ни разу не видела. - Хеймитч, он прав, - вырывается у меня. - Зря мы молчали. Даже тогда, в Капитолии. - На арене вы тоже как-то между собой общались? - произносит Пит уже несколько спокойнее. - Не обращая внимания на меня? - Нет, Публично - нет. Просто я догадывалась, чего он хочет, по прилетевшим или не прилетевшим подаркам. - Что ж, у меня такой возможности не было. Мне ведь не присылали подарков, пока не появилась ты, - бросает Пит. Это мне в голову не приходило. Как же он должен был себя чувствовать - умирающий, истекающий кровью, но не получивший ни единой посылки, когда появилась я, с хлебом и мазью от ожогов? Можно подумать, Хеймитч спасал меня за его счет... - Слушай, парень... - заводится ментор. - Не трудись. Знаю: тебе пришлось выбрать одного из нас. Я сам хотел, чтобы это была она. Но теперь все иначе. На улице умирают люди, а сколько еще погибнет, если мы не справимся? Я лучше Китнисс держусь перед камерами. Мне не нужны советчики. Нужно только одно: знать, во что ввязываюсь! - выпаливает Пит. - С этого дня недомолвкам конец, - обещает Хеймитч. - Да уж, надеюсь. Пит уходит, не удостоив меня взглядом. Растревоженные пылинки клубами кружатся в воздухе, подыскивая новое место для приземления. Мои ресницы, волосы, блестящую золотую заколку. - Ты правда выбрал меня? - шепчу я. - Ага, - отвечает ментор. - Почему? Ведь он тебе больше нравился. - Нравился, - не возражает Хеймитч. - Но, если помнишь, до изменения правил я не мог надеяться вытащить вас обоих. А Пит так усердно тебя защищал... Вот мне и пришло на ум: если три человека приложат столько усилий для спасения одного, этот один уж точно выиграет. - А-а... - только и говорю я. - Знаешь, порой приходится делать выбор. Если выпутаемся из этой передряги, ты тоже однажды научишься. Да я и сегодня усвоила новый урок. Здешние земли - не увеличенный вариант моего родного дистрикта. Наш забор не охраняется и почти никогда не бывает под напряжением. Наши миротворцы - хотя и не сахар, но не такие жестокие. От наших трудностей скорее выдохнешься, нежели рассвирепеешь. Зато местные жители не понаслышке знакомы с горьким страданием и отчаянием. Президент Сноу прав. Достаточно искры, чтобы вспыхнуло пламя. Все произошло так быстро, что в голове не укладывается. Предупреждение, выстрелы, осознание, что я нечаянно пробудила от сна нечто грозное и великое. До сих пор не могу поверить. Боже, как вообще я могла натворить столько бед? - Идем, - зовет Хеймитч. - Нас будут ждать к ужину. Я долго-долго стою под душем - покуда не появляется команда подготовки. Помощникам Цинны явно нет никакого дела до нынешних событий. Только и разговоров, что о грядущем вечере. Это в дистриктах они - важные люди, которых могут позвать на торжественный ужин, а в Капитолии с подобными приглашениями наверняка негусто. Троица наперебой тараторит, обсуждая меню, а перед моими глазами - старик, у которого от выстрела разлетается голова. Уже перед выходом, в зеркале, я замечаю, как надо мной поработали. Бледно-розовое платье без бретелек, до самого пола. Волосы убраны от лица, ниспадают на спину каскадом пружинистых завитков. Цинна подходит сзади, набрасывает на плечи мерцающую серебристую шаль - и ловит взгляд моего отражения. - Нравится? - Очень красиво. Как всегда, - отвечаю я. Давай проверим, как это будет смотреться с улыбкой, - вполголоса предлагает он. Действительно, через минуту нас ожидают яркие вспышки и телекамеры. Заставляю себя приподнять уголки губ. - Вперед. Мы собираемся всей компанией в коридоре, чтобы вместе спуститься. Эффи явно не в духе. Не может быть, чтобы Хеймитч ей рассказал обо всем, что случилось на площади. Не удивлюсь, если в курсе Цинна и Порция, но Эффи? Ее по негласному соглашению не посвящают в дурные новости. Впрочем, ведущая не заставляет нас долго гадать. - Какое счастье, - сердито цедит она, пробежав глазами свое расписание. - Скоро мы сядем на поезд - и прощай. Дистрикт номер одиннадцать! - Что-то не так, Эффи? - спрашивает Цинна. Не понимаю, почему с нами так обращаются. Запихнули в фургон, притащили сюда... И потом час назад я хотела прогуляться вокруг дворца, осмотреться. Я ведь немного смыслю в архитектуре если вы не в курсе... - Да-да, я слышала, - говорит Порция, не дожидаясь, пока молчание слишком затянется. - Так вот, в этом году развалины дистриктов - самый последний писк моды. Не успела я высунуть нос, как появились трое рассерженных миротворцев и чуть не взашей прогнали меня обратно. Один даже дулом в спину толкнул! - восклицает Эффи. Ого. Это наверняка из-за нашего с Питом и Хеймитчем исчезновения. По крайней мере, ментор, похоже, был прав, и никто не прослушивал пыльный купол, пока мы беседовали. Теперь-то думаю, спохватились, да поздно. У Эффи такой расстроенный вид, что я невольно ее обнимаю. - Ужасно, правда? Может быть, нам не спускаться к ужину? Сначала пускай принесут извинения. Знаю, она нипочем не пойдет на такое; зато мое предложение звучит, словно признание справедливости ее жалоб. Эффи на глазах расцветает. - Ничего, я справлюсь. Такая у нас работа - взлеты, падения. Не стоит из-за меня вам обоим лишаться ужина. Но все равно спасибо, Китнисс. И как ни в чем не бывало принимается разъяснять, в каком порядке положено заходить в зал. Сначала - команда подготовки, потом она сама, стилисты, Хеймитч. Мы с Питом, само собой, замыкаем шествие. Где-то внизу начинают играть музыканты, и мы приближаемся к лестнице. Пит берет меня за руку. - Хеймитч говорит, что я зря на тебя наорал. Ты просто выполняла его указания. Можно подумать, я сам никогда ничего не скрывал от тебя. Вспоминаю, как я разозлилась, услышав, как Пит ни с того ни с сего объясняется мне в любви перед всем Паяемом. Ментор предвидел мое потрясение - и не обмолвился ни словечком. - Кажется, я тогда тоже что-то разбила, после того интервью. - Да, вазон. - И порезала твои руки. Похоже, нет смысла хранить друг от друга секреты, верно? - Смысла - никакого, - соглашается Пит. Мы стоим на вершине лестницы, ждем. Эффи учила, что Хеймитч должен опередить нас на пятнадцать шагов. - А ты действительно только раз целовалась с Гейлом? От изумления у меня вылетает ответ: - Конечно. Неужели после всего, что сегодня случилось, его волнуют такие подробности? - Пятнадцать, - считает Пит. - Пора. Нас озаряют яркие вспышки. Я вторю им ослепительной улыбкой. Мы попадаем в мутный водоворот однообразных ужинов, церемоний, поездок в купе. Каждый день - такой же, как прежний. Просыпаемся. Нас одевают. Выступление перед ликующей толпой. В нашу честь произносят речи. Мы отвечаем заученными словами, не прибавляя ни запятой от себя. Иногда нас провозят по городу: там краем глаза увидишь озеро, тут - хмурый лес, безобразные фабрики, пшеничные поля, дымящие трубы очистительных заводов. Переодеваемся в вечерние наряды. Спускаемся к ужину. И снова в поезд. Во время церемоний мы храним почтительные и торжественные выражения на лицах, однако ни разу не расстаемся, не расцепляем рук. На ужинах ведем себя, точно вконец обезумели от страсти: танцуем, целуемся, то и дело кокетливо пытаемся улизнуть от камер, чтобы остаться наедине. В поезде - шепотом подводим мучительные итоги: хорошо ли у нас получилось. Но и без наших опасных речей (стоит ли упоминать, что выступление перед жителями Одиннадцатого дистрикта показали по телевизору в сильно урезанном варианте?) в воздухе словно витает нечто такое... Словно закрытый котел закипел и готов взорваться. Правда, кое-где зрители скорее напоминают усталый, замученный скот: с такими лицами в нашем дистрикте обычно встречали тур победителей. Зато номер восемь, четыре, три - там люди при виде нас чуть не захлебываются от возбуждения, сквозь которое явственно проступает злость. Когда они кричат мое имя, мне слышится не восторг, а призыв к мести. А когда миротворцы пытаются усмирить разошедшуюся толпу - та не сдается сразу, пытается дать отпор. Видимо, я уже ничего не смогу изменить. Самые убедительные спектакли не повернут эту реку вспять. Если ягоды на моей ладони - всего лишь знак помешательства, жители дистриктов готовы тоже сойти с ума. Цинне приходится ушивать мои платья в талии. Команда подготовки сетует на круги у меня под глазами. Эффи советует принимать снотворное, однако оно не действует. Вернее, почти не действует. Едва отключившись, я погружаюсь в мир новых и новых кошмаров, более ярких и сильных, чем раньше. Однажды Пит, который ночами бесцельно бродит по поезду, слышит крики из моего купе: опять я пытаюсь вырваться из мутной наркотической пелены, искусственно продляющей страшные грезы. Ему удается меня разбудить и слегка успокоить. Пит забирается под одеяло, мы прижимаемся друг к другу и засыпаем. Наутро я возвращаю Эффи ее таблетки. Но каждую ночь пускаю Пита к себе в постель, и мы отгоняем тьму, как тогда, на арене: сплетаем наши тела и руки в объятиях, оберегая друг друга от всех опасностей, которые могут настигнуть в любую минуту. Больше ничего не происходит, но вскоре в поезде о нас начинают сплетничать. В ответ на упреки Эффи я думаю: «Хорошо. Может, слухи дойдут и до президента Сноу? » А вслух обещаю вести себя благоразумнее. Вот только выполнять обещание не собираюсь. Особенно страшно в дистриктах номер два и номер один. Катон и Мирта вернулись бы целыми и невредимыми, не победи мы с Питом. Диадема и мальчик из Первого были убиты моими руками. Старательно избегая взглядов их родных, я вдруг выясняю: того паренька звали Марвел. Почему я не знала раньше? Наверное, перед Голодными играми было не до того, а потом - тем более. Ко времени возвращения в Капитолий мы впадаем в отчаяние. Кто-кто, а уж тамошние жители бунтовать не станут. Их имена никогда не стояли на лотерейных тессерах, их детям не придется умирать за преступления, якобы совершенные предками несколько поколений тому назад. В Капитолии все и так верят в нашу с Питом святую любовь, но еще остается слабенькая надежда: убедить сомневающихся из дистриктов. Кажется, что мы ни сделай - будет или чересчур мало, или слишком поздно. Вернувшись в Тренировочный центр, я сама предлагаю Питу прилюдно попросить моей руки. Он соглашается, однако потом запирается у себя на долгое время. Хеймитч советует оставить его в покое. Я удивляюсь: - Он сам этого хотел! - Да, но не в виде фарса, - говорит ментор, - Он мечтал, чтобы все было по-настоящему. Я ухожу к себе и долго лежу под одеялами, пытаясь не думать о Гейле - и думая лишь о нем. Вечером, выйдя на сцену возле Тренировочного центра, мы отвечаем на кучу разных вопросов. Цезарь Фликермен в мерцающем костюме цвета полночного неба, с волосами, губами и веками зеленовато-голубоватого цвета, блестяще ведет интервью. Когда он заводит речь о будущем, Пит опускается на колено, изливает передо мной свою душу и умоляет стать его женой. Разумеется, я согласна. Цезарь вопит от радости, публика беснуется, нам показывают крупные кадры со всех концов страны: везде исступленное ликование. Неожиданно приходит сам президент. Он поздравляет нас, дружески хлопает жениха по плечу, обнимает меня и порывисто чмокает в щеку. Опять эти запахи - кровь и розы. Когда Сноу с улыбкой уже отстраняется, впившись ногтями мне в руку, я собираюсь с духом и поднимаю брови. Это немой вопрос, который не смеют вымол-нить губы: «Я отдала вам все, играла по правилам, обещала выйти за Пита. Я справилась? Вы довольны?» В ответ он почти незаметно покачивает головой из стороны в сторону. 6 Этим слабым движением Сноу рушит мои надежды. В нем - начало уничтожения дорогого мне мира. Не представляю, каким будет наказание. Знаю одно: потом уже ничего не останется. Неудивительно, если сейчас я впаду в беспросветную тоску. Но вот что странно. Вдруг накатывает волна облегчения. Это конец, можно выходить из игры. Самое громкое «нет» - лучше томления в неизвестности. Раз уж отчаянные времена требуют отчаянных действий, значит, мне теперь дозволено все. Только не здесь, не сейчас. Главное - благополучно вернуться в Двенадцатый дистрикт, потому что моя задумка включает и маму, и Прим, и Гейла с его родными. И Пита, если он согласится бежать. Хеймитчу тоже находится место в списке. Мы скроемся вместе в лесах. Не знаю, как мне удастся всех убедить, куда мы отправимся среди лютой зимы, как уйдем от преследователей. На эти вопросы я еще не нашла ответа. Зато хотя бы наметила цель. Вместо того чтобы рухнуть на сцену и зарыдать, я расправляю плечи и улыбаюсь, почти как безумная, впервые за много недель - от всего сердца. А когда президент, сделав публике знак замолчать, предлагает: - А не сыграть ли нам свадьбу здесь, в Капитолии? - я без подсказки визжу, словно готова свихнуться от радости. Цезарь Фликермен интересуется точными сроками. - Ну, прежде чем назначать дату, нужно сперва побеседовать с мамой Китнисс, - отвечает Сноу и под оглушительный хохот зрителей обнимает меня за плечи. - Может быть, если вся страна пожелает, мы поженим вас до наступления тридцатилетнего возраста. - О, тогда вам придется менять законы, - хихикаю я. - Надо будет - изменим, - заговорщически подмигивает он. С ума сойти, как весело. Вечер, который устроили ради нас в банкетном зале, в личном особняке президента, совершенно бесподобен. Потолок на высоте сорок футов преобразился в звездное небо, точно такое же, как у нас дома. Возможно, над Капитолием тоже ночами раскидывается восхитительный купол - да кто его видит? Город пылает сотнями тысяч огней, за ними не разглядеть ни единой звезды. Примерно посередине между полом и потолком, стоя будто бы на мягких белых облаках, парят музыканты. Вместо традиционных столиков - бесчисленные диваны и кресла: некоторые расположены возле каминов, другие почти утопают в благоухающих цветах, из третьих видны искусственные озера, полные экзотических рыбок. Отдыхай, веселись, делай все, что душа пожелает. Участок в центре комнаты выложен плиткой. Здесь танцуют, здесь выступают артисты, здесь можно просто смешаться с пестрой толпой гостей. Но настоящий гвоздь вечера - это еда. Чего только нет на столах, выстроившихся вдоль стен! Все, о чем можно мечтать, и о чем даже не мечталось. На вертелах подрумяниваются коровьи, свиные и козьи туши. На огромных тарелках теснится дичь с начинкой из ароматных орехов и спелых фруктов. Обитатели океана переливаются под готовыми соусами, либо так и просятся в хрустальные миски с душистой приправой. Я уж не говорю о несметных видах хлеба, сыров, овощей, сластей, водопадах вина и потоках других напитков, загадочно мерцающих бликами пламени. Вместе с решимостью возрождается и мой аппетит. Неделями не могла смотреть на еду из-за треволнений - а тут вдруг словно с цепи сорвалась. - Хочу перепробовать все, что нам подали, - заявляю я Питу. Он пытается по глазам понять причину моего удивительного преображения. Питу еще неизвестно, что, по мнению президента, мы провалились. Должно быть, он думает: наоборот, все в порядке. Или даже, чем черт не шутит, воображает, будто я по-настоящему рада помолвке. По его лицу пробегает легкая тень изумления, но лишь на краткий миг, ведь на нас направлены камеры. - Тогда лучше поспеши, - советует он. - Ладно, кусну от каждого блюда - и хватит, - решаюсь я. Решимость иссякает уже за первым столом, на котором стоит не то двадцать, не то целых тридцать видов супа, когда мне попадается сливочно-тыквенное пюре, посыпанное дробленым орехом и крошечными черными семенами. - Всю ночь бы ела и ела! - вырывается у меня. Во второй раз я «ломаюсь» на прозрачном зеленоватом бульоне, вкус которого могу описать одним словом: весна! В третий - на пенистом розовом супчике с ягодами малины. Мелькают лица, щелкают вспышками камеры... Моя брошь с пересмешницей, кажется, сделалась писком моды. Несколько человек уже подходили ко мне похвастаться модным приобретением. Сойка выбита на сияющих пряжках, вышита шелком на лацканах пиджаков; кое-кто даже сделал татуировку на неприличных местах. Всем по душе талисман победителя. Представляю, как бесится президент Сноу, а что поделаешь? Голодные игры произвели настоящий фурор в этом мире, где горсть ядовитых ягод - всего лишь жест неразумной девчонки, отчаявшейся спасти возлюбленного. Мы с Питом не ищем новых знакомств, однако за нами тут беспрестанно охотятся. Без нас и вечер - не вечер. Я напускаю на себя восторженный вид, хотя здешние жители мне глубоко безразличны. Они лишь отвлекают от угощения. Каждый стол - уйма соблазнов, и даже при твердой решимости «только разочек попробовать» вскоре у меня начинает округляться животик. Откусываю от маленькой жареной птички. На язык брызжет апельсиновый соус. Вкуснятина. Бедный Пит доедает за мной: не бросать же начатые куски, как делают прочие. Для нас это - верх кощунства. У десятого стола я сдаюсь, не попробовав даже малой части предложенных блюд. И тут меня настигает команда подготовки. Все трое шатаются от выпитого вина и от восторга, что их позвали на столь грандиозное событие. - Вы почему не едите? - спрашивает Октавия. - Ели, но больше уже не можем, - говорю я, и команда прыскает со смеху, словно ничего глупее не слышала. - Чепуха! - провозглашает Флавий и подводит нас к столику с рюмками, в которых плещется прозрачная жидкость. - Плесните в рот - и дело с концом! Пит поднимает рюмку, хочет выпить, но тут на него набрасываются, - Не здесь! - верещит Октавия. - Отойдите лучше туда, - советует Вения, тыча пальцем в сторону туалетов. - А не то все окажется на полу! Пит смотрит на рюмку и туго соображает. - Хотите сказать, это рвотное? Команда заходится в хохоте. - А как же, иначе все давно перестали бы есть, - объясняет сквозь смех Октавия. - Я, например, уже дважды прочистилась. Иначе и праздник не в радость. Онемев, я смотрю на красивые рюмки с их содержимым. Пит опускает свою на место, причем с такой злостью, что та чуть не разбивается. - Давай лучше потанцуем, Китнисс. Мелодии льются на нас с облаков. Пит уводит меня подальше от этой троицы и злополучного стола, на танцпол. В Двенадцатом дистрикте танцы свои, под скрипку и флейты, для них нужно много пространства, А здешние - можно исполнить на блюдечке для десерта. Эффи успела нас кое-чему научить. Музыка плавная замедленная, словно во сне. Пит обнимает меня и мы кружимся, не соблюдая такта. Сначала просто молчим. Затем Пит произносит сдавленным голосом: - Только немного свыкнешься, только подумаешь: все не так уж плохо - и на тебе... Он осекается на полуслове. А у меня перед глазами встают изможденные тела ребятишек, лежащие на кухонном столе, пока мама прописывает родителям лекарство, которого им не добыть. Пищу. Теперь, когда мы богаты, она всегда заворачивает им с собой хоть немного еды. Но было время, когда она ничего не могла сделать, да и ребеночка приносили слишком поздно. А здесь, и Капитолии, люди блюют ради удовольствия вновь и вновь набить свои животы. Не потому что больны, не потому что еда испорчена. Просто все так делают. Иначе и праздник не в радость. Однажды я заскочила к Хейзел отдать добычу; маленький Вик в тот день оставался дома, он мучился страшным кашлем. Семья Гейла питается лучше, нежели девяносто процентов населения нашего дистрикта. И все же мальчик битых пятнадцать минут рассказывал мне, как в День пакетов открыли банку с кленовым сиропом и каждому досталось по ложечке - намазать на хлеб, а может, и еще дадут до конца недели; как мама позволила ему капнуть немного сиропа в чай, чтобы смягчился кашель, но Вик не хотел соглашаться, пока остальные тоже не попробовали... Если так живет семья Гейла, то что же творится в других домах? - Пит, они привезли нас бороться насмерть потехи ради, - говорю я. - По сравнению с этим все прочее... - Понимаю. Конечно. Просто бывает, что... ну, не могу терпеть. Так бы взял и... не знаю, что сделал. - Он замирает, а потом шепчет: - Наверное, мы были неправы, Китнисс. - Насчет чего? - отзываюсь я. - Когда пытались утихомирить дистрикты. Мой взгляд молниеносно мечется из стороны в сторону. Кажется, никто ничего не слышал. Телевизионщики мирно припарковались у стола с моллюсками, а парочки, танцующие вокруг, либо слишком пьяны, либо слишком поглощены беседой, чтобы обращать на кого-то внимание. - Извини, - произносит Пит. Еще бы не извиняться. Самое подходящее место для подобных высказываний. - Дома поговорим, - обещаю я. Тут появляется Порция, чтобы представить нас дородному человеку, смутно мне знакомому. Это Плутарх Хевенсби, новый главный распорядитель Голодных игр. Мужчина спрашивает, можно ли похитить меня на один танец. Пит уже снова готов предстать перед камерами и благодушно дает разрешение: «Только на один!» Мне вовсе не хочется танцевать с Плутархом Хевенсби. Чувствовать его правую руку в моей, а левую - на бедре. Я вообще не привыкла к прикосновениям, если не считать родных и Пита. Тем более распорядители Голодных игр в моем понимании - мерзкие твари, хуже слизней. Похоже, он чувствует мой настрой и во время танца держится на расстоянии вытянутой руки. Мы мило щебечем о вечере, о развлечениях, о еде, потом он отпускает непонятную шутку: дескать, после моего индивидуального показа пунш ему больше не по вкусу. До меня не сразу доходит, что это - тот самый мужчина, оступившийся и усевшийся в чашу, когда я со злости пустила стрелу в распорядителей. Ну, не совсем в них. Я выбила яблоко изо рта поросенка на их столе. Однако все от неожиданности подскочили. - Ах, это вы... - смеюсь я, вспомнив, как расплескался пунш под его пятой точкой. - Да. Можете радоваться: у меня до сих пор поджилки трясутся. Так и не оправился. Хочу напомнить ему, что двадцать два мертвых трибута тоже не смогут оправиться после игры, которую он помогал создавать, но только улыбаюсь: - Хорошо. Значит, в этом году вы - главный распорядитель? Большая честь. - Между нами говоря, желающих было немного, - подмигивает он. - Учитывая новые объемы ответственности... «Ах да, его предшественника казнили», - спохватываюсь я. Плутарх не может не знать об участи Сенеки. - Уже готовитесь к новой Квартальной бойне? - осведомляюсь я. -Да-да. Впрочем, ее готовят много лет, ведь арена возводится не за сутки. Но, скажем так, изюминка Игр изобретается именно сейчас. Хотите верьте, хотите нет, стратегическое совещание состоится сегодня ночью. - Отступив на шаг, мой партнер достает из кармана жилетки часы на цепочке и откидывает золотую крышку. - Скоро пора уходить. Совещание начинается в полночь. - Поздновато для... - начинаю я и вдруг отвлекаюсь. Повернув часы циферблатом ко мне, мужчина обводит их большим пальцем, и на хрустале на миг загорается образ, будто озаренный свечой. Еще одна пересмешница. Точь-в-точь, как на моей броши. Картинка сразу же исчезает, и Хевенсби захлопывает крышку. - Как мило, - произношу я. - Не просто мило. Вещица уникальная... Если меня будут спрашивать, скажите: пошел домой отсыпаться. Совещания идут под большим секретом. Просто мне показалось, что вам-таки можно довериться. - Конечно. Молчу как могила. Пожимая мне на прощание руку, он, по обычаю капитолийцев, легко наклоняет голову. - Что же, увидимся летом на Играх, Китнисс. Поздравляю с помолвкой, и удачи вам с мамой. - Да, без удачи не обойтись, - вырывается у меня. Плутарх исчезает, и я бреду сквозь толпу в поисках Пита. Чужие люди то и дело подходят меня поздравить - с помолвкой, с победой на Играх, с удачным выбором помады. Я отвечаю, а в голове крутится одно: зачем Хевенсби похвастал своими часами? В его жесте было что-то необычное, почти таинственное. С чего бы? Наверное, главный распорядитель боится, как бы кто-нибудь не украл его замечательную идею - наложить исчезающую картинку с птицей на циферблат. Точно: небось, отвалил за нее целое состояние, вот и трясется от страха, не желая, чтобы завтра весь рынок заполонили дешевые подделки. Я нахожу Пита возле стола с затейливыми пирожными. Он успел нарочно позвать сюда пекарей, чтобы выведать их секреты. Мастера отталкивают друг друга, торопясь отвечать на расспросы насчет глазури и прочего. Они даже собирают ему в обратный путь коробку с крошечными пирожными разных сортов, чтобы было что изучить спокойно дома, по возвращении. - Эффи сказала, что к часу нам нужно быть в поезде, - говорит Пит. - А теперь?.. - Почти полночь, - отвечаю я. И, бесцеремонно сорвав шоколадный цветок с верхушки печенья, грызу лепестки. - Настало время поблагодарить всех и попрощаться! - словно по нотам выводит Эффи, возникшая неизвестно откуда прямо под боком. Редкий случай: в эту минуту я влюблена в ее маниакальную пунктуальность. Подобрав у каких-то столиков Цинну и Порцию, Эффи ведет нас по залу, чтобы пожать руки самым важным персонам, и начинает подталкивать к выходу. - Разве мы не должны попрощаться с хозяином? - спохватывается Пит. - Ему не до вечеринок, и без того уйма дел, - отмахивается провожатая. - Завтра от нашего имени придут благодарственные подарки с карточками, я позаботилась... А, вот вы где! - кричит Эффи и машет парням из обслуги, буквально взвалившим Хеймитча на свои плечи. Мы едем по улицам Капитолия в автомобиле с тонированными стеклами, позади - машина с командой подготовки. Пробираться сквозь празднующие толпы - задача не из простых, но наша волшебница учла абсолютно все; ровно в час мы на месте, и поезд отходит от станции. Хеймитч заперся у себя. Цинна заказывает всем чай, и мы рассаживаемся вокруг стола. Эффи безудержно тарахтит о своем расписании, напоминая, что тур победителей не закончен. - Впереди еще фестиваль Жатвы в Двенадцатом дистрикте. Предлагаю выпить чайку - и всем спать. Никто не возражает. Открыв глаза, я понимаю, что близится полдень. Моя голова покоится на руке Пита. Не помню, как он пришел прошлой ночью. Поворачиваюсь осторожно, чтобы не разбудить его. Оказывается, он уже проснулся. - Ни одного кошмара, - говорит Пит. - Что? - не понимаю я. - Ты всю ночь проспала без кошмаров. И верно. Интересно, когда такое случалось в последний раз? - Мне что-то снилось, только не страшное, - вспоминаю я. - Вроде бы пересмешница, а на самом деле - Рута. То есть сойка пела ее голосом. А я шла следом по лесу, долго-предолго. - Куда же она тебя звала? - спрашивает Пит, убирая с моего лба растрепанные волосы. - Не знаю, - вздыхаю я. - Мы не дошли до места. Но мне было хорошо. - Да, у тебя был счастливый вид. - Слушай, а почему я не чувствую, когда ты видишь плохие сны? - Трудно сказать. Кажется, я не мечусь и не вскрикиваю. Наоборот, просыпаюсь - и словно цепенею от ужаса. - Будил бы меня, - говорю я, вспомнив, как сама тормошила, его дважды, а то и трижды за ночь. И как долго ему приходилось меня успокаивать. - Зачем? - возражает Пит. - Чаще всего я вижу, что потерял тебя. Открываю глаза - ты рядом, и все хорошо. В этом он весь. Обронит разочку мимоходом - словно кинжал в живот всадит. Парень просто ответил на мой же вопрос. Не потребовал ничего взамен, никаких уверений в любви. А на душе отчего-то гадко - словно я использовала человека самым грубым и отвратительным образом. Так ли? Не знаю. Зато мне впервые кажется неприличным лежать с ним в одной постели. Именно сейчас, когда мы помолвлены. Смешно... - Не представляю, как дома я буду спать один, - вздыхает Пит. И правда, мы почти приехали. Сегодня вечером нас ожидает ужин в особняке у мэра Андерси, а завтра - торжественный проезд по главной площади в честь праздника Жатвы. В нашем дистрикте его отмечали всегда, но только в домашнем кругу и, если могли себе позволить, с друзьями. В этом году предстоят публичные торжества за счет Капитолия, так что жители наедятся от пуза. К выходу из вагонов нас почти не готовят: на улице холодно, пора опять закутываться в меха. На вокзале, успев только поулыбаться и помахать руками, мы погружаемся в автомобиль и едем к мэру. Родных нам позволят увидеть не раньше вечера. Хорошо еще, пир устраивают у мэра, а не в Доме правосудия - там, где поминали отца, где после Жатвы я пережила душераздирающее прощание с близкими. Дом правосудия полон горькой печали. А вот особняк Андерси мне по душе. К тому же с его дочерью мы стали подругами. Может, и раньше были, но после того, как она пришла проводить меня на Голодные игры, я научилась воспринимать нашу дружбу всерьез. Именно Мадж приколола мне золотую брошку на счастье. По возвращении я начала проводить с Мадж куда больше времени. Как выяснилось, дочери мэра тоже нечем заполнить долгие дни. Поначалу было даже неловко. Девчонки нашего возраста болтают о мальчиках, тряпках и о других девчонках, но мы - не сплетницы, а разговор об одежде вызывает у меня страшную зевоту. После нескольких неудачных попыток совместно развлечься я догадалась: подружке безумно хочется в лес. Мы выбирались туда не единожды. Я показала ей, как нужно стрелять. Мадж пытается научить меня игре на пианино; впрочем, я предпочитаю слушать ее игру. Время от времени мы ходим друг к другу в гости. Мадж больше нравится у меня. Ее родители - вроде бы симпатичные люди, но сомневаюсь, чтобы она частенько с ними общалась. Отцу нужно управлять Двенадцатым дистриктом, и мать иногда неделями не покидает постель из-за страшных мигреней. - Вот бы свозить ее в Капитолий, - предложила я однажды, когда мы не стали играть, поскольку и через два этажа музыка причиняла боль этой несчастной женщине. - Там вылечат, глазом моргнуть не успеешь. - Ты права, - грустно вздохнула Мадж. - Но в Капитолии нечего делать без специального приглашения. Получается, и мэры могут не все. Прибыв на место, Эффи не позволяет мне даже как следует обняться с подругой, а сразу тащит на четвертый этаж - готовиться. Накрашенная, причесанная, в серебряном одеянии с длинными рукавами, за час до ужина я ускользаю из-под надзора. Комната Мадж расположена этажом ниже, рядом с комнатами для гостей и кабинетом отца. По пути я просовываю голову к нему в дверь, чтобы поздороваться. Мэр куда-то ушел, но телевизор продолжает жужжать, и я задерживаюсь на пороге. Опять мы с Питом. Крупные планы: вот мы едим, танцуем, целуемся. Сейчас это видят в каждом доме по всей стране. Любопытно, Панем еще не тошнит от этих сладеньких голубков из Двенадцатого? Меня бы давно затошнило. Собираюсь уйти, но тут раздается писк, и я поворачиваюсь к телевизору. На почерневшем экране вспыхивают слова: «ДИСТРИКТ НОМЕР ВОСЕМЬ: ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ». Внутренний голос подсказывает: это не для моих глаз, это только для мэра. Надо бежать, и как можно скорее. Но я остаюсь, даже делаю шаг вперед. Появляется репортер, которого я никогда не видела, - женщина с волосами, тронутыми сединой, и властным надтреснутым голосом. Она сообщает, что ситуация ухудшается, что в Дистрикте номер восемь объявлена тревога третьего уровня. Текстильная промышленность полностью остановлена. К месту событий стягивают дополнительные войска. Щелк! - на экране высвечиваются кадры с главной площади. Я знаю, потому что была там всего лишь неделю назад. На крышах еще развешаны флаги с моими портретами. А внизу бушует яростная толпа. Нацепив самодельные маски, люди с выкриками бросают куда-то камни и кирпичи. Пылают здания. Миротворцы палят без разбора, сея черную смерть. Впервые в жизни вижу такую ужасную сцену. Так вот что имел в виду президент, когда говорил о восстании. 7 Кожаная сумка с едой и фляга с горячим чаем. Оставленные Цинной перчатки на меху. Три голые ветки лежат на снегу - указывают, в каком направлении меня нужно искать. Гейл все поймет, когда явится на обычное место встречи. Сегодня первое воскресенье после фестиваля Жатвы, и у меня к нему есть разговор. Я долго бреду по лесу сквозь холодную мглу тумана. Гейл не знает этой тропинки, зато меня моги сами несут вперед, к заветному озеру. Старое место больше не вызывает доверия. А ведь мне предстоит излить перед Гейлом душу. Он должен узнать... должен помочь мне разобраться... Потрясенная новостями из Дистрикта номер восемь, я выскочила за дверь и бросилась по коридору. Еле успела: мэр как раз выходил на лестницу. Я помахала ему рукой. - Ищешь Мадж? - дружелюбно осведомился он. - Да. Хочу похвастаться платьем. - Ну, ты знаешь, где ее найти... Тут из кабинета снова донесся слабый писк. Мэр помрачнел. - Прошу прощения, - бросил он и, хлопнув дверью, скрылся в кабинете. Я постояла, чтобы немного собраться с духом. Сама себе лишний раз напомнила, что должна держаться естественно. А потом направилась к Мадж. Подружка сидела за туалетным столиком и расчесывала перед зеркалом золотые волны волос. На ней было то же прелестное белое платье, что и тогда, в день Жатвы, Увидев мое отражение, девушка улыбнулась. - Смотрите-ка, настоящая капитолийская дама. Я подошла чуть ближе. Коснулась пальцами птицы у себя на груди. - Да уж, вплоть до брошки. Благодаря тебе сойки-пересмешницы стали последним писком столичной моды. Хочешь, верну? - Не глупи, подарки не возвращают, - ответила Мадж, повязывая волосы праздничной золотой лентой. - Кстати, откуда она у тебя? - спросила я. - Это теткино украшение. Вроде бы очень древнее. - Странно, почему именно сойка?- вслух подумала я. - То есть после всего, что случилось во время бунта, что натворили говоруны... Сойки-говоруны - это переродки, генетически измененные птицы, специально выведенные учеными Капитолия, чтобы шпионить за лагерями повстанцев. Эти создания умели запоминать большие отрывки речи, а потом повторяли каждое слово в столичных лабораториях. Разгадав секрет, мятежники стали кормить соек такой небывальщиной, что Капитолий остался с носом. Ожидалось, что ставшие бесполезными птицы (а среди них были только самцы) вымрут сами по себе, однако те быстро научились спариваться с пересмешницами, и возник совершенно новый вид. - Сойки-пересмешницы - не оружие, - возразила Мадж, - Это же просто певчие птички, правильно? - Ага, наверное, - обронила я, но мысленно не согласилась. Может быть, это и певчие птички - зато они существуют на свете вопреки желанию Капитолия. Никто не ждал, что послушным тварям хватит ума приспособиться к дикой природе, изменить генетический код, размножиться и создать новый вид. Ученые недооценили их волю к жизни. Шагая по глубокому снегу, я слушаю, как пересмешницы скачут по веткам, подхватывают чужие песни, повторяют их и преображают во что-то свое. Как всегда, на память приходит Рута. Ночью, во сне, я следовала за ней через лес. Жаль, что рано проснулась: вот бы увидеть, куда мы шли. Да уж, далековато брести до озера. Если Гейл все-таки решит пойти за мной, то потратит уйму сил, которые пригодились бы на охоте. На ужин у мэра он не явился, хотя там была вся его семья. Хейзел сказала: слег от какого-то недомогания, но разве она умеет врать? На фестивале Жатвы мы тоже не виделись. В тот день он отправился на охоту, по словам Вика. Вот это уже похоже на правду. Спустя еще несколько часов туман раздвигается, и передо мной возникает обветшалый дом на берегу озера. Скорее даже не дом, а маленькая однокомнатная постройка. Отец говорил, когда-то их было множество: остатки фундаментов до сих пор видны. Люди приезжали сюда рыбачить и развлекаться. «Мой» дом - бетонный, поэтому пережил своих сородичей. Из четырех стеклянных окон цело лишь одно, только рама давно пожелтела и покосилась от времени. Водопровода и света нет и в помине, зато печка исправна. В углу вот уже много лет высится поленница. Я развожу небольшой огонек в надежде, что дым будет незаметен среди густой сероватой мглы. Слушая, как потрескивает маленькая печка, беру игрушечную метлу из веток (ее связал отец, когда мне было лет восемь) и выметаю сугробы, скопившиеся под пустыми оконными провалами. А потом сажусь у огня и жду Гейла. Он появляется на удивление быстро. За спиной - лук и стрелы, к поясу приторочена тушка дикой индейки - видимо, подстрелил по пути. Мой гость медлит на пороге, словно раздумывая, входить или нет. В руках у него - нетронутая сумка с едой, фляга, перчатки. Разозлился, не нужно ему моих подарков. Мне ли не знать, что он чувствует. Сама так вела себя с матерью. Заглядываю ему в глаза. Сквозь понятный гнев проступают боль и обида от моего предательства, которое все называют помолвкой. Эта встреча - моя последняя надежда не потерять Гейла, не лишиться его навсегда. Можно было бы говорить часами, а он все равно бы не понял. Поэтому я пытаюсь перейти прямо к сути своих оправданий. - Президент Сноу пообещал, что убьет тебя. Он только приподнимает брови. Ни страха, ни изумления. - А кого еще? - Полный список мне не показывали. Однако все наши родные наверняка там есть. Вроде подействовало. Гейл подходит ближе к печи, садится на корточки. - И что можно сделать? - Уже ничего. Надо бы объясниться подробнее, но я не знаю с чего начать, поэтому просто сижу и хмуро смотрю на огонь. Примерно через минуту Гейл нарушает молчание: - Ладно, спасибо, что предупредила. Я уже собираюсь огрызнуться, но замечаю, как сверкают его глаза. Улыбаюсь - и ненавижу себя за это. Нашла время веселиться. Сначала обрушила на человека такое бремя... - Знаешь, я кое-что придумала. - Неужели? - Гейл швыряет перчатки мне ни колени. - На. Не нужны мне подачки от твоего жениха. - Пит - не жених. Это часть игры. И перчатки совсем не его, а Цинны. - Тогда верни. - Он забирает и быстро натягивает перчатки, на пробу сгибает пальцы и одобрительно кивает: - Хоть умру с удобствами. - Я бы на это не рассчитывала. Впрочем, ты же не представляешь себе, что произошло. - Ну так выкладывай, - говорит Гейл. И я начинаю с того самого вечера, когда перед коронацией Хеймитч предупредил, что мы с Питом впали в немилость у Капитолия. Рассказываю о том, как долго не находила себе места после возвращения, о внезапном приезде Сноу, выстрелах в Одиннадцатом дистрикте, о нарастающем беспокойстве зрителей, о помолвке, за которую мы ухватились, как за спасательную соломинку, и о немом ответе президента: этого недостаточно. Настало время платить по счетам. Гейл выслушивает меня, ни разу не перебив. Во время рассказа он успевает спрятать перчатки в карман, достать из сумки еду и приготовить обед. Чистит яблоки, поджаривает хлеб с сыром, бросает в огонь каштаны. Я смотрю на его красивые ловкие пальцы. Все в шрамах, как у меня (прежде чем кожу очистили от любых отметин в Капитолии), но крепкие и умелые. Руки, которые добывают в шахте руду - и в то же время способны сплести почти невидимую ловушку. Руки, которым можно довериться. Дойдя до места, когда наш поезд пустился в обратный путь, я делаю передышку, чтобы согреться горячим чаем. - Ну и наломали вы дров, - произносит Гейл. - Это еще не все... - Погоди, дай передохнуть. Лучше сразу скажи: что ты задумала? Я набираю в грудь воздуха. - Давай убежим. - Что? - От неожиданности он даже давится чаем. - Бежим в леса, насовсем. Его лицо - как бесстрастная маска. Сейчас назовет меня сумасбродкой, начнет смеяться... Я вскакиваю со стула, готовая спорить до посинения. - Ты сам говорил: должно получиться! Тогда, перед Жатвой. Ты говорил... Он делает шаг вперед - и мои ноги вдруг отрываются от земли. Комната стремительно кружится; я обнимаю Гейла за шею, чтобы удержаться. Он хохочет от счастья. - Эй! - возмущаюсь я и тут же сама начинаю смеяться. Гейл опускает меня, но руки разжать не спешит. - Отлично, давай убежим, - Серьезно? По-твоему, я не свихнулась? Ты правда со мной? Словно гора с моих плеч свалилась. На плечи Гейла. - По-моему, ты, конечно, свихнулась, но я с тобой. - Он говорит от души. - У нас получится. Непременно получится. Давай удерем навсегда, без оглядки! - Уверен? Это ведь будет непросто, особенно с маленькими. Не хочу, чтобы через каких-то пять миль... - Да, я уверен. Совершенно, непробиваемо, на все сто. Гейл наклоняет голову, прижимается разгоряченным лбом к моему и привлекает меня к себе. Не только лицо - он весь пылает от близости печки. Закрыв глаза, я медленно растворяюсь в тепле. Вдыхаю запахи яблок и мокрой от снега куртки. Зимние запахи нашего прошлого, которое отобрали Голодные игры. Я не пытаюсь отстраниться. Зачем? И тут он, понизив голос, шепчет: - Люблю тебя. Ну вот, пожалуйста. Почему так бывает? И ведь если бы знать заранее... Только что говорили с ним о побеге - и нате вам. С губ срывается самый дурацкий ответ: - Я знаю. Звучит ужасно. Дескать, понимаю, ты в этом не виноват, однако не вздумай чего-то ждать от меня. Гейл отстраняется, я прижимаю его к себе. - Да, знаю! И ты... тоже знаешь, как я к тебе отношусь. Этого мало. Он разрывает наши объятия. - Гейл, я не в состоянии думать сейчас о мужчинах. С той самой минуты, как Жатва выбрала Прим, все мои мысли пропитаны только страхом. Ни для чего другого просто нет места. Может, когда мы окажемся в безопасности, все будет иначе Трудно сказать заранее. - Ладно, посмотрим, - отвечает он, проглотив досаду и, отвернувшись к огню, достает каштаны с подпалинами. - Маму долго придется уговаривать. Думаю, она не откажется от нашего плана. Но ощущение счастья уже улетучилось, уступив место привычной вежливой отстраненности. - И мою. Я все ей растолкую. Объясню что иначе нам конец. - Она поймет. Мы с ней и Прим часто смотрели Голодные игры вместе. Мама тебе не откажет, - уверенно говорит Гейл. - Надеюсь. - Похоже, в доме похолодало сразу на двадцать градусов. - Вот Хеймитч, тот крепкий орешек. - Хеймитч? - Гейл отрывается от каштанов. - Он что, пойдет с нами? - Иначе нельзя. Не могу же я бросить его и Пита, когда... - Меня прерывает громкий стон. - А что? - Извини. Я не представлял, какой шумной компанией мы отправимся в бегство! - рявкает Гейл. - Их запытают до смерти, лишь бы выяснить, где мы. - А как же родные Пита? Они на побег не решатся. Скорее уж, побегут докладывать капитолийцам. Думаю, парню хватит ума это понять. А вдруг он захочет остаться? Я пытаюсь ответить как можно спокойнее, хотя голос предательски вздрагивает: - Значит, пусть остается. - Ты готова уйти без него? - не сдается Гейл. - Чтобы спасти Прим и маму, да... - начинаю я. - То есть нет! Я сумею его убедить. - А меня ты смогла бы бросить? - спрашивает он с каменным лицом. - Допустим, мама не согласится прятаться в зимнем лесу с тремя малышами. - Хейзел поймет, она умная. - Ну а вдруг? Что тогда, Китнисс? - Придется ее заставить, Гейл. По-твоему, я все выдумываю? - Теперь и мой голос тоже готов сорваться от злости. - Нет. Впрочем... не знаю. Может, Сноу тебя запугивает. Он же лично хотел устроить свадьбу. Слышала, как визжали от радости капитолийские толпы? Теперь ни тебя, ни Пита просто так не убьешь. Нелегко будет выкрутиться. - Конечно, пока Восьмой дистрикт бунтует, президенту только и дела, что заниматься свадебным пирогом! Я запоздало прикусываю язык, У Гейла мгновенно краснеют щеки, вспыхивают глаза. - В Дистрикте номер восемь - восстание? - приглушенно осведомляется он. - Не знаю. Не то чтобы настоящее - так, небольшие волнения. Просто люди на улицах... Успокоить его - все равно что пытаться утихомирить дистрикты. - Что ты видела? - восклицает Гейл, хватая меня за плечи. - Своими глазами - почти ничего! Слышала краем уха... - Нет, бесполезно. Проще сказать ему все. - В кабинете мэра был включен телевизор. И я случайно... Там целые толпы, и все пылает, и миротворцы палят по жителям, а те отвечают камнями... Тут я до боли закусываю губу и вместо того, чтобы продолжать рассказ, выпаливаю слова, которые все это время грызли меня изнутри. - Гейл, это я виновата. Та выходка на арене... Если бы я тогда не достала ягоды, ничего бы и не случилось. Пит вернулся бы невредимым, все продолжали бы жить, как раньше. - А как? - уточняет он, чуть смягчившись. - Мучась от голода? Надрываясь, точно рабы? Посылая детей на Жатву? Ты принесла не страдания, - ты подарила людям возможность. Главное, чтобы они осмелились воспользоваться ею. В шахтах уже поговаривают... Разве не видишь? Близится новое время! Наконец! Если в Восьмом восстание, значит, и мы могли бы... И все остальные! Вот оно, то, чего мы так долго... - Прекрати! Ты не ведаешь, что говоришь. Миротворцы не из Двенадцатого - не ровня Дарию или Крею! Для них убить жителя дистрикта - то же, что муху прихлопнуть! - Вот почему нам нужно вступить в борьбу! - Нет! Нам нужно бежать отсюда, покуда не начались убийства! Я снова срываюсь на крик. Зачем он так поступает? Почему не желает замечать очевидного? Гейл грубо отталкивает меня. - Ну и беги. А я не уйду ни за какие коврижки. Пару минут назад ты был рад бежать со мной. Не понимаю, причем здесь восстание в Восьмом? Ты просто взбесился из-за... - Нет, не могу ему бросить в лицо имя Пита. - А как же твоя семья? - А другие семьи, Китнисс? Те, что не в силах бежать? Разве не понимаешь? Дело уже не в нашем спасении. Начинается революция! - Он трясет головой, не скрывая отвращения ко мне. - Ты столько могла бы сделать... - И бросает перчатки Цинны мне под ноги. - Я передумал. Не желаю столичных подачек! И Гейл уходит. Задумчиво смотрю на перчатки. Столичных подачек? Надеюсь, это не обо мне? Я для него - еще одно произведение Капитолия, неприкасаемая? Все это так несправедливо, что меня наполняет злость. И страх. Каких безумств Гейл теперь натворит? Сажусь у печки; чтобы продумать следующий ход, нужно хотя бы согреться. Хорошо еще, что восстания вспыхивают не за день. До завтрашнего утра Гейлу не удастся потолковать с шахтерами. Нужно опередить его и побеседовать с Хейзел, она как-нибудь успокоит сына. Да, но если явиться прямо сейчас, он выставит меня за дверь. Может быть, ночью, когда все уснут... Хейзел часто работает допоздна, заканчивая стирку. Подойду к окну, постучусь, изложу все, и она удержит Гейла от глупостей. В голове звучит наш разговор с президентом Сноу. - Мои советники опасались, что вы создадите массу проблем, но вы же не собираетесь создавать проблемы, верно? - Нет. - Я им так и сказал. Сказал, что любая девушка, сохранившая свою жизнь столь высокой ценой, не станет обеими руками отталкивать этот дар. Хейзел тоже пришлось тяжело потрудиться, поддерживая жизнь родных. Она будет на моей стороне. Или нет? Приближается полдень, а дни теперь короткие. В лесу лучше не задерживаться дотемна без особой нужды. Затушив остатки огня, убираю объедки, а брошенные перчатки Цинны сую за пояс. Поберегу пока: может, Гейл еще передумает. Помню, с каким лицом он швырнул мне подарок, отвергая и вещь, и меня. Выбираюсь из леса засветло. Беседа с Гейлом не удалась, но я не отступлюсь от своего плана. Пора искать Пита. Как ни удивительно, вероятно, с ним будет легче договориться. Мы сталкиваемся на границе Деревни победителей. - Охотилась? - По его лицу видно, Питу не по душе такая затея. - Не совсем. В город собрался? - Да. Обещал поужинать со своими. - Ладно, давай провожу немного. Этой дорогой почти не пользуются; самое подходящее место, чтобы потолковать по душам, однако слова почему-то не идут с языка. С Гейлом все получилось - ужаснее не бывает. Молча грызу обкусанные губы. Городская площадь с каждым шагом все ближе. Сделав глубокий вздох, отпускаю слова на свободу. Пит, ты бы согласился бежать со мной из дистрикта? Он берет меня за руку и останавливается. Даже не смотрит мне в глаза: сразу понял, что это всерьез. - К чему такие вопросы? - Я не смогла убедить президента. В Дистрикте номер восемь - восстание. Нам пора уносить ноги. - Нам двоим?.. Конечно, нет. Кого еще позовешь? - Маму и Прим. Твоих родных, если они согласятся. Наверное, Хеймитча. - А как насчет Гейла? - Не знаю. Кажется, у него на уме другое. - Покачав головой, Пит невесело улыбается. - Еще бы. Да, разумеется, Китнисс. Я готов. - Правда? В сердце смутно затеплился огонек надежды. - Ага. Вся беда в том, что ты не готова, - вдруг произносит он. Вырываю руку со злостью. - Ты меня плохо знаешь. Собирай вещички. И устремляюсь вперед. Он идет следом, в двух шагах. - Китнисс. Я не сбавляю скорости. Если моя идея Питу не по душе, другой у меня все равно нет. - Китнисс, остановись. От угольной пыли, покрывающей все вокруг, еще тоскливее смотреть по сторонам. Пнув грязный, обледенелый ком, позволяю себя нагнать. - Нет, я правда готов бежать, если хочешь. Просто вначале надо посоветоваться с Хеймитчем. Как бы не сделать хуже для всех... - Внезапно Пит настораживается. - Что там? Спохватившись, я лишь теперь замечаю странные звуки, которые долетают с площади. Свист, звук удара, испуганные вздохи в толпе. - Идем. - Лицо моего спутника неожиданно каменеет. Почему? Неужели он раньше меня догадался, что это за шум? На площади явно что-то творится, но из-за толпы не видно. Пит забирается на деревянный ящик, брошенный возле стены магазина сладостей, и протягивает мне сверху руку. Потом вдруг отталкивает и резко шипит: - Слезай! Слезай скорее! - А что? - не сдаюсь я, пытаясь забраться на ящик. - Китнисс, иди домой! Я буду через минуту, честное слово! Вырвав ладонь из его руки, я проталкиваюсь вперед. Люди оглядываются, узнают меня и в страхе отводят глаза. Слышится жаркий шепот: - Девочка, лучше бы ты уходила отсюда. - Сделаешь хуже. - Смерти ему желаешь? И почти ничего не слышу: сердце слишком громко колотится. Понимаю одно. Там, на площади, происходит что-то ужасное, и это касается лично меня. В конце концов пробившись через толпу на волю, я вижу, что не ошиблась. И Пит был прав. И незнакомые голоса - тоже. Гейл привязан за кисти к высокому деревянному столбу. Дикая индейка, его сегодняшняя добыча, прибита чуть выше - гвоздем за шею. Куртка брошена наземь, рубашка разодрана. Гейл стоит на коленях, уже без сознания, и не падает только из-за веревок. Спина превратилась в густое кровавое месиво. Рядом застыл человек, которого я никогда не видела. Глава миротворцев, если судить по мундиру. Высокий, подтянутый, с острыми, точно бритва, стрелками на штанах. Это не старина Крей. Кусочки картины никак не желают складываться в одно целое. Но тут незнакомец замахивается плетью. 8 - Нет! - кричу я и бросаюсь вперед. Замаха уже не остановить, да и силы не хватит. Остается одно: я падаю прямо на Гейла, раскинув руки, чтобы закрыть собой его тело. И принимаю на себя всю силу удара. Плеть обжигает левую половину лица. Боль - ослепительная, мгновенная. Перед глазами зажигаются молнии, ноги подкашиваются, и я валюсь на колени, прижимая к щеке ладонь. Лицо начинает оплывать, левый глаз уже плохо видит. Булыжники мостовой покраснели от крови Гейла. Кажется, ей пропитался даже воздух. Из груди вырывается вопль: - Не надо! Вы его убьете! Мельком вижу лицо палача. Жесткий рот, у которого пролегли глубокие морщины. Седые волосы сбриты почти наголо. Длинный прямой нос покраснел на морозе. Глаза - черные, зрачков почти не видно, уставились на меня. Мощная рука замахивается снова. Невольно тянусь к плечу, но, разумеется, лук и стрелы остались в лесу. Стискиваю зубы, ожидая второго удара. - Тихо! - гаркает чей-то голос. Появляется Хеймитч. Правда, он тут же спотыкается о распростертое на земле тело. Это же Дарий! На лбу - огромная лиловая шишка. Миротворец лежит без чувств, но еще дышит. Что случилось? Может быть, он еще раньше пытался прийти на помощь? Не обратив на него внимания, Хеймитч рывком поднимает меня на ноги. Хватает пальцами за подбородок. - Ну вот, замечательно. Ей через неделю фотографироваться в свадебном платье. Что я скажу стилисту? В глазах человека с плетью мелькает искорка узнавания. Укутанная по-зимнему, без макияжа, с небрежно убранной под пальто косой, я мало похожа на победительницу Голодных игр. К тому же половина лица опухла. Зато Хеймитч мельтешит па экране вот уже много лет, и его нелегко забыть. Миротворец нехотя опускает плеть. - Она прервала публичное наказание сознавшегося преступника. Все в этом человеке - и властный голос, и странный акцент - внушает чувство новой и непонятной угрозы. Откуда он взялся? Из Дистрикта номер одиннадцать? Номер три? Может, из самого Капитолия? - Да пусть хоть подорвала Дом правосудия, мне плевать! - рычит ментор. - Посмотри на щеку! Думаешь, такой шрам заживет за неделю? - Меня это не касается. - В ледяном голосе незнакомца слышится нотка сомнения. - Ничего, дружище, коснется. Вернусь домой - первым делом звоню в Капитолий, - угрожает Хеймитч. - Пусть выяснят, кто вас уполномочил портить прелестное личико моей победительницы! - Схвачен браконьер. Зачем она вообще вмещалась? - ворчит мужчина. - Это ее двоюродный брат. - Рядом возникает Пит и ласково гладит мне руку. - А я - жених. Так что если у вас к нему претензии, сначала придется иметь дело с нами. В эту минуту мы, вероятно, единственные люди в дистрикте, готовые встать горой друг за друга. Впрочем, это ведь ненадолго. Меня сейчас беспокоит одно: как помочь выжить Гейлу? Новый глава миротворцев косится на свою команду. С облегчением замечаю знакомые лица старых приятелей по Котлу. Судя по выражениям, военных не очень радует происходящее. Женщина по имени Пурния, завсегдатай у Сальной Сэй, торопится выйти вперед. - Осмелюсь доложить, сэр: преступник получил достаточное число ударов - для первого правонарушения. А смертные приговоры приводятся в исполнение особым отрядом. - Это местный стандартный протокол? - уточняет глава миротворцев. - Так точно, сэр, - отчеканивает Пурния, и кое-кто из ее товарищей согласно кивает. Правды никто из местных не знает. У нас, если человек появился в Котле с подстреленной дикой индейкой, один протокол: торговаться за дичь до последнего. - Отлично, девушка. Забирайте своего брата. А когда оклемается, пусть не суется на земли Капитолия, иначе я лично соберу особый отряд. Палач пропускает плетку через кулак, окатив нас кровавыми брызгами, потом аккуратно складывает ее колечками и удаляется. Миротворцы нестройным шагом идут за ним. Несколько человек отстает, чтобы унести оглушенного Дария. Наши с Пурнией взгляды встречаются. «Спасибо», - беззвучно шепчу я одними губами. Пурния не отвечает, но думаю, мы с ней друг друга поняли. - Гейл! - Я бросаюсь к нему, беспомощно тереблю узлы. Кто-то протягивает нож, и Пит перерезает веревки. Гейл валится на землю. Отнесем его к твоей матери, - командует Хеймитч. Носилок поблизости не достать, но старушка из магазинчика тканей продает нам широкую доску-прилавок. - Только не говорите, где взяли, - просит она, спеша убрать остатки товара. Площадь почти опустела. Страх пересилил тягу к состраданию. После всего, что случилось, я не могу никого винить. К тому времени, как мы укладываем бесчувственное тело на доску вниз лицом, рядом остается лишь горстка людей: Хеймитч, Пит и несколько шахтеров, товарищей Гейла по смене. Соседская девочка по имени Ливи берет меня за руку. - Помощь нужна? В серых глазах - и страх, и решимость. Когда-то мама спасла ее младшего брата от кори. - Можешь дойти до Хейзел? Прислать ее к нашему дому? - Ага. - Девочка разворачивается на каблучках и убегает. - Ливи!- бросаю я вслед. - Только пусть не берет ребятишек. - Я сама с ними посижу, - отвечает бывшая соседка. - Спасибо! Подхватив куртку Гейла, спешу догнать остальных. - Снег приложи, - советует Хеймитч, не оборачиваясь. Запускаю ладонь в сугроб и прикладываю к пострадавшей щеке холод. Боль притупляется. Левый глаз ужасно слезится, и в наступивших сумерках я бреду на звук шагов. По дороге сменщики Гейла, Брисл и Том, рассказывают, как все было. Из леса Гейл прямиком направился к дому Крея, но вместо ценителя диких индеек, никогда не скупившегося на деньги, наткнулся на нового главу миротворцев, человека по имени Ромулус Тред. Никто не знает, куда делся Крей. Еще с утра он купил в Котле бутылку белого, не заикнувшись о том, что намерен оставить пост, а потом вдруг бесследно исчез. Гейл появился со свежей тушкой в руках и, конечно, не смог отвертеться. Тред арестовал его, вывел на площадь, заставил публично покаяться и тут же приговорил к избиению плетью. К тому времени когда я прибежала на площадь, ему нанесли не менее сорока ударов. На тридцатом Гейл потерял сознание. - Хорошо еще, птица была всего одна, - прибавляет Брисл. - Появись он с обычной сумкой трофеев... - Парень соврал, будто нашел индейку на территории Шлака: дескать, она сама перепорхнула через забор, а он добил ее палкой, - вставляет Том. - Это тоже против закона. Но если бы Тред узнал, что Гейл шастал по лесу с луком, - убил бы на месте. - А Дарий? - интересуется Пит. Он уже на двадцатом ударе сказал, что пора прекращать. Только не так любезно, как Пурния: вывернул Треду руку, и тот его стукнул кнутовищем в лоб. Теперь бедолаге не поздоровится, - замечает Брисл. - Да уж, теперь нам всем придется несладко, - говорит Хеймитч. Мокрый снег валит все гуще, становится все тяжелее видеть. Я уже полагаюсь только на слух, шагая обратно к дому. Дверь открывается, и на сугробы падает сноп золотого огня. На пороге - мама. Она прождала меня целый день и еще ничего не знает. - Новый глава, - роняет мой ментор, словно других объяснений не требуется. Мама кивает и на глазах превращается из женщины, что не могла без меня убить паучка, в бесстрашного воина. Я всегда с восхищением, даже с благоговением наблюдала подобные перемены. Когда в дом принесут умирающего или больного... Можно сказать, только в это время она и знает, зачем живет на свете. За считаные секунды длинный кухонный стол очищают от лишних вещей, накрывают стерильной белой тканью и опускают на него Гейла. Переливая воду из котла в миску, мать посылает Прим в кабинет за лекарствами. Сушеные травы, настойки, аптечные пузырьки. Ее длинные тонкие пальцы добавляют в воду горстку того, пару капель сего, замачивают в миске льняную тряпицу, а Прим уже слушает наставления по поводу следующей припарки. Мама бросает взгляд в мою сторону. - Глаз не задело? - Нет, это просто опухоль. - Приложи еще снега, - велит она. Но Гейл сейчас явно главнее. - Ты можешь его спасти? Мама не отвечает, лишь молча отжимает тряпицу и растягивает руками, чтобы скорей остудить. -Не волнуйся, - говорит Хеймитч. - До Крея тоже стегали жителей почем зря, и всех доставляли к ней. Надо же, я и не помню такого времени, чтобы глава миротворцев пускал в ход плетку. В те годы маме было столько же, сколько мне сейчас, и она трудилась в аптекарской лавке вместе с родителями. Значит, уже тогда у нее были руки целительницы. Теперь она с превеликой осторожностью принимается отмывать иссеченную плоть на спине Гейла. Я бесполезно стою в углу, с твердым комком в животе; с перчаток на пол накапала целая лужица. Усадив меня в кресло, Пит прикладывает к щеке тряпицу со свежим снегом. Брисла и Тома Хеймитч отсылает по домам, и я вижу, как он сует им в ладони по крупной монете. - Еще неизвестно, что станется с вашей сменой. Шахтеры кивают и принимают деньги. Появляется Хейзел - красная, запыхавшаяся, со снегом на волосах. Не говоря ни слова, она садится возле стола, берет Гейла за руку и подносит се к губам. Мама не обращает ни на кого внимания. Она у себя, в особенной зоне, наедине с больным. Разве что Прим иногда потребуется. Прочие не существуют, они могут и подождать. Но даже мама с ее искусными руками безумно долго промывает раны, обрабатывает края уцелевших лоскутов кожи, накладывает целебную мазь и легкую повязку. Теперь, когда крови нет, я могу четко видеть каждый рубец от удара; от этого зрелища начинает мучительно подергиваться щека. Мысленно умножаю свои страдания в два, три, сорок раз... Остается надеяться, что Гейл как можно дольше пролежит без сознания. Но, конечно, чуда не происходит. Едва наложена последняя повязка, как с его губ срывается стон. Хейзел гладит сына по голове, что-то шепчет, а мама и Прим тем временем роются среди скудных запасов болеутоляющих средств. Эти лекарства ужасно дороги, их трудно достать из-за повышенного спроса; к тому же нужно быть настоящим врачом. Сильные средства мама приберегает для самых серьезных случаев, но что такое серьезный случай? Мне кажется, боль - она боль и есть. Не могу смотреть, когда люди страдают. Я бы, наверное, перевела все запасы за день. А мама их бережет - в основном для умирающих, чтобы облегчить беднягам переход в иной мир. Раз уж Гейл понемногу приходит в себя, ему предлагают выпить травяного настоя. - Этого мало, - возражаю я. Мама и Прим поворачиваются в недоумении. - Этого мало. Я представляю себе, что он чувствует. А ваши травки хороши от мигреней. - Добавим успокоительного сиропа. Настойка скорее от воспаления, Китнисс... - ровным голосом начинает мама. - Дай же ты ему нормальное лекарство! - воплю я. - Дай! Кто ты такая, чтобы решать, вытерпит он или нет! Гейл шевелит рукой, словно пытается до меня дотянуться. От этого на бинтах выступает свежая кровь, а с его губ слетает душераздирающий стон. - Уведите ее, - велит мама. В ответ я ору на нее непристойными словами. Хеймитч и Пит буквально выносят меня из комнаты и силой удерживают на постели в одной из спален, покуда я не сдаюсь. Из заплывшего глаза даже слезы текут с трудом. Сквозь судорожные всхлипы я слышу, как Пит полушепотом рассказывает о президенте Сноу, о восстании в Дистрикте номер восемь. А в конце концов говорит: - Она предлагает бежать. Если у ментора есть какие-то соображения на этот счет, он оставляет их при себе. Некоторое время спустя приходит мама и обрабатывает мое лицо. Потом берет меня за руку и нежно поглаживает, слушая рассказ Хеймитча о том, что произошло с Гейлом. - Значит, опять началось? - говорит она. - Как раньше? - Похоже, - кивает ментор. - Кто бы подумал, что мы когда-нибудь вспомним старину Крея добрым словом? Прежний глава миротворцев не вызывал к себе нежных чувств уже из-за одного своего мундира, однако по-настоящему жители дистрикта ненавидели его за другое - за мерзкий обычай подарками заманивать в постель изголодавшихся, нищих девушек. В худшие времена вечерами они толпились у его порога, вымаливая возможность заработать хоть пару монет, чтобы прокормить семью. Будь я постарше, когда умер отец, - и сама оказалась бы среди них. А вместо этого научилась охотиться. Я не понимаю, что значит «опять началось» но слишком вымотана, чтобы переспросить. Видимо, в голове все же откладывается мысль о возвращении худших дней, потому что, когда звонят в дверь, я мгновенно вскакиваю с кровати. Кто может явиться в такой час? Миротворцы. Больше некому. - Они его не получат! - говорю я. - А может, пришли за тобой, - возражает Хеймитч. - Или за тобой, - отвечаю я. - Дом-то ваш. Ладно, пойду отопру. - Нет, я сама, - вполголоса произносит мама. Мы все идем ее проводить. Настырный звонок не утихает. Дверь открывается: на пороге вместо отряда бравых военных, стоит одинокая заснеженная фигурка. Мадж. Девушка протягивает мне вымокшую картонную коробку. - Для твоего друга, - объясняет она. Внутри лежат полдюжины пузырьков с какой-то прозрачной жидкостью. - Это мамины. Она разрешила вам передать. Возьмите, пожалуйста. И Мадж исчезает под вой метели, не дав нам опомниться. - Сумасшедшая, - бормочет под нос мой ментор, когда мы все возвращаемся в кухню. Я не ошиблась: настойки Гейлу, конечно же, не хватило. Он скрежещет зубами; на коже мерцают мелкие бисеринки пота. Мать набирает в шприц содержимое пузырька, делает укол в руку, и Гейлу заметно становится легче. - Что за лекарство? - интересуется Пит. - Это из Капитолия. Морфлинг, - отвечает она. - А я и не знал, что Мадж - знакомая Гейла, - бросает он. - Мы продавали ей землянику. - Меня неожиданно разбирает злость. Странно, с чего бы? Не из-за лекарства же... - Ясно, любительница ягод, - вслух замечает Хеймитч. Так вот что меня рассердило. Намек, будто между Мадж и Гейлом что-то есть. Дурацкие сплетни! - Она мне подруга, - только и отвечаю я. Теперь, когда Гейл успокоился, у всех от души отлегло. Прим заставляет нас поесть тушеной рыбы с хлебом. Хейзел могла бы остаться здесь, но ее ждут дети. Хеймитч с Питом и рады бы и ночевать у нас, но мать отправляет их по домам - пусть отсыпаются. Меня прогонять бесполезно, и я остаюсь присмотреть за раненым, пока мама и Прим отдыхают. И вот мы наедине. Опускаюсь на стул, где сидела Хейзел, и беру Гейла за руку. Потом осторожно притрагиваюсь к лицу. Пальцы касаются мест, которых не знали прежде. Густые темные брови, изгиб подбородка, линия носа, впадина у основания шеи. Провожу по щетине на подбородке и наконец добираюсь до губ - полных и мягких, слегка обветренных. Его дыхание согревает мою холодную кожу. Интересно: все люди во сне кажутся моложе? Передо мной - все тот же мальчишка из леса когда-то давно не давший украсть из его силков добычу. Странную парочку мы собой представляли: дети, лишившиеся отцов, перепуганные, но твердо решившие не позволить родным умереть от голода. Отчаянные, но уже не одинокие с того самого дня, потому что нашли друг друга. Перед глазами встают картины из прошлого: вот мы лениво рыбачим под вечер, вот я учу его плавать, вот я подвернула ногу, и Гейл несет меня на руках домой. Мы доверяли друг другу, ободряли друг друга; каждый знал, что его спина надежно прикрыта. Мне впервые приходит в голову мысленно поменяться с ним местами. Допустим, Гейл вызывается добровольцем во время Жатвы, спасая Рори. Оставляет меня, делается любовником какой-то чужой девушки ради того, чтобы выжить и наконец возвращается вместе с ней. Живет с этой девушкой по соседству. Обещает на ней жениться. Меня начинает буквально душить немедленная, реальная ярость - и на него, и на выдуманную незнакомку, и на весь мир. Гейл принадлежит мне. А я ему. Иначе и быть не может. Почему, чтобы это понять, мне потребовалось увидеть его едва не забитым до смерти? Потому что я эгоистка. Трусиха. Та, которая наконец-то могла принести людям пользу, но вместо этого решила бежать и спасать свою шкуру; а то, кто не хочет со мной, пусть мучаются и умирают. Вот кого видел сегодня Гейл там, в лесу. Неудивительно, что я победила в Голодных играх. Порядочным людям такое не по зубам. «Зато спасла Пита», - тихонечко возражает внутренний голос. Ой ли?.. Положа руку на сердце, я просто знала, что не смогу вернуться к нормальной жизни, если дам ему умереть. Прижимаюсь лбом к краю стола. Ненавижу себя! Лучше бы я не вернулась с арены. Лучше бы этот Сенека Крейн и в самом деле разнес мою голову на кусочки, увидев злосчастные ягоды. Да, ягоды... Горсточка яда - вот как можно меня описать. Если Пит выжил только из-за моего страха перед насмешками и отчуждением земляков, значит, я презренное существо. Если из-за большой любви - значит, все-таки эгоистка, но хотя бы заслуживаю прощения. А вот если ягоды на ладони - знак открытого вызова Капитолию только тогда я чего-то стою. Беда лишь в том, что теперь уже невозможно сказать, что же мною двигало. А может быть, обитатели дистриктов правы? Может, я, пусть даже неосознанно, призывала к восстанию? В глубине души мне всегда было ясно: мало спастись самой и спасти своих близких. Даже если представится такая возможность. Это ничего не изменит. Людей по-прежнему будут казнить на площади, как сегодня Гейла. Жизнь в Двенадцатом дистрикте, по большому счету, не отличается от выживания на арене, Обязательно наступает время, когда нужно перестать убегать, а вместо этого развернуться и посмотреть в лицо опасности. Самое сложное - найти в себе мужество. Гейл - другое дело, он прирожденный мятежник. Это я замышляла позорное бегство. - Прости, мне так жаль, - срывается у меня с языка. Наклоняюсь и нежно целую Гейла. Его ресницы вздрагивают. - Привет, Кискисс. - Привет. - Думал, ты уже где-то в лесах. Передо мной встает очевидный выбор. Погибнуть в чащобе, точно загнанный зверь, или погибнуть здесь, рядом с Гейлом. - Никуда я не побегу. Чтобы нас ни ждало, я останусь тут. - Я тоже. Он собирается с силами для улыбки, но тут же проваливается в сон, порожденный лекарством. 9 Кто-то трясет меня за плечо, и я поднимаю голову от стола. Должно быть, так и заснула. На здоровой щеке - отпечатки от складок на скатерти. Больная, принявшая на себя удар Треда, нехорошо пульсирует, Гейл спит как убитый, крепко сжимая мою ладонь. Почувствовав запах свежего хлеба, я оборачиваюсь и вижу Пита. Лицо у него печальное. Похоже, он наблюдал за нами какое-то время. - Отправляйся в постель, Китнисс. Я за ним присмотрю, - Пит, насчет нашего вчерашнего разговора... - Знаю, - перебивает он. - Можешь не объяснять. Тусклый утренний свет очерчивает буханки на столе. У Пита круги под глазами. Если он и поспал, то совсем недолго. Вчера этот человек без раздумий решился бежать со мной. Вступился за Гейла. Он готов разделить со мной любую судьбу - и так ничтожно мало получает взамен. Как бы я ни поступила, кому-то всегда будет больно. - Пит... - Иди спать, хорошо? Ощупью поднимаюсь по лестнице, забираюсь под одеяло и сразу же забиваюсь. В какой-то момент в мои сны врывается Мирта, девушка из Второго дистрикта. Гонится за мной, валит наземь достает свой нож. Острие глубоко вонзается в щеку, оставляя зияющий след. А Мирта преображается: тело покрывается темной шерстью, на пальцах вырастают хищные когти, лицо вытягивается в звериную морду, только глаза все те же. И вот уже нет соперницы по арене, а есть переродок - волкообразная тварь, созданная в Капитолии, одна из тех, что превратили нашу с Питом ночь перед победой в беспросветный кошмар. Запрокинув голову, она издает протяжный зловещий вой, и его подхватывает целая стая. Потом наклоняется и лакает кровь, которая хлещет из моей раны. Каждое прикосновение причиняет неимоверную боль. Я сдавленно вскрикиваю и просыпаюсь в холодном поту. Прижимаю ладонь к щеке. Вспоминаю, откуда взялся рубец. Вот если бы Пит оказался рядом... Минутку, к чему эти мысли? Теперь я свободна. Я выбрала Гейла и революцию. Жизнь рядом с Питом - уже не моя судьба, так желал Капитолий. Опухоль вокруг левого глаза немного спала, он даже приоткрывается. Раздвигаю на окне занавески. Вчерашняя метель усилилась, превратившись в настоящий буран. За окном - только непроглядная белизна и пронзительный вой, до странного похожий на голоса переродков. Хорошо, пусть будет пурга с жестоким ветром и непреодолимыми заносами. Пусть отпугнет от наших дверей настоящих волков - миротворцев. У нас появилось несколько дней на раздумья. На разработку плана. Этот буран - просто подарок. Тем более Гейл, Пит и Хеймитч рядом. Да, но прежде чем с головой окунуться в новую жизнь, лучше заранее подумать о последствиях. Менее суток назад я была готова скрыться в лесах со своими близкими, в разгар зимы, и потом вечно прятаться от преследователей. Сомнительное, мягко говоря, приключение. Теперь же мне угрожает опасность куда серьезнее. Бунтовать против Капитолия - значит навлечь на себя немедленный гнев. Надо свыкнуться с мыслью, что в любую минуту я могу попасть под арест. В дверь постучатся, как прошлой ночью, и отряд миротворцев уведет меня в темноту. Возможно, потом будут пытки. Увечья. В лучшем случае - пуля в лоб на глазах у публики. Капитолий бесконечно изобретателен, когда дело доходит до способов казни. Как подумаешь, кровь стынет в жилах. Хотя разве мне впервой смотреть в лицо неминуемой смерти? Я была трибутом во время Голодных игр. Выслушивала угрозы президента. Получила удар плетью в лицо. Меня давно уже превратили в мишень. Дальше - самое сложное. Настало время смириться с тем, что друзья и родные вполне могут разделить мою судьбу. Прим. Стоило вспомнить о ней - и решимости как не бывало. Мое дело - защищать сестру! Натянув одеяло на голову, начинаю задыхаться от страха и ярости. Нельзя, чтобы Капитолий хоть пальцем коснулся Прим! И вдруг меня осеняет. Да ведь ей уже причинили боль. Убили отца в этих проклятых шахтах. Спокойно смотрели, как она чуть не умирает от голода. Назвали ее трибутом, заставили наблюдать, как сестра сражается за свою жизнь на арене. Девочка перенесла куда больше, нежели я в те же годы. Но даже ее страдания блекнут перед судьбой малышки Руты. Сбрасываю с себя одеяло и жадно глотаю холодный воздух, просачивающийся сквозь рамы. Прим... Рута... Именно ради них и стоит бороться! С ними обошлись так неправильно, так несправедливо, что мне не осталось иного выбора, верно? Да. Вот о чем нужно помнить, если снова накатит ужас. Каких бы поступков от меня ни потребовали, чем или кем ни пришлось бы пожертвовать, я буду думать о них - и о маленьких юных личиках, взирающих на нас с Питом с площади Одиннадцатого дистрикта. Руте уже не помочь, зато Рори, Пози и Вик еще живы. И Прим жива. Гейл прав: это наша возможность, лишь бы людям хватило смелости за нее ухватиться. И конечно: раз уж я поневоле заварила эту кашу, то могла бы теперь сделать многое. Только не представляю, что именно. Хотя отказаться от планов побега - уже серьезный шаг для начала. Сегодня утром, стоя под душем, я впервые за долгое время не перечитываю в уме список вещей, которые пригодятся в лесу, а пытаюсь сообразить, как организовали восстание обитатели Дистрикта номер восемь. Столько людей одновременно и неприкрыто бросили вызов Капитолию. Они хотя бы договорились между собой или это был нечаянный взрыв годами копившихся гнева и ненависти? Как устроить подобное здесь? Пойдут ли за нами местные жители - или захлопнут дверь перед самым носом? Вчера, после избиения Гейла, площадь опустела в мгновение ока. Может, это из-за чувства беспомощности, ведь никто не понимал, что же делать? Необходим человек, который укажет путь, внушит людям веру в свои силы. И это не я. Я хоть и подстрекнула дистрикты к мятежу, но вождь должен уметь убеждать других, а тут бы саму себя вразумить. Он должен быть человеком без страха и упрека, а мне бы хоть каплю мужества. Меня так легко сбить с мысли, а он должен мгновенно подыскивать точные и веские слова. Слова. Только подумаю, и вспоминается Пит Ему ничего не стоит привлечь слушателей на свою сторону. Вот он, без сомнения, смог бы зажечь толпу. Нашел бы, как и что говорить. Жаль, ему это даже в голову не приходило. Спускаюсь: мама и Прим ухаживают за Гейлом. Судя по его лицу, действие лекарства заканчивается. Бинты уже сняты. Над обнаженной спиной клубится пар. Я готовлюсь к новому бою, но голос пока не повышаю. - Не пора ему сделать еще укол? - Сделаем, если понадобится. Сначала попробуем снежный компресс, - говорит мама, оборачивая воспаленную плоть чистой тряпицей, и кивает Прим. Сестра подает глубокую миску. Там вроде бы снег, но какой-то странный, светло-зеленоватого цвета, и к тому, же источает сладковатый запах. Прим осторожно раскладывает компресс. Я почти слышу, как он шипит, соприкасаясь с разгоряченной кожей. Гейл изумленно распахивает глаза и облегченно вздыхает. - Хорошо, хоть снега достаточно, - произносит мама. Пытаюсь вообразить, каково это - очнуться после публичного избиения в разгар знойного лета, когда из крана течет тепловатая водичка. - Что же ты делала в жаркие месяцы? - интересуюсь я. У мамы между бровями появляются глубокие морщины. - Отгоняла мух как могла. У меня в животе что-то поворачивается. Набрав горсть смеси в платок, она подает мне компресс. Прижимаю его к щеке. Боль тут же уходит. Это из-за холода, но и мамины травки тоже помогают. - О-о-о... Замечательно. Почему вчера не стали накладывать? - Раны должны были немного схватиться. Не понимаю, что она имеет в виду, но какая разница? Лишь бы помогало. Мама знает, что делает. Меня начинает мучить совесть. - Прости. Я вчера на тебя накричала. - Бывало и хуже, - отвечает она. - Люди плохо переносят страдания тех, кого любят. Тех, кого любят. От ее слов у меня немеет язык, будто бы на него попал снег. Конечно же, я люблю Гейла. Но какого рода любовью? Что понимать под этим словом? Не знаю. Прошлым вечером, в порыве страстей, я поцеловала его, но ведь он этого не помнит. Или все-таки... Надеюсь, что нет. Это бы сильно все усложнило. И вообще, не до поцелуев теперь, когда грядет великий мятеж. Трясу головой, избавляясь от лишних мыслей. - А где Пит? Ушел домой, когда ты заворочалась. Сказал, что не хочет оставлять свой дом без присмотра в такую погоду. - Хорошо добрался? Во время пурги можно заблудиться буквально в трех соснах - и пропасть навеки. - Позвони, спроси, - пожимает плечами мама. Иду в кабинет (куда редко вхожу после визита президента) и набираю номер. После нары гудков Пит снимает трубку. - Привет, - говорю я. - Хотела убедиться, что ты спокойно дошел. - Китнисс, наши дома находятся в трех шагах. - Знаю, но сейчас пурга, и... - Ладно, все хорошо. Спасибо, что позвонила. - Повисает долгое молчание. - Как там Гейл? - Поправляется. Мама и Прим наложили снежный компресс. - А твое лицо? - Мне тоже дали снега. Видел сегодня Хеймитча? - Навестил, - отвечает Пит. - Он пьяный в стельку. Ну, я затопил печку, оставил свежего хлеба... - Есть один разговор к... к вам обоим. По телефону больше не скажешь. Мой аппарат наверняка прослушивается. - Давай подождем, пока буря уляжется, - произносит он. - До тех пор все равно ничего не случится. - Да, ничего такого, - соглашаюсь я. Метель утихает только спустя два дня, оставив после себя заносы выше моей головы. Еще через день расчищают дорогу между городской площадью и Деревней победителей. Я помогаю маме ухаживать за Гейлом, то и дело прикладываю к щеке компресс и на всякий случай силюсь припомнить подробности мятежа в Дистрикте номер восемь. Опухоль исчезает. Рубец еще ноет, и вокруг левого глаза - страшный синяк, однако при первой возможности я звоню Питу, чтобы пригласить его на прогулку в город. Растолкав Хеймитча, тащим его с собой. Он ворчит и сопротивляется, но скорее для порядка. Нам всем нужно обсудить последние события, и Деревня победителей - самое неподходящее место для таких разговоров. Мы даже не раскрываем ртов, пока она не скрывается из вида. Я смотрю на десятифутовые белые стены, обрамляющие узкую расчищенную дорожку, и думаю о том, что им ничего не стоит рухнуть на нас. Первым прерывает молчание Хеймитч. - Итак, мы решили бежать навстречу неизвестности? - обращается он ко мне. - Нет, - отзываюсь я. - Уже нет. - Все же нашла в своем замысле кое-какие изъяны, солнышко? Может, есть новый план? - Нужно поднять восстание, - выпаливаю я. Ментор хохочет. Ладно бы хоть со злостью, но нет, он просто не воспринимает меня всерьез. - А мне нужно срочно выпить. Расскажете потом, как все получилось, хорошо? - Ты-то что предлагаешь? - огрызаюсь я. - Мое дело маленькое - проследить, чтобы свадьба прошла без сучка без задоринки, - говорит Хеймитч. - Я сделал звонок и, не вдаваясь в подробности, перенес фотосессию. - У тебя телефона нет, - напоминаю я. - Благодаря Эффи уже есть. Представляешь, она даже предложила мне стать посаженым отцом невесты. Я сказал: чем скорее, тем лучше. - Хеймитч! - жалобно вскрикиваю я. - Китнисс! - передразнивает он. - У тебя ничего не выйдет. Мы умолкаем, пропуская людей с лопатами. Может, они уберут эти жуткие снежные стены вокруг деревни? Но вот и площадь. Выходим - и замираем будто вкопанные. «Все равно ничего не случится во время пурги», - решили мы с Питом. И, как оказалось, жестоко ошиблись. Площадь невозможно узнать. С крыши Дома правосудия свисает огромный плакат с изображением государственного герба Панема. Миротворцы в девственно-белых мундирах маршируют по чисто выметенной мостовой. Многие расположились на крышах, устанавливают пулеметные гнезда. Однако страшнее всего новые сооружения посередине площади. Огороженный частоколом позорный столб для избиений плетью и виселица. - Быстро же работает этот Тред, - замечает Хеймитч. В нескольких улицах от нас к небу взметается пламя. Мы не произносим ни слова, и так все ясно. Гореть может лишь... Перед моими глазами встают лица Риппер, Сальной Сэй и всех остальных друзей, которые только и выживали за счет Котла. - Надеюсь, там сейчас никого не... Я не могу закончить фразу. - Да нет, - отвечает Хеймитч. - Этим людям хватило ума убраться подобру-поздорову. Будь ты немного постарше, тебе бы тоже хватило. Ладно, пойду загляну в аптеку за денатуратом. Ментор неровным шагом бредет через площадь, а я, не понимая, поворачиваюсь к Питу. - Зачем нужен... - Тут до меня доходит. - Мы не дадим ему это пить. Хеймитч убьет себя или, по крайней мере, ослепнет. У нас дома отложено несколько бутылок белого. - У меня тоже. Надеюсь, это поможет ему продержаться, покуда Риппер придумает, как вернуться к своему делу, - произносит Пит. - Ну мне надо навестить родных. - А мне - Хейзел. Если честно, я беспокоюсь. Думала, что она постучится в дверь, как только расчистят снег, но до сих пор от мамы Гейла ни слуху ни духу - Давай провожу, - предлагает Пит. - А в пекарню зайду на обратной дороге. - Спасибо. Страшно подумать, что меня там ожидает. Улицы почти пустынны. На первый взгляд, ничего удивительного: в это время дня взрослые обычно работают в шахтах, а дети учатся в школе. Но не сегодня. Из приоткрытых дверей и щелей между ставнями за нами следят чьи-то глаза. «Восстание! - проносится у меня в голове. - Надо же быть такой дурой!» В нашем замысле с самого начала зияла серьезная брешь, которой ни я, ни Гейл не заметили. Восстать - означает нарушить закон, пойти против власти. Мы с родными людьми занимаемся этим всю жизнь - браконьерствуем, торгуем на черном рынке, высмеиваем капитолийцев, когда остаемся наедине в лесах; но для большинства обитателей Дистрикта номер двенадцать наведаться в Котел за покупками - уже опасная авантюра. И мы ожидали, что эти люди выйдут на площадь с кирпичами и факелами? Да при виде меня и Пита они оттаскивают детей от окон и плотно задергивают занавески. Хейзел у себя дома, ухаживает за Пози. У малышки явные признаки кори. - Я не могла ее бросить, - объясняет мать Гейла. - Сын-то в надежных руках... - Разумеется, - говорю я. - Ему гораздо лучше. Мама сказала, через пару недель он вернется в шахты. - Можно не торопиться, - вздыхает Хейзел. - По слухам, рудники закрыли вплоть до особого распоряжения. Она бросает тревожный взгляд на пустое корыто для стирки, и я уточняю: - Ты тоже не работаешь? - Я бы рада, - произносит она. - Людям страшно ко мне обращаться. - Это, наверное, из-за снега, - вставляет Пит. - Рори с утра обежал всех соседей. Говорят: ничего не запачкалось. Рори подходит и обнимает мать: - Как-нибудь обойдется. Достаю из кармана горсть монет и. кладу на стол. - Мама пришлет что-нибудь для Пози. На улице обращаюсь к Питу: - Возвращайся. Я хочу заглянуть в Котел. - Вместе пойдем, - возражает он. - Нет. Разве мало бед я тебе причинила? - Думаешь, если я пропущу эту маленькую прогулку... станет легче? - Пит улыбается и берет мою руку. Мы бок о бок шагаем по извилистым переулкам Шлака, и вот впереди возникает горящее здание. Оно даже не оцеплено. Власти знали, что мы не сунемся внутрь. От жара снег вокруг тает у моих ног бежит черный ручей. - Это все угольная пыль из прошлого, - замечаю я. Пыль таилась в каждой щели и трещине, въедалась в доски. Даже странно, что наш Котел не вспыхнул раньше. - Надо бы навестить Сальную Сэй. - Не сегодня, Китнисс. От наших визитов сейчас никому не станет легче. Мы возвращаемся к площади. Я покупаю в пекарне пирожные и болтаю с отцом Пита о погоде. Ни один из нас не заикается об ужасных сооружениях на площади, всего лишь в нескольких ярдах перед пекарней. Уже уходя, напоследок, я обращаю внимание на то, что в рядах миротворцев не промелькнуло ни единого знакомого лица. Со временем все становится только хуже. Шахты закрыты вот уже две недели, и половина Двенадцатого дистрикта жестоко страдает от голода. Все больше детишек просят вписать на тессерах свои имена, но часто не получают положенный им паек. Начинаются перебои с едой. Даже зажиточные покупатели нередко выходят из лавок с пустыми руками. Наконец рудники открывают, однако зарплата урезана, рабочие смены продлены, шахтеров теперь без зазрения совести посылают на самые опасные участки. Все с нетерпением ожидают Дня пакетов, но пища приходит подгнившей, подпорченной грызунами. На площади то и дело что-нибудь происходит. Жителей арестовывают и карают за мелкие проступки, на которые власть столько лет закрывала глаза, что никто и не помнил об их незаконности. Гейл уходит к себе домой, и мы больше не говорим о восстании. Но мне все же кажется, происходящее только усиливает его решимость нанести ответный удар. Нечеловеческие условия в шахтах, искалеченные тела на площади, голодные лица родных. Рори подписывается на Жатву, но этого недостаточно, чтобы прокормить семью. Продукты дорожают на глазах. Единственная радость: мне удается уговорить Хеймитча нанять Хейзел домработницей. Теперь у нее появился постоянный доход, а у ментора - совершенно другой уровень жизни. Непривычно входить к нему и видеть чистый, опрятный дом, где на плите готовится вкусная еда. Правда, Хеймитч едва замечает перемены: у него своя битва. Мы с Питом как могли растягивали запасы белого, но скоро они иссякнут, а нового пополнения не предвидится. Шагая по улицам, я ощущаю себя настоящей парией. Теперь от меня шарахаются в людных местах. Зато уж дома от гостей нет отбоя. В кухне не переводятся больные и раненые. Мама давно уже перестала брать деньги за помощь. Но вскоре лекарства закончатся, и тогда ей останется разве что снегом лечить. Само собой, лес под запретом. Полным. Это не обсуждается. Даже Гейл не суется туда. Но как-то утром... Я нарушаю правило. Вовсе не оттого, что дом переполнен больными и умирающими. Не иссеченные спины, не осунувшиеся детские лица, не стук подкованных сапог и не вездесущая нужда загоняют меня под забор. Я бегу от картонных коробок со свадебными платьями. Посылка пришла как-то вечером; на записке почерком Эффи было написано: дескать, выбор одобрен самим президентом. Свадьба. Значит, его воспаленный мозг еще не забыл об этой затее? Что она может дать? Или это ради капитолийцев? Обещали вам торжество - будет вам торжество. А потом нас убьют в назидание дистриктам? Не знаю. Не понимаю. Всю ночь я ворочаюсь и мечусь на постели, и наконец не выдерживаю. Нужно бежать отсюда, хотя бы на пару часов. Обшарив свой шкаф, нахожу специально утепленные вещи - творение Цинны, подарок во время тура победителей. Водостойкие ботинки, зимний костюм, закрывающий с головы до пят, и термоперчатки. Ничего не имею против прежней одежды, но сегодня мне предстоит особый маршрут, и без этого чуда современных технологий не обойтись. На цыпочках спускаюсь по лестнице, нагружаю охотничью сумку едой и выскальзываю из дома. Окольными путями пробираюсь к бреши в заборе, поблизости от мясной лавки Рубы. Снег сплошь утоптан сапогами шахтеров, идущих на смену, так что мои следы затеряются. Тред усилил охрану где только мог, а про забор забыл. Решил, наверное, что нас и так отпугнут зимние морозы и дикие звери. Однако на всякий случай, оказавшись за оградой, я заметаю следы еловой лапой, покуда не скрываюсь под защитой деревьев. Рассвет еще только брезжит, когда я нахожу лук и стрелы и отправляюсь прямиком по сугробам. Отчего-то меня непременно тянет к озеру. Может быть, попрощаться с добрыми старыми днями, которые никогда уже не вернутся? Или же обрести второе дыхание. Повидаю эти места еще раз - и плевать, даже если поймают. Путь занимает в два раза больше времени, чем обычно. Наряд от Цинны прекрасно удерживает тепло, я даже потею, хотя лицо немеет от холода. Должно быть, слепящее солнце играет со мной злую шутку; измотанная, погруженная в унылые мысли, я пропускаю знаки опасности. Тонкая струйка дыма, идущего из трубы, отпечатки свежих следов, запах отваренных еловых иголок. Буквально в нескольких ярдах от двери бетонного дома я замираю на месте, и даже не из-за дыма, следов или запаха. За спиной отчетливо щелкает затвор. Привычка - вторая натура. Оборачиваюсь, натянув тетиву, хотя расклад, конечно же, не в мою пользу. Белый мундир, вздернутый подбородок... светло-коричневый глаз - вот куда попадет острие. Но тут пистолет падает в снег, и безоружная женщина в перчатках показывает мне какой-то предмет. - Не стреляй! - выкрикивает она. Не готовая к такому повороту событий, я колеблюсь. Может, им велели доставить меня живой и пытать, пока не оговорю своих близких. «Ага, удачи вам». Пальцы уже собираются отпустить тетиву, когда я успеваю разглядеть вещицу в руке незнакомки. Это маленький белый кружочек плоского хлеба. Скорее, крекер. Серый, подмокший по краям. Посередине - четкий рисунок. Часть II БОЙНЯ 10 Моя пересмешница. Не понимаю. Сойка на хлебе? В отличие от капитолийских поделок, это никак не может быть данью моде. - Что? Что это значит? - хрипло бросаю я, все еще готовясь выстрелить. - Только то, что мы на твоей стороне, - произносит дрожащий голос у меня за спиной. Я даже не заметила, как появилась вторая преследовательница - наверное, она вышла из дома. И скорее всего, вооружена. Однако вряд ли осмелится взвести затвор, потому что я в ту же долю секунды убью ее напарницу. Не отрывая взгляда от цели, громко приказываю: - Выходи, чтобы я тебя видела! - Она не может, она... - заикается женщина с крекером. - Выходи сейчас же! - срываюсь я. Судя по звуку, за моей спиной кто-то делает шаг и, натужно дыша, волочит больную ногу. Появляется девушка примерно моих лет. На ней мундир миротворца с белым плащом из меха, явно с чужого плеча - болтается на хрупкой фигурке, словно на вешалке. Оружия не видно. Руки из последних сил опираются на грубо сделанный посох из сломанной ветки. Правая нога волочится по снегу. Лицо у девушки покраснело от холода. Зубы искривлены. Глаза - цвета шоколада, над одним - родинка в форме земляничины. Нет, это но миротворец. И не обитательница Капитолия. - Кто вы? - спрашиваю я настороженно, но без прежней суровости. - Меня зовут Твилл, - отвечает женщина. На первый взгляд ей около тридцати пяти лет. - А это - Бонни. Мы беженцы из Восьмого дистрикта. Дистрикт номер восемь! Они оттуда, где было восстание! - Где взяли мундиры? - интересуюсь я. - Украли на швейной фабрике, - поясняет Бонни. - Мы там работали. Только мой предназначался для... кое-кого другого, поэтому так ужасно сидит. - А пистолет взяли у мертвого миротворца, - вставляет Твилл, проследив за моим взглядом. - Твой крекер, с птичкой - что это значит? - А ты не знаешь, Китнисс? - искренне изумляется девушка. Меня рассекретили. Ну, конечно. Лицо непокрыто, рядом - Двенадцатый дистрикт, и я целюсь в них из лука. Ошибиться трудно. - Почему, знаю. Это с броши, в которой я была на арене. - Она не в курсе, - мягко произносит Бонни. - Наверное, вообще ничего не слышала. Внезапно мне хочется самоутвердиться. - Я слышала, что в вашем дистрикте было восстание. - Да, вот поэтому нам и пришлось бежать, - поясняет женщина. - Далековато ушли, - замечаю я. - Что собираетесь делать? - Мы держим путь в Тринадцатый дистрикт, - отвечает Твилл. - Как это? Тринадцатого дистрикта больше нет. Его стерли с лица земли. - Семьдесят пять лет назад, - напоминает она. Поморщившись, Бонни поудобнее перехватывает костыль. - Что у тебя с ногой? - говорю я. - Лодыжку подвернула. Ботинки-то не по размеру. Закусив губу, размышляю. Внутренний голос подсказывает: мне сказали правду. Но только малую часть, а я хочу знать остальное. Делаю шаг вперед, подбираю одной рукой пистолет и только после этого опускаю лук. Потом застываю на месте, припомнив день, когда в небесах неизвестно откуда возник планолет и забрал двух беженцев из Капитолия. Юношу насмерть пронзили копьем, а рыжеволосую девушку, как потом выяснилось, покалечили, превратив в безгласую служанку. - За вами погоня? - Вряд ли, - качает головой Твилл. - По-моему, все решили, будто нас убило взрывом на фабрике. Но мы чудом спаслись. - Хорошо, идем. - Я киваю в сторону бетонного домика и захожу последней, с пистолетом в руках. Бонни торопится к печке, опускается на расстеленный на полу плащ миротворца и протягивает ладони к слабому пламени, пляшущему на конце обгорелого бревна. У нее такая бледная, прозрачная кожа, что сквозь пальцы виден огонь. Женщина кутает девушку потеплее, та вся дрожит от озноба. В кучке пепла стоит распиленная пополам жестяная банка с опасными рваными краями. Внутри тихо булькает кипяток с горстью сосновых иголок. - Это вы чай заварили? - осведомляюсь я. - Трудно сказать, что получится. Несколько лет назад один трибут на Голодных играх так делал. Кажется, это были иголки, но не уверена... - Твилл морщит лоб. Видела я их дистрикт, насквозь изуродованный промышленностью. Обветшалые многоквартирные дома, сдаваемые внаем, и ни единой травинки в поле зрения. Ни малейшего знакомства с природой. Удивительно, как эти двое до сих пор живы. - Еда, конечно, закончилась? - интересуюсь я. Бонни кивает. - Мы собрали в дорогу все, что могли, но с запасами было туго. Вот они и иссякли. У нее дрожит голос, и я окончательно проникаюсь доверием. Действительно, сколько можно ждать подвоха? Это всего лишь хромая голодная беженка из Капитолия. - Значит, сегодня вам сказочно повезло, - объявляю я, опуская на пол охотничью сумку. Хотя по всему дистрикту распоясался голод, у нас дома пищи более чем достаточно, и всегда есть чем поделиться. Моя главная забота - это родные Гейла, Сальная Сэй и несколько бывших торговцев из Котла, у которых отняли заработок. С утра я нарочно набила сумку едой: пусть мама увидит пустые полки в кладовой и решит, что ее дочь отправилась помогать нуждающимся. Хотелось выгадать время на длительную прогулку, чтобы близкие не волновались. Вечером я собиралась вернуть продукты на место, но, видимо, не судьба. Достаю из сумки две свежие булки, покрытые слоем пропеченного сыра. Мои любимые, Пит их часто готовит, чтобы меня побаловать. Первую булку бросаю женщине, а вторую, приблизившись, даю прямо в руки Бонни. Еще, чего доброго, промахнется, и такая вкуснятина угодит прямо в печку. - Ой, - изумляется девушка. - Ой, это все мне? У меня внутри что-то переворачивается. Перед глазами встает арена. Рута. Помню, как я дала ей ножку гусенка. «Ой, мне еще никогда не давали целую ножку». Недоверие вечно голодного человека. - Ну да, налетай. Бонни смотрит на булку, как на мираж, который вот-вот рассеется, а потом вонзает зубы прямо в мякоть. Еще, и еще, и еще, не в силах остановиться. - Лучше пережевывай. Она кивает и пытается есть помедленнее, но я-то знаю, как это нелегко, если в животе пустота. - Кажется, ваш напиток готов. Вытаскиваю жестянку из пепла, разливаю так называемый чай в две кружки, которые Твилл достает из мешка, и ставлю их на пол, чтобы немного остыли. Мои новые знакомые садятся поближе друг к дружке, едят и, едва успев подуть на дымящийся кипяток, делают обжигающие глотки, а я развожу огонь посильнее и жду. Когда беженки облизали пальцы, спрашиваю: - Ну, что у вас там за история? И они начинают рассказывать. Сразу после Голодных игр в Дистрикте номер восемь усилились волнения. Вообще-то недовольные были всегда, но теперь уже желание перейти от пустых разговоров к делу воплотилось в жизнь. Текстильные фабрики, обслуживающие весь Панем, битком набиты грохочущей техникой. Под покровом вездесущего шума легко наклониться к товарищу и, почти прижавшись губами к уху, шепнуть пару слов, которых больше никто не услышит. Весть о грядущем восстании разлетелась в мгновение ока. Твилл работала в школе, Бонни была ее ученицей. Услышав последний звонок, они отправлялись работать на фабрику по пошиву мундиров. В течение нескольких месяцев Бонни, трудившаяся в отделе контроля, понемногу откладывала про запас то ботинок, то ремень, то штаны, пока не собрала одежду для Твилл и ее мужа. Было решено, что как только начнется восстание, они разнесут весть об этом по другим дистриктам - ведь в одиночку не справиться. В тот день, когда в город явились мы с Питом, местные жители провели что-то вроде последней репетиции. Люди в казалось бы разрозненной толпе собрались по команде и встали у зданий, которые им предстояло захватить прежде всего. Замысел заключался в том, чтобы первым делом взять в свои руки Дом правосудия, штаб миротворцев и Коммуникационный центр на площади, а в других районах - вокзалы, зернохранилище, электростанцию и оружейный склад. В ночь нашей помолвки, когда Пит преклонил колено и поклялся мне в вечной любви перед капитолийскими камерами, в Дистрикте номер восемь вспыхнул мятеж. Лучшего прикрытия и придумать было нельзя. Интервью с Цезарем Фликерменом по завершении тура победителей смотрят все и всегда. У жителей появился повод затемно выйти на улицы, собраться возле экранов на главной площади либо в центрах досуга. В обычное время это бы вызвало подозрение, но не теперь. В назначенный час, ровно в восемь, каждый был на условленном месте. Маски на лица - и началось. Мятежники застали миротворцев врасплох, и к тому же значительно превосходили их числом. Военные сдали Коммуникационный центр, зернохранилище, электростанцию, потом у восставших появилось оружие. Забрезжила надежда: может, все не напрасно? И если как-то связаться с другими дистриктами, может, еще удастся общими силами свергнуть правительство Капитолия? Но тут пробил час возмездия. В дистрикт нахлынули тысячи миротворцев. Планолеты дотла разбомбили оплоты бунтовщиков. Разразился ужасный хаос, и людям оставалось лишь разбежаться по домам. Двое суток ушло на то, чтобы подавить мятеж. Потом - неделя чрезвычайного положения. Обитателям дистрикта запретили покидать свои жилища. Ни угля, ни еды. И затем поздно вечером, когда люди были на грани голодной смерти, вышел приказ - всем возвращаться к прежней работе. Для Твилл и Бонни это значило: в школу. Развороченная взрывами улица - не лучший путь на фабрику, и они опоздали к обычной смене; только услышали с расстояния в сотни ярдов, как прогремел мощный взрыв. - Кто-то доложил Капитолию, что восстание задумали наши рабочие, - тихо произносит женщина. Взрыв унес множество жизней, в том числе ее мужа и всю семью Бонни. Твилл с ученицей побежали забрать приготовленные мундиры, набили мешки едой, пошарив по домам теперь уже мертвых соседей, и бросились к железнодорожному вокзалу. Переодевшись на складе, незамеченными пробрались в крытый товарный вагон с материей, направлявшийся в Дистрикт номер шесть. На заправке покинули поезд и долго шагали по лесу, держась рельсов, пока два дня назад не добрались до наших краев, где им пришлось задержаться, потому что девушка подвернула лодыжку. - Понимаю, почему вы бежите, но с какой стати в Тринадцатый дистрикт? - недоумеваю я. - Что вы там думаете найти? Они беспокойно переглядываются. - Мы еще точно не знаем, - говорит Твилл. - Там же одни развалины, - говорю я. - Нам постоянно показывают кадры... - Вот именно. Только кадры одни и те же сколько мы себя помним. - Правда? Пытаюсь вызвать перед глазами экранные образы Дистрикта номер тринадцать. - Вспомни Дом правосудия, - предлагает женщина. Я киваю: видела тысячи раз. - Если внимательно приглядеться, то можно заметить, В верхнем правом углу. - Что заметить? Твилл снова показывает мне крекер. - Летящую сойку-пересмешницу. Одну и ту же все время. - В нашем дистрикте, - начинает Бонни, - все уверены: Капитолий нарочно крутит старые пленки, не желая показывать, что там творится на самом деле. Я недоверчиво хмыкаю. - То есть вы пустились в дорогу из-за птички, мелькнувшей по телевизору? По-вашему, там стоит целый город, полный свободно разгуливающих людей, а Капитолию даже дела нет? - Не совсем, - произносит Твилл. - Мы думаем, после того как город разрушили до основания, жители перебрались в катакомбы. Думаем, им удалось уцелеть. А Капитолий туда не суется, потому что в прежнее время, до наступления Темных Времен, главным занятием Дистрикта номер тринадцать были ядерные исследования. - Да нет же, графитовые шахты... Я вдруг осекаюсь: так уверяет всех Капитолий. - Небольшие, да. Но этого недостаточно, чтобы обеспечить работой огромный дистрикт. Уж в это-то мы уверены, - отвечает женщина. Сердце колотится как ненормальное. Вдруг они правы? Что, если... Что, если нам и в самом деле есть куда бежать, кроме дикой чащи? Туда, где надежно и безопасно? Не лучше ли скрыться в Дистрикте номер тринадцать, чем дожидаться смерти на родине? Хотя, с другой стороны... Будь там живые люди, да еще с ядерным оружием... - Почему они не помогают нам? - сердито бросаю я. - Почему допускают, чтобы мы так страдали от голода, казней, проклятых Игр? Меня душит ненависть к этим воображаемым обитателям катакомб, преспокойно наблюдающим за нашими страданиями. Чем они лучше капитолийцев? - Этого мы не знаем, - шепчет Бонни. - Просто хватаемся за соломинку, как утопающие. Тут я наконец прихожу в себя. Все это фантазии, самообман. Тринадцатый дистрикт не существует, ведь Капитолий бы этого не позволил. Ну а кадры? Возможно, ошибка. Соек-пересмешниц на свете пруд пруди. Крепкие птички, живучие. Раз уж перенесли бомбежки, значит, сейчас и вовсе расплодились в неизмеримом количестве. Разумеется, Бонни лишилась дома; ее родные мертвы; ни о возвращении, ни о том, чтобы прижиться в чужом дистрикте, речи быть не может. Неудивительно, что девушкой овладела мысль о независимом и процветающем Дистрикте номер тринадцать. И не мне ее разочаровывать. Пусть лучше верит в мечту, эфемерную, словно струйка дыма. Может быть, они с Твилл как-нибудь протянут еще немного в лесах. Даже в этом я сомневаюсь, но нужно же как-то помочь! Первым делом вытряхиваю из сумки еду - в основном зерно и сушеный горох. Запаса хватит на некоторое время, если распорядиться с умом. Потом увожу Твилл в лес и учу основам охоты. Ее пистолет не нуждается в пулях, он может превращать энергию солнца в смертоносные лучи. Первый трофей - несчастная белка или, вернее обуглившаяся тушка: выстрел попал в живот. Показываю, как освежевать добычу. Ничего, наловчится со временем. Вырезаю для Бонни добротный костыль. Вернувшись в дом, оставляю девушке пару запасных носков: днем их можно запихивать в обувь, чтобы крепче сидела, а ночью - надевать на ноги для тепла. Наконец объясняю, как лучше разводить огонь. Беглянки подробно расспрашивают о ситуации в Двенадцатом дистрикте - должно быть, хотят передать мои слова, когда прибудут в Тринадцатый, - и я рассказываю, как нам живется при Треде. Остается только подыгрывать, чтобы не лишить их последней надежды. Но близится вечер, и мне уже некогда чесать языком. - Пора уходить, - заявляю я. Они лезут обниматься, благодарят. На глазах у Бонни показываются слезы. - Не верится, что мы тебя встретили. Ты точно такая, как все себе представляют с того дня, когда... - Знаю-знаю, - устало отмахиваюсь я. - С того дня, как мы с Питом достали ягоды. Обратной дороги почти не замечаю, хотя с неба валит мокрый снег. Голова идет кругом от новостей о восстании, от призрачной и мучительной надежды на существование Дистрикта номер тринадцать. Из разговора с Твилл и Бонни стало ясно одно: президент Сноу обвел меня вокруг пальца. Никакие телячьи нежности в мире уже не остановили бы движения, набиравшего силу в Дистрикте номер восемь. Может, мои ягоды и сыграли роль искры, но погасить костер было не в моей власти. Он это знал. Так зачем было заявляться к нам домой, заставлять меня убеждать всех в любви к Питу? Очевидно, затем, чтобы я не вздумала подливать масла в огонь, когда поеду по дистриктам. И конечно, чтобы развлечь капитолийскую публику. Кажется, свадьба задумана с той же целью. Забор уже близко. Вдруг на ветку ближайшего дерева опускается пересмешница и выводит нежную трель. Я вдруг понимаю, что так и не получила внятного объяснения по поводу птички на крекере. «Это значит, мы на твоей стороне», - так сказала Бонни. А что это за сторона? Неужели я, сама того не желая, стала «лицом» долгожданного бунта? А птичка на моей брошке - символом сопротивления? Если так, то моей стороне не очень везет. Достаточно вспомнить события в Дистрикте номер восемь. Прячу оружие в трухлявой колоде неподалеку от старого дома и направляюсь к забору. Глубоко погруженная в размышления, опускаюсь на одно колено перед знакомой дырой. Внезапно где-то кричит сова, и я прихожу в себя. В сумерках ограждение выглядит как всегда - вполне безобидным, но звук заставляет отдернуть ладонь. Словно гудит гнездо рассерженных шершней. К забору вновь подключили напряжение. 11 Ноги сами несут обратно к лесу, и я сливаюсь с деревьями. Прикрываю рот перчаткой, чтобы не выдать себя белым паром дыхания. По венам струится адреналин, отгоняя все другие заботы, кроме этой новой угрозы. Что происходит? Тред вздумал усилить охрану дистрикта? Или как-то узнал, что я ускользнула из его сети? Решил до утра продержать снаружи, а потом заявиться и взять под арест? А дальше? Высечет, закует в колодки на площади, сразу повесит? Приказываю себе успокоиться. Разве забор в первый раз оказался под током? Такое уже случалось, и не единожды. Правда, тогда со мной был Гейл. Мы попросту забирались на дерево поудобнее и выжидали, пока не отключится напряжение. Когда я задерживалась, Прим нарочно ходила к забору - прислушивалась, бежит ли по проволоке электричество, чтобы мама напрасно не беспокоилась. Да, но сегодня родным и в голову не придет, что я здесь. Сама же об этом позаботилась. Так что, если не появлюсь, волнений им не избежать. Да и мне, сказать по совести, тоже не по себе. Не верится, что это случайность: ток пустили как раз в тот день, когда я вернулась в лес. Казалось, никто не видел, как я пролезаю под ограждением, - или все же... Наемных шпионов везде хватает. Кто-то же доложил президенту, что Гейл целовал меня в этом месте. Хотя, то было средь бела дня, и мне еще не приходило на ум осторожничать. Кстати, уже тогда я задумалась о следящих камерах... Неужели правда? Хорошо, что я шмыгнула под забор до рассвета, затемно, и замотала шарфом лицо. Впрочем, список местных жителей, готовых в обход закона вырваться в лес, наверное, слишком короток. Вглядываюсь сквозь ветки в просторную Луговину за ограждением, но вижу один только мокрый снег, подсвеченный кое-где огоньками из окон домов на окраине Шлака. В поле зрения - ни одного миротворца. Похоже, меня никто не разыскивает. Неважно, догадался ли Тред о моем преступлении или нет; нужно как можно скорее вернуться домой и прикинуться, что я даже не выходила. Стоит коснуться колючей проволоки - произойдет замыкание. Займусь подкопом - заметят, да и земля промерзла. Остается один-единственный выход: перемахнуть через верх. Иду вдоль опушки, подыскивая высокое дерево с длинной веткой. Примерно через милю нахожу, по-моему, подходящий клен. Ствол чересчур широкий и заиндевелый, неудобно взбираться, и ветки, нависшие над мотками колючей проволоки, растут слишком высоко, но что делать? С грехом пополам залезаю и медленно начинаю пробираться вперед. Один взгляд вниз, и я вспоминаю, почему мы с Гейлом предпочитали пересидеть в лесу, нежели связываться с треклятым забором. Чтобы не поджариться, необходимо ползти по ветке, растущей в двадцати футах над землей, не ниже. Моя - в двадцати пяти футах. Рискованный трюк даже для человека, который годами скакал по деревьям, - а куда деваться? Можно было бы поискать еще, но ведь уже смеркается. И снегопад усиливается так, что скоро будет не различить ни рожна. Отсюда, по крайней мере, виден сугроб, который смягчит падение. А кто знает, куда я могу угодить в другом месте? Закрепляю сумку на шее и потихонечку опускаюсь. Пару секунд вишу на руках, собираясь с духом - и разжимаю пальцы. Головокружительное паление. Страшный толчок, отдающийся прямо в спину. И вот моя пятая точка приземляется. Лежу на снегу, пытаюсь навскидку оценить повреждения. Судя по боли в копчике и пятке, без них не обошлось. Вопрос только в том, насколько это серьезно. Надеюсь, одни ушибы. Заставляю себя подняться на ноги: нет, кажется, что-то сломано. Впрочем, ходить я могу и чуть не бегом пускаюсь домой, стараясь не выдать своей хромоты. Мама и Прим не должны ничего узнать. Надо срочно придумать отговорку, хотя бы самую глупую. На площади еще не все лавки закрылись. Захожу в одну из них за белой материей для перевязки ран, а то наши запасы кончаются, в другой - покупаю пакетик сластей для сестренки. Бросаю конфетку в рот. Мятный сахар тает на языке, и тут до меня доходит - это первая пища за целый день. Хотела устроить пикник у озера, но Твилл и Бонни были в таком ужасном состоянии, что у меня не поднялась рука взять себе хотя бы крошку еды. Впереди - наш дом. На пятку совсем уже не наступить. Скажу матери, будто вздумала залатать брешь на крыше старого дома и оступилась. Насчет пропавших продуктов - тоже навру что-нибудь. С трудом доплетаюсь до порога. Скорее бы расслабиться возле печки... Однако меня ждет серьезное потрясение. У дверей нашей кухни застыли два миротворца, мужчина и женщина. Женщина сохраняет бесстрастное спокойствие, зато в глазах ее напарника мелькает искра удивления. Меня тут явно не ждали. Победительница из Двенадцатого дистрикта сегодня должна была сгинуть в лесу. - Здрасте, - невозмутимо бросаю я. За крепкими спинами появляется мама, но близко к ним не подходит. - А вот и она, как раз к ужину! - В голосе чуть больше радости, чем положено. И к ужину я непростительно опоздала. Разуться? Нет, нельзя же показывать раны. Откидываю капюшон и стряхиваю с волос налипший снег. - Чем могу помочь, господа? - Глава миротворцев Тред велел передать вам сообщение, - говорит женщина. - Они тут несколько часов прождали, - вставляет мама. Ждали, что я не вернусь. Хотели удостовериться в моей смерти или исчезновении, чтобы забрать родных на допрос. - Наверное, что-нибудь очень важное, - замечаю я. - Можно спросить: где вы были, мисс Эвердин? - осведомляется женщина. - Лучше спросите, где меня не было. Утомленно вздыхаю, иду через кухню, не хромая, хотя каждый шаг дается с неимоверным усилием, и кое-как добираюсь до стола. Сбрасываю сумку с плеча, оборачиваюсь к сестренке, застывшей возле плиты. Рядом в креслах-качалках сидят Пит и Хеймитч, играют в шахматы. Интересно, они здесь по собственной воле или по специальному «приглашению»? Все равно, я рада видеть обоих. - Ну так где тебя не было? - бросает Хеймитч скучающим голосом. - Вообще-то, я собиралась поговорить с козоводом по поводу козочки Прим, но кое-кто, - говорю я с нажимом, пристально глядя на сестру, - назвал совершенно неправильный адрес. - Неправда, - возмущается Прим. - Я верно все назвала. - А зачем было посылать меня к западному входу на рудники? - К восточному входу, - поправляет сестра. - Нет, ты точно сказала: к западному. Я еще переспросила: у кучи шлака? И ты ответила: да. - У кучи шлака возле восточного входа, - терпеливо упорствует Прим. - Ничего подобного. Когда ты это сказала? - Вчера вечером, - вмешивается Хеймитч. - Тебе называли восточный вход, - прибавляет Пит. Они с ментором переглядываются и заливаются хохотом. Я сердито сверкаю глазами. Нареченный жених напускает на себя покаянный вид. - Прости, но я тоже сказал: восточный. Ты совсем не умеешь слушать. - Наверняка тебе и сегодня несколько раз говорили: пастух живет не там, а ты все равно сделала по-своему, - произносит Хеймитч. - Лучше молчи, - огрызаюсь я, давая понять, что на самом деле он прав. Насмешники снова прыскают, и даже Прим позволяет себе улыбнуться. - Чудесно, Теперь пускай другие беспокоятся о том, чтобы эту безмозглую скотину кто-нибудь обрюхатил, - цежу, вызывая взрыв хохота. А сама в глубине души восхищаюсь выдержкой Пита и Хеймитча. Вот они, настоящие победители Игр! Бросаю взгляд на миротворцев. Мужчина осклабился, но у женщины вид недоверчивый. - Что в сумке? - резко спрашивает она. Знаю, надеется обнаружить лесные травы, а лучше дичь. Какую-нибудь неопровержимую улику. Вытряхиваю содержимое сумки на стол: - Сами смотрите. - А, хорошо, - замечает мама, увидев белую материю. - Бинты уже на исходе. Пит подходит к столу и открывает пакет со сластями. - О, мятные! - восклицает он, проглотив конфетку. - Это мое! - Пытаюсь отнять пакет, но тот уже летит в руки Хеймитча. Ментор набивает сластями рот и перебрасывает добычу хихикающей Прим. - Вы вообще не заслужили вкусного! - Да? Потому что мы правы? - Пит обвивает меня руками. Притворяюсь, будто вскрикнула от злости, а не от боли в копчике. Судя по взгляду, он все понимает. - Ладно, Прим и вправду сказала: западный. И вокруг тебя одни идиоты. Довольна? - Так уже лучше, - отвечаю я и принимаю его поцелуй. Потом оглядываюсь на миротворцев и словно теперь вспоминаю, зачем они здесь. - Вы хотели мне что-то передать? - От главы миротворцев Треда, - произносит женщина. - Он велел сообщить, что с этого дня ограждение вокруг Дистрикта номер двенадцать круглосуточно будет находиться под напряжением. - А раньше не так было? - Я невинно хлопаю ресницами, пожалуй, даже чуть переигрываю. - Он думал, вы пожелаете обрадовать своего кузена, - прибавляет женщина. Надо бы легче на поворотах, но я с наслаждением выпаливаю: - Спасибо. Передам. Он будет спать гораздо спокойнее, зная, что местная охрана больше не дремлет. Женщина скрипит зубами от злости. Все пошло не так, как она ожидала, однако других указаний начальство не дало. Поэтому представительница власти отвечает коротким кивком и удаляется в сопровождении своего напарника. Как только мать запирает за ними дверь, я хватаюсь за кухонный стол, чтобы не упасть. Пит бросается на помощь. - Что с тобой? - Да так, ударилась левой пяткой. И копчику тоже сегодня не поздоровилось. Опираясь на его плечо, дохожу до кресла-качалки, опускаюсь на мягкую подушку. Мама стягивает с меня ботинки. - Что случилось? - Поскользнулась, упала... - Четыре пары глаз недоверчиво смотрят на меня. Как будто нам всем неизвестно, что дом напичкан жучками. - На льду. Не время и не место сейчас говорить откровенно. Сняв носок, мама с осторожностью ощупывает кости, и я болезненно морщусь. - Возможно, есть перелом, - заявляет она. Потом проверяет правую ногу. - Тут все в порядке. Копчик оказывается сильно ушиблен. Сестренка приносит мою домашнюю пижаму. Мама обкладывает ногу снежным компрессом и кладет на скамеечку. Пока остальные ужинают за столом, я поглощаю три миски тушеного мяса и полбуханки хлеба. Потом задумчиво смотрю на огонь, думая о Бонни и Твилл. Хоть бы мокрый тяжелый снег хорошенько замел мои следы. Подходит Прим, садится у моих ног на пол и опускает голову мне на колено. Мы берем по мятной конфетке, и я нежно глажу ее пушистые белокурые волосы. - Как учеба? - Хорошо. Сегодня проходили побочные продукты перегонки каменного угля, - отвечает она. Молча сидим и смотрим на пламя. Потом она спрашивает: - Не хочешь примерить свадебные платья? - Только не сегодня. Завтра, наверное. - Подожди, пока я вернусь из школы, договорились? - Конечно. Если до тех пор не угожу под арест. Мама приносит ромашковый чай с успокоительным сиропом. У меня начинают слипаться пеки. Пит вызывается проводить до постели. Наваливаюсь на его плечо, беспомощно клюю носом - и вдруг оказываюсь у него на руках. Пит несет меня в спальню, опускает на кровать, кутает в одеяло и прощается, но я ловлю его ладонь и прошу остаться. Успокоительный сироп обладает побочным эффектом: он развязывает язык не хуже бутылки белого. А мне не хочется, чтобы Пит исчезал, Пусть лучше снова спит рядом, отгоняя ночные кошмары. Но я не могу попросить об этом - даже сама не могу сказать почему. - Не уходи. Подожди, пока я засну. Присев на кровать, Пит согревает мою ладонь обеими руками. - Я чуть было не решил, что ты передумала. Ну, когда опоздала к ужину. В голове туман, однако я еще в состоянии сообразить, о чем речь. Ограждение снова под током, в доме дежурят миротворцы, меня нет как нет... Наверняка Пит решил, что я убежала. Возможно, вместе с Гейлом. - Нет, я же говорила. Поднимаю его ладонь и прижимаюсь щекой к тыльной стороне. Рука, месившая сегодня тесто для хлеба, слабо пахнет корицей и укропом. Меня так и тянет рассказать о встрече с Твилл и Бонни, о восстании, о Тринадцатом дистрикте, но это слишком опасно, и я ограничиваюсь одной фразой: - Останься со мной. Крепкие щупальца успокоительного тащат меня на дно. Пит что-то шепчет в ответ, но я уже не понимаю. Мама дает поспать до обеда, затем расталкивает меня, чтобы осмотреть пятку. После чего прописывает неделю постельного режима, причем я даже не возражаю от слабости. Дело не только в пятке и копчике. Все тело ноет от переутомления. Послушно принимаю лечение и завтрак в постель, позволяю матери подоткнуть лоскутное одеяло. И долго лежу, глядя через окно на зимнее небо, размышляя о том, чем все это закончится. Много думаю о Бонни и Твилл, о груде белых свадебных нарядов, о том, догадается ли Тред, как я ухитрилась вернуться в дистрикт, и не явится ли с обвинением. Занятно: ведь он и так может в любую минуту арестовать меня, хотя бы за прошлые грехи. Или, чтобы арестовать победителя, нужен более веский повод? Интересно, связаны ли между собой Тред и Сноу? По-моему, президент даже не догадывался о существовании старины Крея. Но теперь, когда я представляю собой проблему общенационального масштаба, может быть, глава миротворцев получает подробные указания? Или действует по собственной воле? В любом случае, им обоим выгоднее держать меня взаперти, за электрозабором. Соберусь убежать - например, перебросить петлю на ветку клена и забраться наверх, - родных и друзей мне с собой уже не захватить. И потом, я пообещала Гейлу, что останусь и буду бороться вместе с ним. Несколько дней каждый стук в дверь заставляет меня подскакивать на месте. Миротворцы так и не появляются, и страх понемногу рассеивается. Потом Пит рассказывает, что на некоторых участках забора напряжение отключают, потому что военным приказано пустить электричество прямо по земле. Видимо, Тред решил, что я ухитрилась проскользнуть под забором. Это здорово утешает. Дистрикту не помешает передышка. Пусть миротворцы занимаются чем хотят, лишь бы не издевались над жителями. Пит каждый день приносит сырные булочки. Теперь мы вместе трудимся над семейной книгой - старинной рукописью из кожи и пергамента. Много лет назад ее начал кто-то из травников по маминой линии. На каждой странице - чернильный рисунок растения и описание медицинских свойств. Отец прибавил целый раздел, посвященный съедобным лесным и полевым дарам, благодаря которому наша семья и выжила после его ухода в мир иной. Я долгое время мечтала внести в книгу собственные сведения - то, что узнала от Гейла, или когда готовилась к Голодным играм. Но ведь я не художница, а растение нужно зарисовать с безупречной точностью. Вот тут мне и пригодился Пит. Что-то он уже видел, что-то хранится у нас в засушенном виде, что-то приходится описывать для него по памяти. Пит делает наброски на клочках бумаги, пока я не разрешу перерисовать в книгу самый точный из них, а мне остается аккуратно внести на страницу все, что известно о растении. Тихая, сосредоточенная работа хорошо помогает от разных треволнений. Мне нравится смотреть, как под руками помощника чистый лист расцветает после нескольких чернильных штрихов, как наша прежде черно-желтоватая рукопись начинает обретать краски. Когда Пит уходит в себя, его привычная безмятежность куда-то исчезает, и на лице появляется особое выражение - серьезное, отстраненное, будто окружающий мир перестал для него существовать. Время от времени я и раньше за ним это замечала: на арене, во время публичных выступлений, или в Одиннадцатом дистрикте, когда он уводил меня из-под автоматов миротворцев. И еще я люблю смотреть на его ресницы - настолько светлые, что с ходу и не заметишь. Зато вблизи, под солнцем, струящимся из окна, они сияют, словно золото, и диву даешься: как эти пушистые изогнутые лучики не путаются, когда он моргает. Однажды Пит резко поднял голову от работы, и я смутилась, точно шпионка, которую застали врасплох. Пожалуй, в каком-то смысле так и было. Но он только проговорил: - Знаешь, кажется, мы впервые вместе заняты нормальным человеческим делом. - Ага, - соглашаюсь я. Все наши прежние занятия относились исключительно к Играм, поэтому даже не пахли «нормальным и человеческим». - Неплохо для разнообразия. Каждый вечер Пит, ради смены обстановки, сносит меня на первый этаж, где я ко всеобщей досаде прошу включить телевизор. Обычно мы смотрим лишь обязательные программы: уж очень тоскливо становится от назойливой пропаганды и передач, восхваляющих мощь Капитолия, в том числе монтажных «нарезок» из семидесятипятилетней истории Голодных игр. Однако теперь мне нужно кое-что увидеть. Ту самую пересмешницу, на которую возлагают надежды Бонни и Твилл. Наверное, все это чушь, но мне надо убедиться, увидев собственными глазами. И выбросить из головы любые мысли о Дистрикте номер тринадцать. Первый звоночек - сюжет в новостях, имеющий отношение к Темным Временам. На экране дымятся руины Дома правосудия. В правом верхнем углу на секунду мелькает черно-белое крылышко пролетевшей сойки-пересмешницы. Ладно, это еще ничего не доказывает. История давняя, съемки тоже. Однако несколько дней спустя мое внимание привлекает уже другая передача. На экране диктор читает текст о нехватке графита, сказавшейся на производстве Дистрикта номер три. За текстом следует якобы прямое включение: известная репортерша в защитном костюме и дыхательной маске, стоя перед развалинами Дома правосудия, сообщает о последних научных исследованиях, согласно которым рудники Дистрикта номер тринадцать, к сожалению, до сих пор представляют большую опасность для человека. Конец связи. Но перед самым переключением я отчетливо вижу в углу то же самое крылышко. Репортершу просто-напросто наложили на старый фон. Она и не собиралась ехать в Тринадцатый дистрикт. Отсюда вопрос: что же там происходит? 12 После такого открытия становится трудно выдерживать постельный режим. Я хочу что-то делать, хоть что-нибудь выяснить о Тринадцатом дистрикте, участвовать в подготовке восстания, а вместо этого набиваю живот булками с сыром и наблюдаю, как Пит рисует. Иногда в гости наведывается Хеймитч, приносит последние городские вести, одна печальнее другой. Новые казни, новые голодные смерти. К тому времени как я успеваю более-менее разработать пострадавшую ногу, зима начинает сдавать позиции. Мама учит меня разным упражнениям, велит больше гулять самостоятельно. Однажды, укладываясь в постель, я решаю назавтра отправиться в город, но просыпаюсь - и вижу перед собой улыбающиеся лица. Октавия, Вения, Флавий. - Сюрприз! - пищат они. - А мы к тебе - пораньше! После того удара на площади Хеймитч отложил фотосессию на несколько месяцев, чтобы щека успела зажить, и я ждала их не раньше чем недели через три. Но, разумеется, напускаю на себя восторженный вид: надо же, наконец-то! Мама развесила платья, ни одно из которых, сказать по правде, я так и не примерила. После обычной истерики по поводу моей подпорченной красоты они немедленно приступают к делу. Самое трудное - это лицо, хотя мама сделала для исцеления все что могла. На скуле осталась лишь тонкая розовая полоска. Мало кому известна история с плетью, и я говорю, будто неудачно поскользнулась на льду. Запоздало спохватываюсь: пять минут назад я по той же причине отказалась надеть высокий каблук, но эти трое - не из подозрительных, проглотят любую историю и не подавятся. Безупречная кожа нужна мне всего лишь на считаные часы, а не дни, поэтому вместо воска по ней проходятся бритвой. Без ванной не обойтись, но, по крайней мере, жижа на этот раз не противная. Команда подготовки готова лопнуть от новостей; я стараюсь не слушать, и вдруг Октавия отпускает фразу, которая заставляет меня насторожиться. Пустое, на первый взгляд, замечание, о сорвавшейся вечеринке из-за неожиданных затруднений с креветками. - А что такое? На них теперь не сезон? - интересуюсь я. - Ой, Китнисс, мы вот уже сколько недель не видели морепродуктов! - жалуется Октавия. - Знаешь, в Дистрикте номер четыре стоит ужасная погода. В моей голове начинает складываться из кусочков целая картина. Прерваны поставки морепродуктов. Да еще на несколько недель. Из Четвертого дистрикта. Во время тура победителей местные толпы кипели от плохо скрываемой ярости. Можно даже не сомневаться: Дистрикт номер четыре восстал. Принимаюсь, будто бы между делом, расспрашивать, не принесла ли зима еще каких-нибудь трудностей. Эти люди привыкли получать все сразу, любая пропавшая мелочь для них - событие. Из потока жалоб на недостаток лент, музыкальных чипов и крабового мяса мне удается выудить очень важные сведения. Морепродуктами занимается Дистрикт номер четыре, электроникой - номер три. И конечно же, номер восемь - ткани. Мысль о масштабах мятежа наполняет меня восторгом и ужасом. Хочется поговорить еще, но тут появляется Цинна. Обняв меня, он проверяет, готов ли макияж, и слегка покрывает пудрой след от шрама, так чтобы ничего не осталось. Мне почему-то кажется, что стилист не поверил в историю «поскользнулась-упала», однако избавил меня от лишних расспросов. Гостиная комната на первом этаже расчищена и залита искусственным светом. Эффи с азартом расставляет всех по местам, как всегда беспокоясь о расписании. Может, это и к лучшему, ведь нарядов - целых шесть штук, и к каждому положен свой головной убор, обувь, украшения, прическа, макияж, освещение, фон. Кремовое кружево - розовые розочки, туго завитые локоны. Платье-футляр в сияющих бриллиантах - лунный луч и вуаль с драгоценными камешками. Тяжелое одеяние из белого шелка с рукавами, ниспадающими от кисти до пола, - море жемчуга. Едва «отстрелялись» с одним нарядом, как начинаем готовиться к следующему. Чувствую себя тестом, которое мнут и месят, придавая то ту, то другую форму. Работаем без передышек, однако мама ухитряется запихнуть в меня немного еды с горячим чаем. И все же к концу фотосессии я едва не валюсь с ног от голода и переутомления. Надеюсь, теперь нам с Цинной дадут немного потолковать по душам... Напрасно: Эффи выталкивает всех за дверь, а мне остается ждать обещанного телефонного звонка. На улице вечер, ноги смертельно гудят от немыслимых туфель, и я отказываюсь от мысли выбраться в город. Вместо этого поднимаюсь к себе, смываю слои косметики, масок и кондиционеров, а потом сушу лицо и волосы у огня. Прим застала съемки последних двух платьев и теперь обсуждает их с мамой. У обеих очень довольный вид. Уже засыпая в кровати, я вдруг понимаю почему. Им кажется, это добрый знак. Дескать, никто не станет пускаться в такие расходы и хлопоты ради жертвы, назначенной на заклание. Значит, Капитолий закрыл глаза на мое вмешательство в избиение Гейла. В ночном кошмаре на мне тяжелое платье из белого шелка, только на сей раз - изодранное и грязное. Длинные рукава цепляются за шипы, ветки, в то время как я бегу по лесу. Меня настигает разъяренная стая переродков. С их обнаженных клыков капает голодная слюна. Ощутив спиной обжигающее дыхание тварей, я вскрикиваю и просыпаюсь. Скоро рассвет, обратно можно и не укладываться. Обязательно нужно выбраться из дома и с кем-нибудь потолковать. С Гейлом - не выйдет, он уже в шахте. Но пусть хотя бы Пит или Хеймитч разделят бремя знаний, свалившихся на меня после той прогулки на озеро. Беженки, электрические заборы, независимый Дистрикт номер тринадцать, недостаток товаров в столице... Позавтракав с мамой и Прим, пускаюсь на поиски собеседника. Ветерок несет утешительное тепло, обещая весну. Хорошее время для мятежа. Зимой люди чувствуют себя куда беспомощнее. Пита не оказывается дома - он, должно быть, уже отправился в город. А вот Хеймитч, как это ни странно, в такую рань расхаживает по кухне. Я вхожу в его дом без стука. Вокруг чистота и порядок, Хейзел орудует веником на втором этаже. Мой бывший ментор не то чтобы в стельку пьян, но заметно пошатывается. Похоже, не зря ходят слухи о том, что Риппер успешно вернулась к своему ремеслу. Я задумываюсь, не оставить ли Хеймитча в покое, пусть проспится? И тут он сам предлагает пройтись до города. Мы уже выработали что-то вроде условного языка. За пару минут я успеваю выложить свои новости. А он свои - о предполагаемых восстаниях в Дистриктах номер семь и номер одиннадцать. Если мои догадки верны, значит, чуть ли не половина страны поднялась против Капитолия. - Ты все еще думаешь, что здесь ничего не получится? - осведомляюсь я. - Не сейчас. Прочие дистрикты гораздо крупнее нашего. Даже если каждый второй запрется дома, у бунтовщиков остается надежда на успешный исход. А в нашем, Двенадцатом, - или все, или ничего. Этого я не учла. Оказывается, численность населения тоже играет серьезную роль. - Ну а когда-нибудь? - продолжаю допытываться я. - Может быть. Правда, нас очень мало, мы слабы и не выпускаем ядерного оружия, - прибавляет он с усмешкой. Рассказ о Тринадцатом дистрикте не заставил его запрыгать от восторга. - Как по-твоему, Хеймитч, - спрашиваю я, - что будет с восставшими дистриктами? - Ну, ты же слышала про Восьмой, - отвечает он. - Кое-что видела своими глазами у нас, и это еще до попыток бунта. Если дело дойдет до этого, думаю, капитолийцам ничего не стоит уничтожить еще один дистрикт. В назидание остальным, понимаешь? - Так ты уверен, что Тринадцатый на самом деле разрушили? Я хочу сказать, Бонни и Твил оказались правы насчет сойки-пересмешницы. - И что из этого следует? Собственно говоря, ничего. Есть масса причин использовать устаревшие кадры. Может быть, они внушительнее выглядят. И потом, куда проще нажать пару кнопок в монтажной комнате, нежели отправлять репортера в такую даль, - возражает Хеймитч. - Чтобы Тринадцатый чудом восстановился, а Капитолию не было никакого дела? Похоже на выдумку вконец отчаявшихся людей. - Понимаю. А все-таки я надеялась... - Правильно. Потому что ты тоже в отчаянии. Я не спорю. Он прав. Прим возвращается после уроков, кипя от волнения. Учителя объявили, что вечером по телевизору будет обязательная для просмотра программа. - Наверно, твоя фотосессия! - Вряд ли, сестренка. Она была только вчера. - Вообще-то, ходили такие слухи, - сникает она. Надеюсь, это неправда. Я не успела подготовить Гейла. После того публичного избиения он наведывается к нам, только чтобы показать маме заживающую спину. Теперь Гейла часто посылают в забой по семь дней кряду. Как-то раз я пошла проводить его в город и по дороге выяснила, что Тред задавил на корню любые мечты о бунте в Двенадцатом дистрикте. От побега я отказалась, это ему известно. Как и другое: не будет восстания - не миновать моей свадьбы с Питом. Но видеть меня на экране в роскошных платьях... Это уж слишком. Когда в половине восьмого мы собираемся у телевизора, я понимаю, что Прим не ошиблась. Ну конечно же, перед нами - не кто иной, как Цезарь Фликермен, беседует о грядущем торжестве с толпой на площади перёд Тренировочным центром. Затем представляет Цинну, взлетевшего на вершину славы после Голодных игр с моим участием, и после дружеской болтовни нам предлагают переключить все внимание на огромный экран. Теперь понимаю, как они ухитрились состряпать целое шоу спустя всего день после фотосессии. Оказывается, вначале Цинна задумал две дюжины свадебных платьев. Потом долго подгонял дизайн, создавал наряды, подбирал к ним аксессуары. На каждом этапе капитолийцы голосовали за полюбившийся вариант, и вот кульминация: меня показывают в шести победивших платьях. Вставить в готовую передачу несколько кадров - пустячное дело. Публика страшно взволнована. Зрители оглушительно ликуют, когда платье им по душе, и разражаются недовольным свистом, если нет. Кроме голосования, люди, скорее всего, делают ставки, какой из моих нарядов победит. Странно, не правда ли? Учитывая, что я даже не потрудилась примерить хотя бы один из них, пока не явились фотографы. Между тем Цезарь объявляет время последнего голосования - завтрашний полдень. - Выдадим нашу Китнисс Эвердин замуж по самой последней моде! - восклицает он. И вдруг, когда я уже тянусь выключить телевизор, велит нам ожидать у экранов очередного великого события этого вечера. - Еще бы, ведь в этом году Голодным играм исполняется семьдесят пять лет, а это значит - настало время Квартальной бойни! - Что они там задумали?- беспокоится Прим. - Впереди еще несколько месяцев. Мы поворачиваемся к маме. - Сейчас прочитают карточку, - произносит она с торжественным и отстраненным выражением на лице. Звучит мелодия гимна, и у меня сжимается горло от отвращения: на сцену поднимается президент Сноу. За ним идет юноша в безукоризненно белом костюме, с деревянной шкатулкой в руках. Музыка обрывается, и президент начинает речь, напоминая нам всем о Темных Временах, которые и породили Голодные игры. Создавая правила, распорядители решили назвать каждую двадцать пятую годовщину Квартальной бойней, чье предназначение - освежить в народе память о людях, убитых во время восстания. В последних словах нельзя не расслышать угрозу, ведь прямо сейчас в дистриктах разгораются новые мятежи. Тем временем президент повествует о прошлых Бойнях. - К двадцатипятилетнему юбилею, в напоминание о том, что бунтовщики сами выбрали путь насилия, каждый дистрикт голосовал за своих трибутов. Я пытаюсь представить, каково это - избирать детей, которым придется идти на смерть. И каково отправляться на Игры, зная, что так решили твои соседи, знакомые, а не слепая воля случая. - В пятидесятую годовщину, - не унимается Сноу, - в качестве напоминания, что за каждого павшего капитолийца было убито двое восставших, дистрикты предоставили вдвое больше трибутов. Перед моими глазами возникает арена, а на ней - не двадцать три, а сорок семь соперников. Меньше шансов, меньше надежды, в конце концов, больше смертей. Именно в этот год победил Хеймитч. - Я тогда потеряла подругу, - вполголоса произносит мама. - Мэйсили Доннер. Ее родители держали кондитерскую. Потом они отдали мне ее птичку. Канарейку. Мы с Прим переглядываемся. Впервые слышим об этой Мэйсили Доннер. Наверное, мама боялась лишних расспросов. - А теперь, в честь третьей по счету Квартальной бойни... - возвышает голое президент. Юноша в белом приближается и протягивает ему шкатулку. Сноу откидывает крышку, и мы видим ровные стопки желтоватых конвертов. Очевидно, первые устроители шоу расписали свой замысел на века. Президент достает конверт с отчетливой надписью 75, поддевает клапан, достает небольшую белую карточку и без запинки продолжает: - Дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей. Мама слабо вскрикивает, Прим закрывает лицо руками, а я ощущаю то же, что люди на площади. Легкое недоумение. Как это - среди уже существующих победителей? Внезапно я понимаю, что это значит. По крайней мере, лично для меня. В Двенадцатом дистрикте живы всего лишь три победителя. Двое мужчин. И одна. Я вернусь на арену. 13 Тело срабатывает быстрее мозга, и я выбегаю за дверь, через газоны Деревни победителей, в непроглядную ночь. Земля сырая, у меня тут же промокают носки, ветер зло хлещет по щекам, но и не останавливаюсь. Куда? Куда бежать? Само собой, в леса. Уже у забора, услышав низкое гудение, вспоминаю: я же в ловушке. Тяжело дыша, разворачиваюсь и снова куда-то бегу. Следующее воспоминание: я в подвале пустого дома Деревни победителей. Стою почему-то на четвереньках. Через окошко над головой сочится бледный лунный свет. Мне холодно, сыро и не хватает воздуха. Бегство не помогло, внутри по-прежнему нарастает ужас. Если не выпустить его на свободу, он поглотит меня целиком. Закатав край рубашки, сую его в рот и кричу. Не знаю, как долго. Но успеваю почти лишиться голоса. Сворачиваюсь клубком на полу, смотрю на подвальную стену в лунных пятнах. Опять на арену. К источнику всех ночных кошмаров. Вот куда меня посылают. Положа руку на сердце, к этому я не была готова. Много зловещих видений проносилось в моей голове. Публичное унижение, пытки, казнь. Побег в леса, вечный страх перед миротворцами и планолетами. Брак с Питом и боязнь за детей, посылаемых на арену. Но я сама никогда, никогда не должна была туда возвращаться. Раньше подобного не случалось. Победитель уже навсегда свободен от Жатвы. Таковы правила. Так было до сих пор. На полу - что-то вроде ткани, которой обычно закрывают мебель во время ремонта. Кутаюсь в нее, точно в одеяло. Вдали кто-то громко кричит мое имя. Но как я могу подумать о ком-нибудь кроме себя? И того, что ждет впереди. Ткань довольно жесткая, но тепло удерживает. Постепенно мускулы расслабляются, сердце начинает колотиться чуть медленнее. Перед глазами встает деревянная шкатулка и пожелтевший конверт в руках президента Сноу. Возможно ли, чтобы условия будущей Бойни действительно были расписаны семьдесят пять лет назад? Непохоже. Это слишком уж легкий ответ на затруднения, перед которыми встал Капитолий. И со мной разобраться, и с дистриктами - все в одном аккуратном флаконе. В ушах раздается голос президента Сноу: «В честь третьей по счету Квартальной бойни, дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей». Да, победители - это сильнейшие. Те, кто выжили на арене, ускользнув из удавки нищеты, не дающей вольно дышать остальным. Они, а вернее, мы - воплощаем собой надежду там, где ее вообще нет. И теперь двадцать три человека из нас должны быть убиты в доказательство тщетности всяких надежд. Хорошо, что я победила в прошлом году. Иначе знала бы соперников не только по телеповторам Голодных игр, но и лично. Даже те из них, кому не пришлось становиться ментором, каждый раз собираются в Капитолии. Думаю, многие из них успели подружиться между собой. А мне нужно беспокоиться всего лишь о том, чтобы не убить Пита или Хеймитча. Пит или Хеймитч. Пит или Хеймитч! Резко сажусь на полу, отбросив одеяло. Как можно было допустить подобную мысль? Я никогда, ни за что на свете не подниму на них руку. Да, но один из них окажется вместе со мной на арене. Наверное, они уже решили между собой, кто именно. Кого бы ни выбрала Жатва, другой всегда может вызваться на его место. Я уже знаю, как это будет. Пит сам попросится на арену. Ради меня. Как защитник. Нетвердым шагом бреду по подвалу в поисках выхода. Как вообще я сюда попала? Ощупью поднимаюсь по лестнице в кухню. Стеклянная вставка на двери разбита. А, так вот почему кровоточит моя рука. Устремляюсь в ночь, прямо к дому своего бывшего ментора. Хеймитч сидит в одиночестве за столом, сжимая в левой руке бутылку белого, а в правой - нож. Пьяный, как сто чертей. - А, явилась. Ну, солнышко, поняла наконец, что к чему? Сообразила, что возвращаешься не одна? И теперь у тебя есть просьба... Какая? Молчу. Окно широко раскрыто. Ветер дует в лицо, словно я до сих пор на улице. - Знаешь, парню было проще. Я не успел распечатать бутылку, когда его принесло на порог. Попросился поехать вместе с тобой. А ты-то что скажешь? - Он принимается подражать моему голосу: - «Хеймитч, займи его место, ведь если уж выбирать между вами, пусть лучше Пит будет сломлен до конца своих дней, чем ты»? Закусываю губу. Теперь, когда слова прозвучали, мне страшно: неужели именно этого я и хочу? Пусть выживет Пит, хотя бы пришлось умереть Хеймитчу? Нет. Порой он бывает несносен, и все же близок мне, как родной человек. «В самом деле, зачем я пришла? - проносится в голове. - Что мне могло тут понадобиться? » И вдруг с моих губ срывается: - Есть еще выпить? Ментор хохочет и с грохотом водружает на стол початую бутылку. Вытерев горлышко рукавом, делаю пару глотков, давлюсь, начинаю кашлять. Через несколько минут прихожу в чувство. Из носа и глаз течет, но зато внутри словно разбежался огонь, и мне это нравится. - А почему бы тебе не поехать? - бросаю я совершенно будничным тоном. - Ты все равно равнодушен к жизни. - Верно заметила, - отзывается он. - Мало того, в прошлый раз я спасал тебя, так что вроде как обязан теперь позаботиться о мальчишке. - Тоже правильно, - одобряю я, утерев нос и вновь опрокидывая бутылку. - А Пит заявил, что я у него в должниках. И расплачусь, только если позволю ему отправиться на арену и защищать тебя. Так и знала. В этом смысле Пит легко предсказуем. Пока я корчилась на полу чужого подвала, жалея себя, любимую он побывал здесь, беспокоясь лишь обо мне. Сказать, что меня накрывает волна стыда, - значит ничего не сказать. - Знаешь, проживи ты хоть сотню жизней, и тогда не заслужишь такого парня, - говорит Хеймитч. - Куда уж мне, - цежу я. - Среди нас троих он лучший, кто бы сомневался. Ну и что ты намерен делать? - Не знаю, - вздыхает ментор. - Вернулся бы на арену с тобой, только вряд ли получится. Если на Жатве вытащат мое имя, Пит вызовется добровольцем. Какое-то время мы просто сидим и молчим. - Тебе, наверное, нелегко придется там, на арене? - говорю я. - Ты же со всеми знаком... - Ай, какая разница, мне будет тошно в любом случае. - Мой собеседник указывает кивком на сосуд со спасительной влагой. - Может, отдашь обратно? - Нет, - говорю я, обхватив бутылку руками. Хеймитч лезет под стол за новой, сворачивает крышку, и тут я соображаю, что явилась не только за выпивкой. - Все, до меня дошло. Я знаю, о чем пришла попросить. Если мы с Питом окажемся на арене, давай в этот раз постараемся вытащить живым его. В покрасневших глазах собеседника что-то мелькает. Кажется, боль. - Ты сам говоришь, при любом раскладе все будет ужасно. Чего бы Пит ни желал, теперь - его очередь. Мы оба в долгу перед ним. - В моем голосе звучат умоляющие нотки. - И потом, Капитолий меня ненавидит, мое дело решенное. А для Пита еще есть надежда. Пожалуйста, Хеймитч. Обещай, что поможешь мне. Он хмуро глядит на бутылку, взвешивая услышанное, и наконец роняет: - Ладно. - Спасибо. Сейчас не мешало бы заглянуть к Питу, но не хочется. Я пьяна и выжата как лимон - трудно ли переубедить человека в таком состоянии? Нет, придется брести домой, заглянуть в лица маме и Прим. С грехом пополам поднимаюсь по лестнице; в тот же миг дверь распахивается, и Гейл принимает меня в объятия. - Прости, - шепчет он. - Надо было бежать с тобой, когда ты предлагала. - Нет, - отвечаю я. Перед глазами все расплывается. Самогон из бутылки выплескивается на его куртку, но Гейлу все равно, - Еще не поздно, Китнисс. За его спиной прильнули друг к другу мама и Прим. Если мы сбежим - они умрут. И кто защитит на арене Пита? - Поздно. Колени подкашиваются, он успевает меня подхватить. В угаре я словно издали слышу звон бутылки, разбившейся об пол. Еще бы, ведь я уже ничего не держу в руках. Проснувшись, бегу в туалет избавляться от выпитого накануне. По пути вверх самогон с прежней силой обжигает пищевод, только на вкус он стал в два раза противнее. Потное тело дрожит, будто в лихорадке. Уф, наконец организм очистился от этой отравы. Впрочем, яда в крови и так достаточно. В голове забивают сваи, во рту - раскаленная пустыня, в животе точно кошки дерутся. Открываю душ и минуту стою под теплыми струями, прежде чем замечаю, что не сняла белье. Очевидно, мама вчера раздела меня и сама уложила в постель. Бросаю мокрые вещи в раковину, выдавливаю наголову шампунь. Ладонь как-то странно щиплет. Ну да, она же покрыта сетью мелких и ровных порезов. Смутно припоминаю, как разбивала чужое стекло. Растираю тело мочалкой от головы до пят, прервавшись лишь для того, чтобы проблеваться еще раз, прямо в душе. На этот раз из желудка выходит почти одна желчь. Вместе с пеной она исчезает в водостоке, оставив несколько пузырьков. Надеваю халат и шагаю обратно в постель, не обращая внимания на воду, капающую с волос. Забираюсь под одеяло. Так вот что должен чувствовать отравленный человек. С лестницы доносятся шаги, и меня захлестывает вчерашняя паника. Я еще не готова увидеться с мамой и Прим. Пора взять себя в руки, принять спокойный и уверенный вид, как тогда, во время прощания перед последними Играми. Нужно быть сильной. Кое-как выпрямляю спину, заправляю мокрые волосы за уши, коснувшись висков (кровь бешено стучит), и собираюсь с духом для встречи. Они возникают на пороге с чаем и тостами Лица - заботливые, печальные. Открываю рот, чтобы разродиться какой-нибудь шуткой, - и вдруг начинаю рыдать. Вот вам и сильная. Мама садится на край постели, Прим залезает ко мне, и они вместе гладят меня, мурлыча что-то успокаивающее, дожидаясь, пока я не выплачусь. Потом сестренка подает полотенце, сушит и распутывает мне волосы, а мать ухитряется напоить меня чаем с тостами Одетая в теплую пижаму, накрытая несколькими одеялами, я опять засыпаю. И прихожу в себя ближе к вечеру, если судить по свету в окне. Нахожу рядом с кроватью стакан воды, залпом его выпиваю. Голова и живот еще не совсем оправились, но мне уже лучше. Поднимаюсь, расчесываю волосы и заплетаю длинную косу. Спускаюсь не сразу - немного медлю на верхней ступеньке, слегка досадуя на себя за вчерашнюю слабость. Этот бездумный побег, пьянка с Хеймитчем и утренние рыдания... Ладно, пожалела себя денек - и хватит. Хорошо, хоть камер поблизости не оказалось. В кухне мама и Прим снова обнимают меня, но теперь у них более сдержанный вид. Понятно стараются лишний раз не расстраивать. Смотрю на сестренку: неужели это все та же хрупкая девочка, с которой мы попрощались девять месяцев назад? Жатва сама по себе стала испытанием, но то, что последовало дальше - вспышка насилия новой власти в дистрикте, бесконечная череда больных и раненых, за которыми ей слишком часто приходится ухаживать в одиночку, без маминой помощи, - заставило Прим повзрослеть на несколько лет. И потом, она подросла, почти уже догнала меня, хотя дело, конечно, не в росте. Мама протягивает мне кувшин с особым отваром. Спрашиваю еще один, для Хеймитча, и бреду к нему через лужайку. Бывший ментор только-только продрал глаза. Он молча принимает кувшин. Мы сидим бок о бок, потягивая отвар, и наблюдаем через окно, как садится солнце. Почти идиллическая картина. С улицы доносятся чьи-то шаги. Это, должно быть, Хейзел. Не угадала: пару минут спустя входит Пит и швыряет коробку с пустыми бутылками на стол. - Готово, - объявляет он. Ментору стоит большого труда хотя бы сосредоточить взгляд на бутылках, поэтому я говорю за него: - Что готово? - Я вылил все ваше пойло в канаву, - пожимает плечами Пит. Хеймитч подскакивает и начинает рыться в коробке. - Ты... что сделал? - переспрашивает он, не веря своим ушам. - Остальное разбил, - прибавляет нежданный гость. - Он купит еще, - успокаиваю я. - Нет, не купит, - щурится Пит. - Я ходил к Риппер, сказал, что немедленно донесу властям, если продаст одному из вас хотя бы стакан. На всякий случай еще и деньгами ее задобрил, хотя, по-моему, довольно было и страха перед миротворцами. Хеймитч делает резкий взмах ножом, но Пит с легкостью отбивает удар. Во мне закипает злость. - Тебя это вообще не касается! - Очень даже касается. Как ни крути, двоим из нас предстоит вернуться на арену, а третьему - сделаться ментором. Пьяниц в команде не потерплю, особенно если это будешь ты, Китнисс. - Что такое? - Я гневно брызжу слюной. Наверно, слова прозвучали бы убедительнее, не мучай меня такое похмелье. - Да я вчера в первый раз приложилась к бутылке! - И взгляни, на кого похожа, - кивает он. Не знаю, чего я ждала от нашей первой встречи после того злополучного объявления. Поцелуев, объятий. Капельку утешения. Но только не этого. Поворачиваюсь к хозяину дома: - Ничего, я тебе раздобуду самогона. - Значит, донесу на обоих, - бросает Пит. - В карцере протрезвеете. - Чего ты добиваешься? - изумляется Хеймитч. - Двое из нас вернутся из Капитолия, - начинает борец за трезвость. - Ментор и кто-то из игроков. Эффи выслала мне все записи с Играми живых победителей. Мы просмотрим и выучим все их приемы. Мы станем профи. И кто-то из нас обязательно выиграет, нравится это вам или нет! С этими словами он быстро выходит, захлопнув дверь. Мы вздрагиваем от грохота. - Терпеть не могу самоуверенных типов, - бормочу я, - А чего их любить? - поддакивает мой товарищ по несчастью, сливая последние капли в стакан. - Он правда хочет, чтоб мы вернулись, - замечаю я. - Мы с тобой. - Мечтать не вредно, - ворчит мой бывший, а может, и будущий ментор. Однако спустя пару дней мы соглашаемся превратиться в профи, раз уж это единственный способ подготовить Пита к Бойне. Каждый вечер смотрим записи старых Голодных игр с участием еще живых соперников. Я запоздало удивляюсь, припомнив, что ни одного из них не встречала во время тура. Хеймитч находит мгновенное объяснение: меньше всего президенту Сноу хотелось, чтобы мы (особенно я) выступали в компании других победителей в готовых к восстанию дистриктах. Победитель находится на особенном положении; показать на экране, будто бы кто-то из них поддержал бунтовщицу, бросившую вызов самому Капитолию, - не самый удачный политический ход. Судя по датам, можно предположить, что большинство противников уже в летах. Это одновременно печалит и успокаивает. Пит без конца строчит в блокноте. Хеймитч рассказывает все, что ему известно про победителей прошлых Голодных игр, и картина мало-помалу начинает вырисовываться. Каждое утро мы занимаемся физкультурой, укрепляем силы. Бегаем, поднимаем тяжести, делаем растяжки. Потом отрабатываем боевые навыки, мечем ножи, боремся врукопашную. Я даже учу обоих лазать по деревьям. Это против правил, однако никто нас не останавливает. Даже в обычные годы трибуты из Дистриктов номер один, два и четыре появляются подготовленными, прекрасно орудуя копьями и щитами, а здесь и сравнения нет. После стольких лет наплевательского к себе отношения тело Хеймитча протестует против любых улучшений. Да, он еще силен, только выдыхается после самой короткой пробежки. Думаете, человек, не один год засыпающий с ножом в руке, должен уметь им пользоваться? Как бы не так: дрожащие руки не могут бросить его даже в стену дома. Зато мы с Питом расцветаем. Я наконец-то знаю, на что потратить свободное время. Мы все находим себе занятие, которое не позволяет заранее опустить руки. Мама сажает нас на спецдиету, чтобы немного прибавили в весе. Прим обрабатывает утомленные мускулы. Мадж потихоньку от отца доставляет столичные газеты: журналисты гадают, кто будет победителем этого года, и мы в числе фаворитов. Даже Гейл приходит по воскресеньям и учит нас делать ловушки, хотя не испытывает теплых чувств ни к одному из моих товарищей по команде. Странно видеть их с Питом вместе, но, кажется, они решили оставить раздоры в прошлом. Как-то вечером, когда я провожаю Гейла обратно в город, он признается: - Почему мне так трудно ненавидеть этого парня? - Рассказывай! - усмехаюсь я. - Будь это просто, никто бы сейчас и горя не знал. Он бы умер, а я - наслаждалась победой. - А мы, Китнисс, где были бы мы с тобой! - произносит Гейл. Не знаю, что и ответить. Мой мнимый кузен, который и не назвался бы кузеном, если бы не Пит... Действительно, где бы мы были? Ответила бы я на его поцелуй, будь я свободна, как птица? Открыла бы Гейлу сердце, поддавшись обманному благополучию денег, сытости, безопасности? А что потом? Постоянный ужас перед грядущей Жатвой, страх за наших детей. Что ни выбери... - Охотились бы, наверное. Как всегда, - отвечаю я. Это самый честный ответ, на какой я способна. Знаю, Гейл ожидал другого. Но ведь он же прекрасно понял, что, отказавшись от бегства, я предпочла его сопернику. И вообще, не люблю рассуждать о разных «если бы да кабы». Даже прикончив Пита, я не спешила бы выйти замуж. Пресловутая помолвка была только способом спасти жизни людей, да и та уже позабыта. И все-таки я побаиваюсь, как бы Гейл от досады не решился на непоправимый шаг. Вроде восстания в шахтах. А по словам Хеймитча, Дистрикт номер двенадцать к этому не готов. Особенно после объявления о Квартальной бойне, если учесть, что на следующее утро к нам прибыл целый поезд миротворцев. Я уже не надеюсь вернуться живой, поэтому чем скорее Гейл отпустит меня от себя, тем лучше. Нет, перед отъездом на Игры я скажу ему несколько слов на прощание. Объясню, как он был мне дорог все эти годы. Сколько хорошего внес в мою жизнь. И сколько значила для меня наша любовь, хоть и в том урезанном смысле, как я ее понимаю... Однако меня лишают и этой возможности. В день Жатвы всем жарко и душно. Жители дистрикта молча обливаются потом на улице, под дулами автоматов, и ждут результатов лотереи. Мы трое стоим отдельно, на огороженной веревками площадке. На этот раз Жатва длится примерно минуту. Появляется Эффи в блестящем парике с золотым отливом, но кажется, даже ей не до привычных шуточек. Дрожащие пальцы никак не раскроют шар, в котором, это уже известно всем, спрятана единственная бумажка с моим именем. Следом наступает черед Хеймитча. Тот едва успевает печально взглянуть на меня, как Пит вызывается добровольцем. Нас торопливо ведут к Дому правосудия. - Порядок слегка изменили, - усмехается Тред, новый глава миротворцев. Торопливо шагаем к черному ходу, садимся в машину и едем на вокзал. На платформах - ни камер, ни толпы провожающих. Когда под охраной привозят Эффи и Хеймитча, нас тут же заталкивают в вагон. Дверь захлопывается, колеса начинают свой перестук, Дистрикт номер двенадцать уплывает куда-то вдаль. Я смотрю в окно и кусаю губы, с которых так и не сорвались прощальные слова. 14 За лесом давно не видно родных мест, но я продолжаю стоять у окна. В этот раз можно даже и не надеяться на возвращение. В прошлом году я обещала Прим сделать все, чтобы победить» А теперь поклялась себе, что спасу Пита. Эта поездка - в один конец. Я-то старалась, придумывала прощальные слова. Хотела захлопнуть двери, оставить близких людей, хотя и в печали, зато в безопасности. Но Капитолий украл даже это. - Напишем письма, Китнисс, - произносит Пит у меня за спиной, - Пожалуй, так даже лучше. Оставим после себя что-то осязаемое. Хеймитч доставит конверты, если... придется. Киваю и ухожу к себе в купе. Сажусь на кровать. Нет, письма - не для меня. Это как с речью в память Руты и Цепа в Дистрикте номер одиннадцать. В голове все казалось ясным и четким, и даже когда я обращалась к толпе, а вот взять ручку и перенести слова на бумагу - сплошное мучение. К тому же они должны были сопровождаться объятиями, поцелуями... Я бы погладила волосы Прим, коснулась бы лица Гейла, сжала бы руку Мадж. А что это за довесок - деревянный ящик с моим холодным, окоченевшим телом? Душа разрывается, но слез нет. Хочется свернуться калачиком и проспать до завтрашнего утра, до самого Капитолия. Но у меня есть задача. Нет, больше, чем просто задача. Моя предсмертная воля. Спасти жизнь Пита. И я должна быть на высоте, насколько это возможно перед лицом разъяренного Капитолия. Ничего не получится, если все время горевать о близких, оставшихся дома. «Отпусти их, - велю я себе. - Попрощайся, забудь». Собрав последние силы, поочередно представляю себе каждого из них и мысленно отпускаю на волю, словно птиц из надежных клеток в моей груди, накрепко запирая дверцы, чтобы никто не вернулся. Когда Эффи приходит за мной, на душе - пустота и легкость. Оказывается, это не самое неприятное чувство. За ужином у всех подавленное настроение. Мы подолгу молчим; слышно только, как на столах меняют тарелки. Холодный овощной суп-пюре. Рыбные пироги со сливочной пастой из лайма. Снова эти мелкие птички под оранжевым соусом, с диким рисом и водорослями. Шоколадный заварной крем, усыпанный вишнями. - Мне нравятся твои новые волосы, Эффи, - подает голос Пит (время от времени эти двое пытаются завязать разговор, который никто не поддерживает). - Спасибо. Я подбирала парик под цвет броши Китнисс. Думаю, тебе нужно дать золотой браслет на лодыжку, а Хеймитчу - на руку, тогда все увидят: мы одна команда. Похоже, Эффи и не догадывается; что моя сойка-пересмешница стала символом Сопротивления. По крайней мере, в Дистрикте номер восемь. В Капитолии это по-прежнему занятная безделушка, напоминание об особенно увлекательном сезоне Голодных игр. Настоящие мятежники не изображают секретный знак на прочных золотых украшениях. Скорее уж, на хрупком печенье, которое всегда можно съесть, если понадобится. - Отличная мысль, - соглашается Пит. - Что скажешь, Хеймитч? - А, все равно, - отвечает он. Наш ментор больше не пьет, но, кажется, очень хочет. Заметив его страдания, Эффи велит унести свое вино. Бесполезно: на Хеймитча жалко смотреть. Будь он трибутом, свободным от всяких долгов, - давно залил бы глаза. А теперь ему предстоит вытащить Пита с арены, из толпы своих же старых приятелей, и неизвестно, что из этого выйдет. - Может, и Хеймитчу купим парик? - шучу я, пытаясь разрядить обстановку, и получаю в ответ рассерженный взгляд. Шоколадный крем с вишнями мы едим в гробовой тишине. - Запись Жатвы будем смотреть? - осведомляется Эффи, прикладывая белую льняную, салфетку к краешкам губ. Пит идет за своим блокнотом, и мы собираемся в купе с телевизором - посмотреть на своих соперников. Едва успеваем занять места, как звучит мелодия гимна, и передача начинается. За всю историю Игр было семьдесят пять победителей. Пятьдесят девять из них еще живы. Многие лица я знаю по прошлым сезонам или по пленкам, просмотренным по приказанию Пита. Некоторых невозможно вспомнить - настолько переменил их возраст, наркотики или пьянство. Как и ожидалось, Дистрикты номер один, два и четыре предоставили самое большое количество профи. Впрочем, и остальные смогли насчитать хотя бы двоих трибутов разного пола. Жатвы мелькают очень быстро. Пит аккуратно рисует звездочку напротив каждого имени, прозвучавшего в лотерее. Хеймитч с бесстрастным лицом наблюдает, как его давние друзья один за другим поднимаются на сцену. Эффи вполголоса охает: «Ой, только не Цецелия!» или «Ну да, что за бой без Рубаки?» - и то и дело вздыхает. Пытаюсь удержать в голове список соперников, но, как и в прошлом году, все кончается легкой мигренью. В память врезаются несколько человек. Классические красавчики, брат и сестра из Первого дистрикта: побеждали два года подряд, когда я была еще маленькой. Доброволец Брут из Второго (ему слегка за сорок): ждет не дождется возращения на арену. Миловидный Финник с бронзовой шевелюрой из Дистрикта номер четыре: короновался десять лет назад, когда ему стукнуло четырнадцать. Вместе с ним вызывают какую-то юную истеричку с развевающимися каштановыми волосами, но ее место спешит занять восьмидесятилетняя старуха, которая не может подняться на сцену без палочки. Следующая - Джоанна Мэйсон, единственный живой трибут женского пола в Дистрикте номер семь; победила за счет того, что прикинулась слабенькой и беспомощной. Женщина из Восьмого, та самая Цецелия - за ней бегут трое детишек, ловят за руки, льнут к ногам. Ну, и Рубака из Дистрикта номер одиннадцать. Знаю, мой ментор к нему особенно привязан. И вот звучит мое имя. Наступает очередь Хеймитча. Пит вызывается добровольцем. Кто-то из дикторов смахивает непрошеную слезу: еще бы, теперь нам, безумно влюбленной парочке из Двенадцатого, уже никогда не быть вместе. Впрочем, слеза высыхает, и тут же следует бодрая фраза: - Держу пари, это будет лучший сезон среди всех! Хеймитч уходит молча. Эффи бросает парочку замечаний об избранных игроках и, не получив ответа, желает нам обоим спокойной ночи. Я долго сижу и смотрю, как Пит вырывает из блокнота страницы с уже ненужными именами. - Может, поспишь? - предлагает он. «Я не справлюсь с кошмарами без тебя», - проносится у меня в голове. Уверена, эта ночь будет просто ужасной. Но не могу же я пригласить его снова в свою постель. Мы почти не притрагивались друг к другу с той самой ночи, как Гейла высекли на городской площади. - Чем собираешься заниматься? - интересуюсь я. - Еще раз прогляжу свои записи. Надо же уяснить себе, что нас ждет. Утром все обсудим. Иди спать, Китнисс, - говорит он. Я следую его совету и, разумеется, через пару часов просыпаюсь от кошмара, в котором старуха из Четвертого дистрикта превратилась в гигантскую крысу и острыми зубами вцепилась в мое лицо. Знаю, что закричала, однако никто не пришел. Ни Пит, ни хотя бы кто-нибудь из капитолийского персонала. Натягиваю халат, чтобы немного умерить озноб, от которого все тело покрыто «гусиной кожей». Оставаться в купе невозможно, и я решаю пойти поискать кого-нибудь. Хочется чаю или горячего шоколада. Может, Хеймитч еще на ногах. Не верю, что он смог заснуть. Встретив проводника, прошу его принести самый успокаивающий напиток, какой приходит на ум, - теплое молоко. Из купе с телевизором доносятся голоса: захожу туда и вижу Пита. Рядом с ним стоит коробка с записями старых Голодных игр. На экране показывают знакомый эпизод - победу Брута. Увидев меня, Пит поднимается и достает кассету. - Не спится? - Спалось, но недолго. - Я зябко кутаюсь в халат, припомнив старуху в виде огромной крысы. - Хочешь рассказать? - предлагает он. Иногда это помогает, но я отрицательно машу головой. Не признаваться же, что тебя начинают преследовать люди, с которыми ты еще даже и не сражался? Тут Пит раскрывает объятия, и меня бросает прямо к нему. С тех пор как по телевизору объявили Квартальную бойню, он впервые проявил нежность. А до этого был скорее придирчивым тренером - беспрестанно требовал, чтобы мы с Хеймитчем быстрее бегали, больше кушали, лучше знали врага. Какая уж там любовь! Пит даже другом не притворялся. Спешу обвить его шею руками, пока, чего доброго, не получила приказ отжиматься от пола. Но вместо этого Пит привлекает меня к себе и прячет лицо в моих волосах. От касания его губ по шее и по всему телу разливается блаженное тепло. Мне так хорошо, так невероятно хорошо, что я не хочу разжимать объятия первой. Да и с какой стати? С Гейлом я попрощалась. Мы больше не увидимся, это вопрос решенный. Как бы я ни поступила, ему не будет больно Гейл ни о чем не узнает или решит, будто я играла перед камерами. Хотя бы одно бремя с плеч долой. Мы отрываемся друг от друга, когда появляется проводник. У него на подносе - дымящийся керамический кувшин и две чашки. - Я принес вам одну про запас. - Спасибо, - благодарю я. - Добавил немножко меда, чтобы подсластить. И щепотку пряностей... - Посмотрев на нас так, словно хочет сказать еще что-то, он еле заметно качает головой и уходит. - Что это с ним? - недоумеваю я. - Пожалел нас, наверное, - отзывается Пит. - Да уж, - бросаю я, наливая себе молоко. - Нет, правда. Не думаю, будто весь Капитолий безумно рад, что мы возвращаемся на арену. Или кто-нибудь из других победителей. Публика к ним привязалась. - Думаю, они забудут свои терзания, как только увидят кровь, - возражаю я ровным голосом. Не хватало еще волноваться о том, как Квартальная бойня отразится на настроении капитолийских зрителей. - Значит, пересматриваешь пленки? - Не совсем. Так, изучал отдельные боевые приемы. - Кто на очереди? - интересуюсь я. - Сама выбирай, - говорит он и подает коробку. Каждая из кассет помечена датой и именем победителя. Достаю одну наугад. Вот это да, как раз ее мы и не смотрели. Пятидесятый сезон. Год, когда победителем стал Хеймитч Эбернети. - Эту мы еще не видели, - замечаю я. Пит качает головой. - Не надо, Хеймитчу не понравилось бы. Мы тоже не смотрим собственные Игры. И потом, он в нашей команде, так что это бессмысленно. - А победитель двадцать пятого года здесь есть? - осведомляюсь я. - Вряд ли. Он уже наверняка умер, а Эффи дала мне записи только потенциальных соперников... - Он задумчиво крутит в руках кассету. - А что? Думаешь, стоит взглянуть? - Это единственная Квартальная бойня. Вдруг выясним что-нибудь стоящее? - На самом деле мне тоже не по себе. Словно мы собираемся вторгнуться на личную территорию Хеймитча. Хотя с чего бы? Те Игры смотрел весь Панем. И все-таки... Ладно, признаюсь, меня просто разбирает любопытство. - А Хеймитчу можно и не рассказывать. - Ну, если так... - соглашается Пит. Он ставит кассету, я устраиваюсь рядом с ним, пью молоко (которому мед и пряности придают божественный вкус) и, забыв обо всем, погружаюсь в мир пятидесятого сезона Голодных игр. После гимна президент Сноу - совсем еще молодой, но от этого не менее мерзкий с виду - читает карточку для Второй Квартальной бойни, привычным торжественным голосом провозглашая, что на сей раз дистрикты обязаны предоставить вдвое больше трибутов. Следующие кадры уже рассказывают о Жатвах. Список имен кажется мне бесконечным. Голова идет кругом при виде толпы детей, обреченных на верную смерть. Ведущая в нашем Двенадцатом дистрикте - не Эффи - точно так же начинает с бодрой фразочки: - Дамы вперед! - и объявляет имя: - Мэйсили Доннер! - Точно! - вспоминаю я. - Мамина подруга детства Камера находит в толпе Мэйсили, прильнувшую к двум другим девушкам. У каждой из них белокурые волосы. Очевидно, это дочери торговцев. - А вот, кажется, и твоя мама. - Глухо произносит Пит Он прав. Когда Доннер мужественно высвобождается из объятий, чтобы взойти на сцену, я узнаю одну из белокурых девушек. Надо же: в моем возрасте мама на самом деле, без преувеличений была настоящей красавицей. А та, что рыдает рядом держа ее за руку, очень похожа на Мэйсили, но не только... Лицо ужасно знакомое - Мадж! - удивляюсь я. - Ее мать. Они были близнецами или вроде того - поясняет Пит. - Отец как-то раз говорил. Перед глазами возникает жена мэра Андерси. Мама моей подруги. Та, которая половину жизни проводит в постели, отрешившись от мира, скованная ужасной болью. Не знала, что у них с моей матерью была общая привязанность. Вспоминается почему-то, как Мадж появилась в метель с коробкой обезболивающего средства для Гейла. Как подарила мне брошку покойной тети - Мэйсили Доннер, трибута, погибшего на арене. Теперь я совсем по-другому буду смотреть на свою пересмешницу. Хеймитча выкликают последним, и он поражает меня еще сильнее, нежели юная мама. Молодой. Полный сил. В это трудно поверить, однако внешне он очень даже ничего: темные курчавые волосы, серые глаза с искрой, как у подлинного обитателя Шлака, и уже тогда - ощущение опасности исходит от него. - Ой, Пит! Надеюсь, это не он убил Мэйсили? - вырывается у меня. Отчего-то мне невыносимо об этом думать. - По-моему, шансы слишком малы, - качает головой Пит. - Все-таки сорок восемь игроков. Вот они на колесницах - трибуты нашего дистрикта, как обычно, одеты в убогие шахтерские робы, - и первые интервью мы перематываем, жаль тратить время. Но раз уж Хеймитчу предстоит победить, подробно смотрим его беседу с Цезарем Фликерменом, практически не изменившимся с той поры, если не считать темно-изумрудного оттенка волос, век и губ. Даже синий костюм мерцает все так же. - Итак, Хеймитч, в этом сезоне соперников будет на сто процентов больше. Что ты об этом думаешь, а? - подает реплику Цезарь. Тот пожимает плечами. - Не вижу разницы. Ну, набрали еще больше стопроцентных глупцов; на моих шансах это не скажется. Публика взрывается смехом, и Хеймитч отвечает высокомерной, бесстрастной полуулыбкой - как у акулы. - А он не лезет за словом в карман, - бормочу я. Наступает утро начала Голодных игр. Одна из трибутов поднимается на арену. И происходящее мы словно видим ее глазами - и невольно ахаем. На лицах игроков - изумление. Даже Хеймитч радостно поднимает брови, но тут же озабоченно хмурится. Картина просто захватывает дух. Золотой Рог изобилия расположился посередине зеленого луга, пышно покрытого цветами. В лазурном небе плывут невесомые белые облачка. Безмятежно щебечут птицы. У некоторых трибутов раздуваются ноздри: наверное, запах тоже волшебный. Показывают снимок с воздуха: луг протянулся на многие мили. Где-то вдали с одной стороны зеленеют леса, с другой - белеет вершина высокой горы. Многие сбиты с толку и, даже услышав гонг, движутся точно в опутавшем их полусне. Многие, но только не наш сегодняшний ментор. Миг - и он уже возле Рога, вооружен до зубов, на спине - мешок с отборными припасами. Хеймитч бросается к лесу прежде, чем большинство его соперников успевает ступить на землю. В первой кровавой бойне погибает восемнадцать трибутов. Прочие тоже мрут словно мухи, и лишь теперь становится ясно, сколько угрозы таят в себе местные прелести. Сочные плоды на ветвях кустарника, кристальные воды ручьев, даже насыщенный запах цветов - все пропитано ядом. Безопасны лишь дождевая вода и пища, добытая у Рога изобилия. Тем временем возле горы в поисках жертв рыщет команда профи из десяти человек, сумевших как следует запастись едой и оружием. Впрочем, у Хеймитча в чаще свои трудности. Пушистые золотые белочки, оказавшиеся кровожадными хищницами, не боятся нападать целыми стаями, а укусы жалящих бабочек вызывают агонию, если не убивают наповал. Но он продолжает идти вперед, всегда спиной к далекой горе. Мэйсили, хоть и покинула Рог изобилия с маленькой сумкой, очень выгодно распорядилась добытым. Кроме глубокой миски и полосок сушеной говядины, она обнаружила духовое ружье с двумя дюжинами дротиков и, смазав каждое острие одним из местных ядов, приобрела оружие, смертельное для любого врага. Четыре дня спустя живописная гора превращается в действующий вулкан. Извержение уносит жизни сразу двенадцати игроков, среди которых - пятеро профи. По склонам струится жидкое пламя, на лугу не скроешься, - и выжившим трибутам приходится бежать в лес. Хеймитч упорно пытается следовать избранному направлению, но лабиринты непроходимых колючих зарослей оттесняют его обратно. Встретив троих профи, гораздо сильнее и крупнее себя, он молниеносно выхватывает свой нож и успевает зарезать двоих, но третий отбирает оружие и уже целится в горло - как вдруг валится наземь с отравленным дротиком под лопаткой. Из лесного полумрака выступает Мэйсили Доннер. - Вдвоем уцелеть будет легче. - Убедила, - кивает Хеймитч, потирая шею. - Союзники? Мэйсили молча кивает, и между ними возникает одна из тех связей, которые так сложно рвать, хотя рано или поздно приходится - если мечтаешь вернуться домой, в свой дистрикт. Вместе они, как и мы с Питом, держатся куда лучше. Чаще отдыхают, придумывают, как собрать больше дождевой воды для питья, сражаются спина к спине и поровну делят между собой припасы убитых соперников. Вот только Хеймитч не собирается отклоняться от выбранного курса. - Зачем это? - много раз интересуется Мэйсили, не получая никаких объяснений, а потом попросту отказывается идти, пока не услышит ответа. - Где-то же должен быть край, понимаешь? - бросает Хеймитч. - Арена не бесконечна. - Что ты там хочешь найти? - спрашивает временная союзница. - Не знаю. Но вдруг оно нам пригодится? И вот, проломившись через непролазную стену колючих кустов при помощи раздобытой в бою паяльной лампы, оба выходят на плоский участок сухой земли, ведущей к обрыву. Далеко-далеко внизу виднеются острые зубцы скал. - Это все, Хеймитч, - говорит Мэйсили, - Возвращаемся. - Нет, я остаюсь. - Ладно. Все равно нас осталось пятеро. Может, и вправду пора прощаться, - произносит она. - Хорошо, - соглашается Хеймитч. Даже не посмотрев на нее. Не пожав руки. Мэйсили молча уходит. А он долго бродит по краю обрыва, словно пытаясь что-то сообразить. Нога задевает булыжник, и тот улетает в пропасть - похоже, что навсегда. Однако через минуту, когда Хеймитч присаживается отдохнуть, камень появляется снова, описывает дугу и падает у него за спиной. Трибут недоуменно изучает его. Потом, нахмурившись, подбирает еще один, покрупнее, и уже с умыслом швыряет за край. Когда булыжник возвращается прямо в руки, Хеймитч вдруг разражается хохотом. И тут начинает кричать Мэйсили. Союз расторгнут, причем по ее же воле, так что можно было бы с чистой совестью пропустить вопли мимо ушей. Но Хеймитч устремляется в чащу - и успевает увидеть, как стая приторно-розовых птичек с длинными тонкими клювами многократно пронзает девушке шею. Мэйсили умирает, держа его за руку, и мне на память приходит Рута. Я тоже ее не уберегла. В тот же день погибает еще один трибут, а его убийца падает жертвой хищных белок; теперь за корону сражаются двое - Хеймитч и девушка из Одиннадцатого. Она крупнее, быстрее, и когда дело неизбежно доходит до схватки, получается ужасное кровавое месиво. Оба успевают нанести друг другу множество страшных ран, когда Хеймитч теряет оружие. Придерживая руками выпадающие внутренности, он из последних сил тащится через дивно прекрасный лес. Противница следует по пятам с топором в руке, ожидая возможности нанести роковой удар. Хеймитч уже на краю. Топор летит прямо в цель, но «цель» в изнеможении валится наземь, и он отправляется в пропасть. Обезоруженная девушка замирает на месте, силясь руками зажать пустую глазницу, откуда хлещут потоки крови, - возможно, надеется попросту пережитъ соперника, который уже начал биться в судорогах. Но ему известно то, о чем не подозревает она. Топор возвращается. Перелетает через край и вонзается прямо в голову. Раздается пушечный выстрел, тело убирают, и барабанная дробь возвещает победу Хеймитча. На этом запись кончается. Какое-то время мы просто сидим в молчании, Наконец Пит подает голос: - У подножия скалы было силовое поле, как и на крыше Тренировочного центра. Чтобы никто не вздумал покончить с собой. Хеймитч придумал способ сделать из него оружие... - И не только против соперников, но и против Капитолия тоже, - подхватываю я. - Никто ведь такого не ожидал. Поле даже и не задумывалось как часть арены, а уж тем более - как подсобное средство для игроков, Капитолийцы остались с носом. Значит, вот почему я не помню, чтобы этот сезон часто крутили по телевизору. Поступок Хеймитча почти так же опасен, как наша выходка с ягодами! Впервые за несколько месяцев мне хочется рассмеяться, от души рассмеяться. Пит озадаченно трясет головой, словно я сошла с ума. Отчасти так оно и есть. - Почти, но не так же, - звучит у меня за спиной. Поворачиваюсь, опасаясь увидеть злость на лице ментора, но Хеймитч подмигивает и запрокидывает бутылку. Итак, с трезвым образом жизни покончено. Наверное, стоило бы рассердиться, однако меня увлекает совсем другое чувство. Я потратила столько недель, пытаясь лучше узнать врагов, но не дала себе труд задуматься о тех, кто со мной. В душе разгорается надежда. Кажется, я наконец уяснила, кто такой Хеймитч. И начала понимать саму себя. Неужели же двое людей, причинивших Капитолию столько хлопот, не придумают, как вернуть домой Пита? 15 Я много раз имела дело с Флавием, Венией и Октавией и, казалось бы, должна не моргнув глазом выдержать очередную встречу. Кто же знал, что она будет стоить мне стольких волнений. В какой-то момент каждый из этой троицы разражается рыданиями. У Октавии глаза вообще поминутно на мокром месте. Похоже, троица и впрямь ко мне привязалась, жалеет о моем возращении на арену. Учитывая, что со мной навсегда пропадет и пропуск на крупные светские вечеринки (в особенности на нашу с Питом свадьбу), горе выглядит вполне искренним. К тому же этим людям ни разу не приходило в голову быть сильными ради кого-то, так что мне же самой приходится их утешать. Если вспомнить, кого именно среди нас ожидает смерть, это несколько раздражает. Вспоминается фраза Пита о том проводнике, огорчившемся из-за победителей, которым вновь придется сражаться. Якобы не весь Капитолий в восторге от этого. Я до сих пор полагаю, что слезы публики быстро высохнут с первым ударом гонга, и все-таки для меня настоящее откровение - убедиться, что капитолийцы хоть что-то к нам чувствуют. Ведь они каждый год с удовольствием наблюдают, как умирают дети, Но может быть, победители прошлых лет - это другое дело. Зрители слишком много знают о них, чтобы с легкостью позабыть, что они - такие же люди. Кому по душе, когда убивают его хороших знакомых? В каком-то смысле наступающий сезон значит для столицы примерно то же самое, что и для дистриктов. Слезы Флавия, Вении и Октавии, как нарочно, напоминают о тех слезах, что сейчас проливаются дома. К тому времени как появляется Цинна, я уже взвинчена и расстроена беспрестанными утешениями. Замерев посередине комнаты в тонком халатике, чувствуя жжение во всей коже и даже в сердце, я знаю, что больше не выдержу ни единого жалостливого взгляда, И, едва лишь дверь открывается, громко рычу: - Только попробуй всхлипнуть - прикончу на месте! - Сырое выдалось утро? - улыбается Цинна. - Меня можно отжимать над тазом, - отвечаю я. Он обнимает меня, ведет на обед, а по пути приговаривает: - Не волнуйся. Твой покорный слуга привык изливать свои чувства в работе, так что если кому и сделает больно, то себе одному. - Еще раз мне этого не вынести, - предупреждаю я. - Знаю. Мы с ними потолкуем, - обещает Цинна. После обеда мне становится лучше. Настроение поднимает и запеченный фазан в сияющей россыпи похожих на драгоценные камни мармеладок, и миниатюрные копии настоящих овощей в растопленном масле, и картофельное пюре с петрушкой. На сладкое подают дольки фруктов, которые нужно макать в жидкий шоколад. Цинна заказывает вторую общую миску, потому что я бесцеремонно принимаюсь черпать вкуснятину ложкой. - Между прочим, что ты наденешь на нас на Открытие? Каски с лампами или живое пламя? - интересуюсь я, дочиста облизав и вторую миску. Дело в том, что во время выезда на колесницах наши с Питом наряды должны как-то напоминать об угледобыче, распространенной в Двенадцатом дистрикте. - Что-нибудь в этом роде, - загадочно отвечает Цинна. Пора облачаться в костюмы. Стилист отсылает прочь заявившихся было участников команды подготовки, объяснив, что они и так с утра постарались - больше некуда. Троица с благодарностью удаляется, оставляя меня в руках Цинны. Первым делом он заплетает мне волосы маминым способом, а потом принимается за макияж. В прошлом году краски было совсем немного, чтобы зрители узнавали меня потом на арене. Но сейчас лицо почти скрыто под слоем трагических бликов и черных теней. Высоко изогнутые брови, острые скулы, темно-фиолетовые губы, глаза - точно угли. На голову Цинна водружает полукорону, доставшуюся мне как победительнице, только не золотую, а из тяжелого черного металла. Наряд поначалу кажется очень простым - черный костюм, обтягивающий тело от шеи до самых пяток. Потом стилист убавляет в комнате свет и, устроив сумерки, нажимает особую потайную кнопочку на моем запястье. Завороженно опускаю глаза. Одежда медленно оживает: легкое золотистое свечение мягко разгорается, превращаясь в оранжево-алый цвет. Кажется, я целиком покрыта пылающими... нет, я сама - пылающий уголь, только что вынутый из печи, Цвета поднимаются и опадают, движутся и перемешиваются, в точности как на угольях. - Как же тебе удалось? - восхищаюсь я. - Мы с Порцией долго смотрели в огонь, - отвечает Цинна. - Ну-ка, взгляни на себя. Он разворачивает меня к зеркалу. Оттуда смотрит не девушка, даже не женщина, а какое-то сверхъестественное создание, способное жить в самом жерле вулкана, сгубившего стольких людей во время Квартальной бойни Хеймитча. Черная полукорона, пылающая теперь, точно ее докрасна раскалили, бросает чудные блики на разукрашенное лицо. Китнисс, огненная девчушка, выросла из язычков огня и платьиц, отделанных самоцветами. Сегодня она - опаснее пламени. - По-моему, это... то, что надо для встречи с другими игроками, - говорю я. - Да, думаю, кончилось время розовых помад и ленточек за спиной, - кивает стилист. И касается кнопочки на запястье. - Не будем напрасно тратить заряд. В этот раз никому не маши и не улыбайся. Смотри прямо перед собой, словно публика ничего не значит. - Ну, это проще простого, - вырывается у меня. Цинна уходит по своим делам, а я решаю отправиться прямиком на нижний этаж комплекса, где ожидают своего выезда колесницы и трибуты. Хочу найти Хеймитча или Пита, но их еще нет. В отличие от прошлого года, когда каждый торчал у своей повозки, будто приклеенный, сегодня как менторы-победители, так и игроки стоят небольшими группами, переговариваются. Конечно, ведь они хорошо знакомы друг с другом, только не со мной. И вообще, я не такой человек, чтобы жать всем руки и представляться. Поглаживаю одного из коней и стараюсь держаться в тени: может быть, не заметят? Но ничего не выходит. Поворачиваю голову на громкий хруст гальки - и в нескольких дюймах от моего лица вспыхивают знаменитые бирюзовые глаза. - Привет, Китнисс, - произносит Финик Одэйр, словно мы знакомы всю жизнь, а не видим друг друга впервые. - Привет, Финник, - в тон ему отзываюсь я, хотя чувствую себя неуютно. Парень встал слишком близко... и как-то чересчур открыт. - Хочешь сахару? - Он протягивает полную горсть белоснежных кубиков. - Это для лошадей, но кому какая разница? Кони годами лопают сладкое, а вот мы с тобой... Если уж сахар сам дается в руки - хватай. Финник Одэйр - живая легенда Панема. Пережив шестьдесят пятый сезон Голодных игр в четырнадцатилетнем возрасте, он так и остался самым юным из победителей. В Дистрикте номер четыре его растили как профи, поэтому шанс на удачу изначально был высок, но ни один тренер не может похвастаться тем, что наделил юношу невиданной красотой. В то время как остальным игрокам приходилось чуть не вымаливать горстку зерна или спички в подарок, высокий, отлично сложенный Финник с его золотистой кожей, бронзовой шевелюрой и потрясающими глазами не знал нужды ни в пище, ни в сильных лекарствах и ни в оружии. Спустя примерно неделю соперники запоздало сообразили: нужно было убить его первым. Парень и так превосходно орудовал копьями и ножами, добытыми у Рога изобилия, но когда к нему на серебряном парашюте опустился трезубец (самый дорогостоящий подарок на моей памяти), это решило исход Игры. Главное занятие жителей Четвертого дистрикта - рыболовство. Финник с раннего детства плавал на лодке. Он тут же сплел сеть из виноградной лозы, переловил ею всех противников и по одному заколол трезубцем. Еще пара дней - и корона была у него. Капитолийцы слюной исходят по этому мальчику. Благодаря юному возрасту, поначалу его на год или два оставили в покое, но уже с шестнадцати лет Финник присутствует на каждых Играх, и толпы поклонников таскаются за ним по пятам. Правда, никто не пользуется его благосклонностью долгое время. В течение своего ежегодного визита он успевает четыре-пять раз поменять окружение. Неважно, стар человек или юн, миловиден или уродлив, богат или беден - Финник проводит с ним какое-то время, принимает экстравагантные подарки, но никогда не задерживается и не возвращается. Весьма вероятно, это один из самых потрясающих и желанных людей на планете, хотя, честно сказать, меня он совершенно не привлекает. То ли слишком красив, то ли слишком доступен, а может быть, его чересчур легко потерять. - Нет, спасибо, сахару не хочется. А вот примерить когда-нибудь твой костюмчик я бы не отказалась. На Финнике - золотая сеть, умышленно завязанная узлом возле паха, так что парень не сказать, чтобы вышел на люди голым, но весь открыт перед публикой. Видимо, стилисты решили: чем больше плоти увидит зритель, тем выгоднее. - А ты меня просто пугаешь в этом новом обличье. Что стало с милыми девичьими платьями? - спрашивает он и проводит языком по губам. Представляю, как это сводит с ума других людей, однако перед моими глазами тут же встает старый Крей, пускающий слюни при виде нищих голодных девушек. - Я из них выросла. Финник тянется к моему воротнику и потирает материю между пальцами. - Не повезло тебе с этой Квартальной бойней. Могла бы пожить в Капитолии припеваючи: украшения, деньги, все, что душа попросит. - Украшения терпеть не могу, а денег и так девать некуда. Кстати, на что ты потратил свои? - Ну, такие банальные мелочи меня давно уже не занимают, - отмахивается он. - Чем же люди расплачиваются за счастье лицезреть тебя рядом с собой? - осведомляюсь я. - Тайнами, - отвечает Финник вполголоса и наклоняет голову, едва не коснувшись губами моего уха. - А что скажешь ты, огненная Китнисс? Есть у тебя секреты, достойные моего внимания? Это глупо, но я почему-то краснею. Пытаюсь вернуть себе самообладание и шепчу: - Нет, я открытая книга. Кажется, люди узнают мои секреты раньше меня самой. Юноша улыбается. - Увы, сдается мне, так оно и есть. - И быстро отводит глаза. - Пит идет. Жаль, что из-за Игры сорвалась ваша свадьба. Представляю, как ужасно ты себя чувствуешь. Забросив еще один кубик сахара в рот, Финник беззаботной походочкой удаляется. - Что ему понадобилось? - интересуется Пит, одетый и разукрашенный мне под стать. Я тянусь губами к его лицу, томно приопускаю ресницы и самым что ни на есть обольстительным тоном мурлычу: - Он предложил мне сахара и хотел выведать все мои тайны. - Да ладно тебе, - смеется напарник. - Нет, правда. Потом расскажу подробнее, а то сейчас у меня по коже мурашки бегают. - Как по-твоему, - вдруг произносит Пит, оглядываясь по сторонам, - если бы только один из нас победил, сегодня он был бы здесь, участником этого жуткого маскарада? - Разумеется. Особенно ты, - вырывается у меня. - Почему - особенно? - улыбается он. - Потому что у тебя слабость к красивым вещам, а у меня ее нет, - снисходительно поясняю я. - Капитолий сумел бы тебя заморочить, а там и купить навсегда. - Чувство прекрасного - это еще не слабость, - возражает Пит, - Разве что в случае моего к тебе отношения... Слышится музыка. Широкие створки дверей распахиваются, и первая колесница выезжает под рев толпы. - Готова? - Пит подает мне руку, чтобы помочь взойти на повозку. Я поднимаюсь и втягиваю его за собой. - Постой-ка. - Поправляю ему корону - Видел свой костюм включенным? Мы снова всех поразим. - Это точно. Но Порция говорит, нам нужно быть выше этого. Не махать руками, ничего такого не делать, - предупреждает он. - Между прочим, где наши стилисты? - Не знаю, - отзываюсь я, окидывая взглядом процессию. - Может лучше, проедем вперед и включимся? Мы так и поступаем. В ту же минуту зрители поднимают шум, начинают показывать пальцами, и я понимаю: мы снова станем легендой Открытия. Двери все ближе; вытянув голову, оглядываюсь вокруг, однако не замечаю ни Цинны, ни Порции, а ведь в прошлом году они были рядом с нами до самого выезда. - За руки нужно держаться? - спохватываюсь я. - Думаю, это решили оставить на наше усмотрение, - отзывается Пит. Я смотрю в эти голубые глаза, которые, сколько краски ни наложи, не станут смертельно опасными, и вспоминаю, как еще год назад собиралась убить его. Думала; Пит мечтает о том же. И вот как все изменилось. Теперь я сделаю все, чтобы он остался в живых, даже ценой моей собственной жизни, А все же внутри нет-нет и раздастся трусливый голосок: хорошо, что рядом он, а не Хеймитч. Наши руки сами собой сплетаются. Какие могут быть споры! Конечно же, мы пройдем через это вместе, мы - единое целое. Колесница врывается в предвечерние сумерки, и в тот же миг гул толпы перерастает в восторженный визг. Но ни один из нас даже ухом не поведет. Я напряженно смотрю куда-то вдаль, делая вид, будто нет ни публики, ни трибун, ни всеобщего сумасшествия. Разве что иногда бросаю взгляд на гигантские экраны вдоль трассы. Мы не просто красивы, мы - воплощение темной силы. Даже больше того: несчастные влюбленные из Дистрикта номер двенадцать, так много страдавшие и так мало радости получившие в награду, мы не ластимся к зрителям, не дарим улыбок, нам наплевать на воздушные поцелуи. Победители, которые не умеют прощать. И мне это нравится. Наконец-то можно не притворяться. Поворачивая на Большой городской круг, я замечаю, что кое-кто пытался украсть идею наших стилистов. Оснащенные лампочками костюмы трибутов из Третьего дистрикта, выпускающего электротехнику, хотя бы имеют какой-то смысл. Но для чего скотоводы Десятого, нарядившиеся коровами, нацепили пылающие пояса? Неужели чтобы поджариться? Жалкое зрелище. А вот мы с Питом настолько великолепны в переливчатых углях, что даже трибуты глазеют на нас. Особенно парочка из Шестого, известная своим пристрастием к морфлингу. Оба - ходячие скелеты, обтянутые морщинистой желтой кожей. Огромные глаза не отрываются от нас, даже когда президент поднимается на балкон, чтобы всех поприветствовать на Открытии нового сезона. Звучит мелодия гимна, мы едем последний круг, и... Возможно, мне это мерещится? Или Сноу тоже не сводит взгляда с меня! Дождавшись, когда за нами закроются двери Тренировочного центра, мы с Питом позволяем себе расслабиться. Цинна и Порция поздравляют с удачным началом. Появляется Хеймитч. Правда, сперва он подходит к трибутам Одиннадцатого дистрикта - говорит с ними, кивает в нашу сторону и наконец подводит к нам поздороваться. Рубаку я помню - много лет подряд видела на экране, как он опрокидывает бутылку-другую в компании Хеймитча. Кожа темная, рост - около шести футов, одна рука заканчивается культей, Ладонь утрачена в схватке во время Игры, тридцать лет назад. Я уверена, победителю предлагали сделать протез, точно так же как Питу, когда пришлось ампутировать часть ноги, - но он отказался. Его напарница Сидер, судя по цвету оливковой кожи и черным прямым волосам с серебристой искрой, похожа на обитательницу Шлака, разница только в золотисто-карих глазах. Несмотря на свои шестьдесят лет, она выглядит очень крепкой и, судя по виду, за эти годы не пристрастилась ни к алкоголю, ни к морфлингу, ни к иным искусственным способам бегства от действительности. Прежде чем кто-то из нас успевает сказать хоть слово, Сидер ласково обнимает меня. Знаю, это в память Руты и Цепа, и я невольно шепчу: - Как семьи? - Живы, - приглушенно бросает она и лишь потом разнимает объятия. Рубака обхватывает меня здоровой ручищей и смачно целует прямо в губы. Изумленно шарахаюсь в сторону - и слышу довольный гогот Хеймитча. В это время являются служители Капитолия и велят нам пройти к лифтам. Пожалуй, их раздражает панибратство среди участников, которым, кажется, наплевать на Голодные игры. Мы с Питом шагаем рука об руку, и тут кто-то нас догоняет. Девушка сбрасывает венок из веток с листьями, не заботясь о том, куда он упал. Джоанна Мэйсон. Дистрикт Седьмой, бумага и древесина, отсюда и ветки. Она победила за счет того, что долго и убедительно разыгрывала из себя беспомощную тихоню, на которую не стоило обращать внимания, а потом оказалась изощренной убийцей. Растрепав остроконечные локоны, она закатывает широко посаженные глаза. - Ужасный костюм, да? Мой стилист - самый круглый дурень в Капитолии. Наши трибуты уже лет тридцать носят наряды лесных деревьев. Вот бы поработать с Цинной. У вас просто потрясающий вид. Девчачьи разговоры никогда мне не удавались. Платья, волосы, макияж... Приходится врать: - Да, он помогал мне разработать свою линию одежды. Ты бы видела, что Цинна делает с бархатом. Бархат - единственный материал, вовремя пришедший мне на ум. - Видела. Во время вашего тура. Это чудо без лямок в Дистрикте номер два, темно-синее с бриллиантами? Такая прелесть, что я готова была протянуть руку через экран и сорвать его прямо с твоей спины. «Ага, - проносится у меня в голове. - Желательно вместе с кожей». Дожидаясь лифта, она расстегивает остальную часть костюма, роняет на пол и с отвращением на лице отправляет пинком подальше. Кроме тапочек травяного зеленого цвета на ней теперь ни единой нитки. - Фу, так-то лучше. Мы заходим в одну и ту же кабину, и всю дорогу до восьмого этажа Джоанна болтает с Питом о живописи. Угольные переливы его костюма бросают блики на обнаженную грудь. Когда соседка нас покидает, я отвожу глаза, но прекрасно знаю, что Пит ухмыляется. Следом выходят Рубака и Сидер, и мы остаемся наедине. Я вырываю руку, а он ни с того ни с сего заливается хохотом. - В чем дело? - бросаю я, когда мы выходим из лифта. - В тебе, Китнисс. Разве не видишь? - давится смехом Пит. - Чего не вижу? - Почему они все так себя ведут. Финник с его сахарком, Рубака с поцелуями, а теперь эта девушка начала раздеваться, - Он пытается сделать серьезный вид, но все бесполезно. - Они же играют с тобой, потому что ты... Понимаешь? - Нет, не понимаю. В самом деле, о чем он? - Например, не могла смотреть на мое обнаженное тело, даже когда я был при смерти. Ты такая... чистая, - наконец выдавливает из себя Пит. - Неправда! - вырывается у меня. - Да я целый год, когда видела камеры, чуть не срывала с тебя одежду! - Да, но... Понимаешь, для Капитолия ты слишком чистая. По мне, так все идеально. - Он явно питается меня успокоить. - Они тебя просто дразнят. - Нет, насмехаются! И ты с ними заодно! - Ни в коем случае. - Пит отрицательно качает головой, кусая губы, чтобы снова не прыснуть. Я начинаю всерьез сомневаться в своем решении сохранить ему жизнь, когда рядом с нами открывается еще один лифт. Хеймитч и Эффи, чем-то ужасно довольные, присоединяются к нам, и вдруг лицо ментора каменеет. «Что я опять натворила? » - чуть не срывается у меня с губ. Но Хеймитч пристально смотрит мимо, на вход в столовую. Проследив за его взглядом и поморгав от удивления, Эффи жизнерадостно щебечет: - Кажется, в этот раз вам подобрали сочетающийся комплект! Развернувшись, я вижу рыжеволосую безгласую девушку, с которой уже знакома по прошлым Голодным играм. Как это мило - встретить подругу в подобном месте. Рядом стоит молодой человек, разумеется, тоже безгласый - и тоже рыжеволосый. Ясно, почему Эффи назвала их «сочетающимся комплектом»... Внезапно меня словно током бьет. Потому что и молодой человек мне отлично знаком. И не по капитолийским торжествам. Мы частенько беседовали в Котле, посмеивались над варевом Сальной Сэй. В последний раз я видела его лежащим без сознания на площади, где истекал кровью Гейл. Имя нашего нового безгласого - Дарий. 16 Ментор цепко впивается мне в запястье, предостерегая от необдуманных поступков, но я теряю дар речи не хуже Дария. Хеймитч однажды упоминал, что в Капитолии с языками безгласых делают что-то ужасное, и они уже никогда не заговорят. В ушах звучит голос Дария - веселый, поддразнивающий меня не так, как сегодняшние соперники по арене, а из искренней взаимной симпатии. Если бы Гейл это видел... Выдать наше знакомство хотя бы жестом - нельзя, иначе бывшего миротворца ждет неминуемое наказание. Мы просто глядим друг другу в глаза. Он - бессловесный раб; я - обреченная на заклание жертва, Что мы могли бы друг другу сказать? «Мне жаль»? «Я чувствую твою боль, как свою»? «Хорошо, что мы с тобой были знакомы»? Впрочем, Дарий этому вряд ли радуется. Не вмешайся я в ту позорную казнь, он бы не попытался остановить Треда. Не лишился бы языка. А главное, не состоял бы теперь при мне, ведь я более чем уверена: президент Сноу нарочно сделал его моим безгласым. Вывернувшись из железной хватки Хеймитча, ухожу к себе в комнату и запираю дверь. Опускаюсь на край кровати, упираюсь локтями в колени, а лбом в кулаки. Долго смотрю на мерцающие цвета костюма, воображая, будто перенеслась в свой старый дом в Двенадцатом дистрикте и свернулась калачиком у огня. Заряд понемногу кончается, и материя гаснет, чернеет. Когда наконец Эффи приходит позвать на ужин, я поднимаюсь, снимаю наряд и бережно укладываю его на столе вместе с полукороной. Тщательно умываюсь в ванной, избавляясь от темной раскраски. И, переодевшись в обыкновенную рубашку с брюками, спускаюсь в банкетный зал. Ужин проходит, словно в мутном сне. Дарий и рыжеволосая прислуживают нам за столом. Эффи, Хеймитч, Цинна, Порция и Пит, кажется, обсуждают Открытие. В память врезается лишь одно. Я нарочно роняю на пол тарелку с горошком и, не дожидаясь, пока меня кто-нибудь остановит, лезу под стол. Дарий тут же бросается собирать раскатившиеся горошины. На миг мы оказываемся рядом, скрытые от посторонних глаз, и наши руки соприкасаются. Его грубая кожа покрыта масляным соусом с тарелки. Наши отчаянно сцепившиеся пальцы говорят больше, нежели все невысказанные слова. Эффи квохчет: - Китнисс, это же не твоя работа! И мы разжимаем руки. Когда все отправляются смотреть повтор Открытия, я втискиваюсь на кушетке между стилистом и ментором: не хочу, чтобы рядом был Пит. Кошмар, случившийся с Дарием, касается Гейла, меня и, возможно, Хеймитча, но не его. Они, в лучшем случае, здоровались при встрече на улице. Пит никогда не принадлежал Котлу, как мы. И вдобавок я все еще злюсь на него за насмешки. Как-нибудь обойдусь без участия и утешения. Нет, я не передумала сделать все для спасения его жизни, но больше ничего ему не должна. На экране показывают, как процессия движется к Большому городскому кругу, и у меня в голове мелькает: это же отвратительно. Даже в обычный год провозить ряженых трибутов по улицам, точно пленных, - жестоко. Дети в костюмах выглядят глупо, однако стареющие победители представляют собой необычайно жалкое зрелище. Те, что помоложе, вроде Джоанны и Финника, или те, чьи тела не успели одряхлеть, как у Брута и Сидер, еще сохраняют остатки достоинства. Но люди, попавшие в хищные когти пьянства, морфлинга или болезней, смотрятся более чем нелепо в нарядах, изображающих дойных коров, деревья или буханки хлеба. В прошлом сезоне мы без передышки обсуждали каждого из участников; сейчас отпускаем лишь редкие замечания. Неудивительно, что зрители сходят с ума при виде нас с Питом - сильных, юных, красивых, в сияющих облачениях, как и положено выглядеть настоящим трибутам. Едва заканчивается сюжет, я встаю и, поблагодарив Цинну с Порцией за великолепную работу, иду к себе спать. Эффи напоминает: за завтраком будем обсуждать стратегию тренировок. Но даже в ее голосе звучат утомленные нотки. Бедняжка Эффи. В кои-то веки ей выдался более-менее приличный год, и вот как все обернулось. Даже она, представьте себе, не может найти в происходящем светлую сторону. Думаю, по капитолийским меркам это уже серьезная трагедия. Немного погодя в дверь еле слышно стучат, но я не отвечаю. Сегодня мне Пит не нужен. Тем более когда поблизости Дарий. Это все равно, что сам Гейл. Гейл... Как я избавлюсь от мыслей о нем, пока живое, из плоти и крови, напоминание блуждает по здешним коридорам? Сегодняшние кошмары связаны с языками. Сначала я, оледеневшая и беспомощная, наблюдаю, как руки в перчатках делают кровавый надрез по рту Дария. Потом оказываюсь на костюмированной вечеринке. За мной таскается кто-то - кажется, Финник - с торчащим из-под маски длинным и мокрым, подергивающимся языком. Потом он хватает меня, срывает свою личину - и я вижу перед собой президента Сноу, с пухлых губ которого капает красная слюна. И наконец я вновь на арене, во рту пересохло, язык - будто наждачная бумага. Впереди блестит водная гладь, но пруд удаляется каждый раз, когда я пытаюсь к нему прикоснуться. Проснувшись, бреду в туалет и долго, до полного изнеможения, глотаю воду из-под крана. Затем избавляюсь от мокрой от пота пижамы, падаю голая на постель и забываюсь сном. Наутро всеми силами оттягиваю минуту, когда придется спускаться к завтраку. Ну не хочется мне обсуждать тренировочную стратегию. О чем тут можно толковать? Каждый участник уже четко знает, на что способны другие. Или, по крайней мере, были способны. Мы с Питом продолжим играть в несчастную любовь, вот и все. Не говорить же об этом в присутствии безгласого Дария. Долго стою под душем, медленно надеваю оставленный Цинной тренировочный костюм, а потом заказываю еду из меню прямо в комнату, по телефону. Через минуту на столе появляется колбаса, яичница, хлеб, картошка, сок и чашка горячего шоколада. Набиваю живот, силясь растянуть время до тренировки, которая начинается в десять утра. В девять тридцать Хеймитч рассерженно барабанит в дверь, приказывая мне сейчас же идти в банкетный зал. После этого я отправляюсь чистить зубы и неспешно спускаюсь, убив на дорогу еще пять минут. Зал совершенно пуст, если не считать Пита с Хеймитчем, чье лицо багровеет от алкоголя и злости. Кстати, на его руке сверкает литой золотой браслет с изображением пламени. Очень симпатичная вещица, но ментор крутит ее с таким несчастным видом, словно это не ювелирное украшение, а кольцо наручников, например. - Ты опоздала! - рявкает он. - Прошу прощения. Еле встала после целой ночи многоязычных кошмаров. - Я стараюсь говорить как можно враждебнее, но голос предательски вздрагивает. Хеймитч мрачно хмурится, а потом сменяет гнев на милость. - Ладно, забудем. Итак, во время сегодняшней тренировки перед вами стоит две задачи. Во-первых, продолжайте разыгрывать безумно влюбленных. - Ясное дело, - бросаю я. - И во-вторых, заведите друзей. - Нет, - вырывается у меня. - Я никому не верю, большинство из них не выношу, и лучше уж нам остаться вдвоем. - Я тоже так говорил, - начинает Пит, - но... - Но этого недостаточно, - напирает ментор. - На сей раз вам потребуется куда больше союзников. - Почему? - возмущаюсь я. - Потому что преимущество - не за вами. Ваши соперники знают друг друга много лет. Думаете, кто станет их первой мишенью? - Мы. И как ни крути, старой дружбы нам не пересилить, - роняю я. - Для чего и стараться? - Но вы - настоящие бойцы. Любимцы публики. А значит, можете стать желанными союзниками. Если только сами дадите понять, что готовы работать в команде, - поясняет ментор. - То есть ты предлагаешь связаться с профи? - с отвращением выпаливаю я. По традиции трибуты из Первого, Второго и Четвертого дистриктов объединяются во время Игры, иногда привлекая в компанию еще нескольких отборных бойцов, и охотятся вместе на более слабых соперников. - А разве мы не стремились к этому с самого начала? Сделаться профи? - парирует Хеймитч. - Но команду сколачивают еще перед Играми. В прошлый раз Пит чудом пробился туда. Я вспоминаю, как возненавидела его, когда узнала об этом. - Другими словами, ты предлагаешь объединиться с Брутом и Финником, я не ослышалась? - Необязательно, - пожимает плечами ментор. - Пожалуйста, выбирай сама. Нынче все - победители. Лично я предложил бы Рубаку и Сидер. Финника тоже не стоит сбрасывать со счетов. В общем, найдите кого-нибудь, кто может вам пригодиться. Помните, перед вами уже не кучка дрожащих от страха детишек. Эти люди - опытные убийцы, как бы плохо ни выглядели некоторые из них. Возможно, он прав. Но кому я могу довериться? Разве что Сидер. Вот только хочу ли я заключать с ней союз - чтобы потом убить ее своими руками? Не думаю. Хотя с Рутой мы же как-то объединились, а обстоятельства были такие же. Я обещаю Хеймитчу постараться, но в глубине души понимаю: вряд ли из этой затеи выйдет что-нибудь путное. Эффи приходит за нами довольно рано: в прошлом сезоне мы вышли вовремя, и все равно явились на смотр последними. Тут вмешивается Хеймитч и не разрешает ей проводить нас до зала. Не хватало еще нам, самым юным участникам, заявиться в компании няньки, когда важно, напротив, показать всем, как мы уверены в себе. Приходится Эффи ограничиться проводами до лифта. Поправив наши прически, она сама нажимает на кнопку вызова. Поездка слишком короткая для разговоров, однако, когда Пит находит мою ладонь, я ее не отдергиваю. Мало ли что между нами происходит наедине: на тренировку нужно явиться рука в руке. Зря Эффи волновалась, что мы прибудем последними. Раньше нас пришли только Брут с Энорабией. Судя по виду, ей около тридцати. Однажды, сойдясь в рукопашной схватке с противником, она убила его, вцепившись зубами прямо в шею, - вот и все, что мне удается припомнить, Зато сколько славы это принесло победительнице! Уже после Голодных игр она искусственно изменила зубы - позолотила и заострила их, точно клыки. В Капитолии от поклонников и поклонниц отбоя не было. К десяти утра появляется лишь половина участников. Атала, главный тренер, открывает зал точно в срок, даже не обратив внимания на отсутствие множества игроков. Возможно, она ожидала чего-то подобного. Мне становится чуточку легче. По крайней мере, людей, перед которыми придется изображать дружелюбие, оказалось на целую дюжину меньше. Прочитав список секций, в каждой из которых можно развить либо бойцовские приемы, либо навыки выживания, Атала дает добро начинать тренировки. Я предлагаю нам с Питом разделиться, чтобы как можно больше успеть поодиночке, и он идет метать копья вместе с Рубакой и Брутом. А меня больше привлекает вязание узлов - самая непопулярная секция. Мне нравится инструктор, и он с теплотой вспоминает меня: в прошлом году мы провели вместе достаточно времени. К его вящей радости, я показываю, что не разучилась плести ловушки, запутавшись в которых противник через мгновение повисает на дереве вниз головой. Тренер явно видел мои силки в действии на арене и держит меня за продвинутую ученицу, но я прошу повторить все виды узлов, какие только могут пригодиться, и еще несколько тех, что наверняка не понадобятся. Я готова пробыть с ним все утро, но часа через полтора кто-то обвивает меня руками сзади и ловко заканчивает хитроумную удавку, над которой я билась. Разумеется, это Финник. Кажется, этот парень всю свою жизнь только и делал, что потрясал трезубцами да вязал затейливые узлы. Минуту спустя, смастерив петлю, он делает вид, будто вешается - мне на потеху. Закатив глаза, я спешу перебраться в другое безлюдное место - туда, где учатся разводить костры. Нет, у меня это хорошо получается, но хотелось бы меньше зависеть от спичек. Инструктор дает мне кремень, огниво и обугленный лоскут. Задача оказывается сложнее, нежели представлялось вначале. При самых упорных стараниях я почти час бьюсь над приличным костром, наконец поднимаю торжествующие глаза - и вижу, что обзавелась компанией. Рядом трибуты из Третьего пытаются разжечь огонь при помощи спичек. Может, уйти? С другой стороны, хотелось бы еще раз поработать с кремнием, да и Хеймитч потом будет спрашивать, с кем я пробовала подружиться, а эти двое, кстати, - не худший выбор. Оба невысокого роста, кожа у них пепельная, шевелюры черные. Женщина, Вайресс, примерно ровесница моей мамы. Голос у нее тихий, вежливый. Правда, я тут же замечаю за ней дурную привычку - обрывать предложение на полуслове, точно забыв о существовании собеседника. Ее более старший напарник, Бити, вечно суетится, упорно старается выглянуть из-под собственных очков. Странноватая парочка, но, по крайней мере, они не смутят меня неожиданным раздеванием. И к тому же приехали из Дистрикта номер три. Может даже, как-нибудь подтвердят мои догадки о вспыхнувшем там восстании? Оглядываюсь вокруг. Пит угодил в окружение ножеметателей. Морфлингисты из Дистрикта номер шесть учатся маскировке, рисуют на лицах друг друга ярко-розовые завитушки. Трибута из Пятого рвет вчерашним вином посередине площадки для сражений на мечах, Финник с пожилой напарницей стреляют из лука. Джоанна Мэйсон опять разделась и натирается маслом, готовясь к уроку рукопашного боя. Пожалуй, не стоит мне трогаться с места. Вайресс и Бити оказываются неплохой компанией. Они дружелюбны в меру, но не чересчур любопытны. Когда разговор заходит о наших талантах, выясняется, что эти двое - изобретатели. Жалко же смотрится на их фоне мое надуманное увлечение модой! Вайресс упоминает швейную машинку, над которой трудилась в последнее время и которая «сама должна чувствовать натяжение ткани и выбирать силу...» Тут она отвлекается на соломинку у себя в руке. - Силу стежка, - договаривает Бити. - Автоматически, То есть исключает человеческие ошибки. И он рассказывает о музыкальных чипах личного изобретения, настолько крошечных, что умещаются в косметической блестке, и умеющих петь часы напролет. Во время предсвадебной фотосессии Октавия тоже упоминала о чем-то подобном. Похоже, настало время намекнуть на восстание. - Ах да, припоминаю, - бросаю я как бы между прочим. - Несколько месяцев назад моя косметичка ужасно расстроилась, когда не сумела их раздобыть. Наверное, немало заказов из Третьего дистрикта сорвалось, Бити всматривается в меня сквозь очки. - Да. Ну а у вас как с углем в этом году? Были какие-нибудь неполадки? - Нет. Разве что пару недель, когда нам прислали нового главу миротворцев, а так - ничего серьезного, - отвечаю я. - В смысле, на производстве это не сказалось. Но людям, конечно, пришлось голодать: все-таки две недели безработицы. Думаю, они поняли, что я хотела сказать. Не было у нас никаких мятежей. - А жаль, - произносит Вайресс немного разочарованно. - А мне ваш дистрикт казался довольно... - Интересным, - заканчивает за нее Бити. - И не ей одной. Мне становится не по себе. Получается, где-то люди готовы страдать гораздо серьезнее, нежели мои земляки. Надо сказать что-нибудь в их защиту. - Впрочем, у нас не так уж много жителей. Даже непонятно, к чему в Двенадцатом в последнее время столько миротворцев, - вздыхаю я. - И все же мой дистрикт по-своему интересен. По дороге в секцию, где учат строить убежища, Вайресс неожиданно замирает, уставившись на столы, у которых прогуливаются распорядители Голодных игр, едят и пьют, иногда посматривая и в нашу сторону. - Гляди-ка. - Она легонько кивает в их направлении. Подняв глаза, я вижу Плутарха Хевенсби в роскошной пурпурной мантии с меховым воротником, отличающей главного распорядителя. Он гложет ножку индейки. Непонятно, что могло ее так заинтересовать. На всякий случай я отзываюсь: - Да, в этом году он недурно продвинулся. - Нет-нет, посмотри на угол стола. Почти не. - Почти не заметишь, - заканчивает Бити, прищурившись из-под очков. Я недоуменно моргаю. А потом... тоже вижу. Квадратный, со сторонами не более шести дюймов, клочок пустого пространства странно подрагивает. В воздухе словно пробегают незримые волны, слегка искажая контуры кубка с вином и деревянного края столешницы. - Силовое поле. Занятно. Зачем распорядителям отгораживаться от нас? - задумывается Бити. - Это, наверное, из-за меня, - признаюсь я. - В том году на индивидуальном показе я пустила в них стрелу. Собеседники изумленно хлопают глазами. - Ну да, меня здорово разозлили. Значит, у каждого силового поля есть что-нибудь в этом роде? - Трещинка, - загадочно произносит Вайресс. - Да, слабое место, - поясняет Бити. - В идеале поле должно быть совершенно невидимым. Мне хочется продолжать расспросы, но нас зовут на обед. Пит все еще зависает в компании пятерых победителей, и я решаю поесть вместе с Третьим дистриктом. Вот бы уговорить Сидер присоединиться к нам... Однако новые приятели Пита придумали кое-что поинтереснее. Они стаскивают небольшие столики вместе и собирают один крупный стол, чтобы все могли есть сообща. Теперь я вконец теряюсь. Даже в школьные времена терпеть не могла питаться за общим столом. Честно: я бы так и обедала в одиночестве, если бы Мадж не обзавелась привычкой подсаживаться ко мне. Возможно, я бы еще стерпела общество Гейла, но он учился в старшем классе, и наши трапезы ни разу не совпадали. Беру поднос и пробираюсь к тележкам, заставленным разной едой. Пит ловит меня у кастрюли с тушеным мясом. - Ну, как прошло? - Отлично. Прекрасно. Мне нравятся победители из Третьего дистрикта. Вайресс и Бити. - Серьезно? - переспрашивает он. - Честно говоря, все над ними подшучивают. - Почему меня это не удивляет? - парирую я. Помню, Пита и в школе всегда окружала толпа приятелей. Непонятно, как он вообще обратил на меня внимание. Разве что из-за странностей. - Джоанна зовет их: Тронутая и Долбанутый. - Ну, разумеется. А мне-то хватило глупости посчитать их полезными. Но если сама Джоанна так сказала, натирая голые груди для драки, тогда конечно... - Вообще-то, прозвища прицепились к ним несколько лет назад, - отвечает Пит. - И я не хотел никого обидеть. Просто делюсь информацией. - Так вот, Вайресс и Бити очень умные. Они изобретатели. Они с ходу заметили силовое поле вокруг распорядителей. И если нам не судьба обойтись без союзников, лучше уж предпочесть эту парочку. - Я с такой силой швыряю половник в кастрюлю, что на нас обоих летят брызги соуса. - Почему ты злишься? - интересуется Пит, утираясь подолом рубашки. - Из-за той шутки у лифта? Извини. Я думал, мы вместе посмеемся. - Забудем, - трясу головой я. - Много разных причин. - Дарий, - кивает он. - Дарий. Игры. Это дурацкое приказание Хеймитча с кем-то дружить... - Если что, можем снова остаться вдвоем. - Знаю. Но Хеймитч, наверное, прав, - возражаю я. - Он всегда прав - если это касается Игр. Только не говори ему, что я так сказала. - В любом случае последнее слово насчет союзников останется за тобой. Но мне сейчас ближе всего Рубака и Сидер, - заявляет Пит. - Сидер - да, Рубака - ни за что. Вряд ли я передумаю. - А ты пойди пообедай с ним. Обещаю, я больше не дам ему лезть с поцелуями. За обедом Рубака и в самом деле был не так ужасен. По крайней мере, он трезв, а если даже и грубовато подшучивает оглушительным голосом, то в основном над самим собой. Ясно, чем он привлек нашего ментора с его темным образом мыслей, однако я все-таки не уверена, что готова взять этого человека в союзники. Стараюсь вести себя дружелюбнее - и не только с ним, а со всей компанией. После обеда наведываюсь в секцию по определению съедобных насекомых вместе с трибутами Дистрикта номер восемь - Цецелией, оставившей дома троих ребятишек, и Лаем, тугоухим старцем, который с трудом понимает, что вообще происходит вокруг, и упрямо сует себе в рот ядовитых букашек. Меня так и разбирает рассказать о той лесной встрече с Бонни и Твил - но как исхитриться? Кашмира и Блеск, сестра и брат из Первого дистрикта, сами приглашают меня заняться плетением подвесных гамаков. Оба держатся вежливо, но прохладно. Скорее всего, они лично знали убитых мной Марвела и Диадему, а то и были их менторами. И гамак, и попытка завести разговор получаются у меня не очень. Потом я некоторое время размахиваю мечом бок о бок с Энорабией. Мы обмениваемся двумя-тремя фразами, однако на большее нас не хватает. В рыболовной секции ко мне снова подходит Финник - главным образом чтобы представить старушку Мэгз из его родного дистрикта. Говорит она с жутким акцентом, да еще и картавит (похоже, перенесла инсульт), так что мне удается разобрать лишь одно слово из четырех. Однако могу поклясться, дайте ей что угодно - шип, рыбью косточку, кольцо-сережку, - и эта женщина в мгновение ока сделает рыболовный крючок. Немного погодя я перестаю слушать инструктора и попросту повторяю за ней. Изгибаю гвоздик, цепляю его на леску, сплетенную из своих волос - и получаю в награду беззубую улыбку, а также неразборчивое, но явно лестное замечание. Мне вдруг вспоминается, как Мэгз вызвалась на арену вместо молоденькой истерички из своего дистрикта. Сомневаюсь, что ею тогда двигала надежда победить. Старушка спасала несчастную девушку, так же как я - свою Прим. Обязательно нужно взять ее в нашу команду. Отлично. Пойду скажу Питу, что я выбрала в союзники Долбанутого, Тронутую и восьмидесятилетнюю бабушку. Вот он обрадуется. Чтобы слегка отрезвиться, на время бросаю мысли о дружбе и отправляюсь пострелять. Как это чудесно - испытывать все новые и новые виды луков и стрел. Инструктор Такс, убедившись, что неподвижные цели для меня - плевое дело, начинает высоко подбрасывать в воздух несуразные тушки фальшивых птиц. Поначалу мне это кажется глупым, потом затягивает. Так и впрямь больше похоже на настоящую лесную охоту. Поскольку мои стрелы сбивают любую цель, инструктор кидает в воздух все больше птичек одновременно. Забыв об Играх, о победителях, о своих неудачах, я полностью растворяюсь в стрельбе. Когда мне удается сбить пять летающих тушек разом и каждая из них с громким стуком падает на пол, до меня внезапно доходит, какая вокруг тишина. Поворачиваюсь: большинство победителей бросили заниматься и смотрят разинув рты. На лицах можно прочесть что угодно - от зависти до восторга и ненависти. После тренировки мы с Питом слоняемся и болтаем в ожидании Эффи и Хеймитча. Когда те появляются к ужину, ментор с ходу берет быка за рога: - Итак, чуть ли не половина участников пожелали записать тебя в союзницы. Только не говори, что ты ослепила всех обаянием. - Просто люди заметили, как она стреляет, - улыбается Пит. - А ведь я тоже впервые увидел по-настоящему. Впору самому записаться. - Так хорошо получилось? - прищуривается Хеймитч. - Настолько, что даже Брут захотел тебя? Пожимаю плечами. - Но я его не хочу. Мне нужна Мэгз и Дистрикт номер три. - Кто бы сомневался, - вздыхает ментор и наливает еще вина. - Скажу всем, что ты еще раздумываешь. После успешного выступления с луком надо мной по-прежнему подшучивают, но теперь это почему-то не бесит. Наоборот, появилось такое чувство, точно победители приняли меня в общий круг. Следующие два дня пролетают в тесном общении практически с каждым, кому предстоит борьба на арене. Даже с морфлингистами, которые с помощью красок (и не без помощи Пита) превращают меня в кусочек луга, поросшего желтыми цветами. Даже с Финником: он показывает, как нужно пользоваться трезубцем, в обмен на урок стрельбы из лука. Чем сильнее мы с ними сближаемся, тем хуже я себя чувствую, потому что не нахожу в себе ненависти. Кое-кто мне даже симпатичен. А некоторые настолько больны или стары, что естественно было бы взять их под защиту. И все они должны умереть, если я собираюсь вытащить Пита. В конце последнего дня тренировок нас ждет индивидуальный показ. Каждому предоставляется пятнадцать минут на то, чтобы поразить распорядителей Игр своими умениями, но я совершенно не представляю себе, что именно мы можем показать. За ужином звучит много шуток по этому поводу. Спеть для них, что ли? Поплясать или станцевать стриптиз? Рассказать пару анекдотов? Мэгз (я уже лучше ее понимаю) решает попросту выспаться. А мне-то как поступить? Ну, выпущу пару стрел. Хеймитч велел удивить их по мере сил, но у меня - ни единой мысли. Как девушка из Двенадцатого, я иду по списку последней. Банкетный зал понемногу пустеет и затихает: трибуты по одному отправляются на показ. В толпе почему-то легче сохранять гордый и независимый вид, но теперь я не могу отделаться от мысли: всем этим людям осталось жить каких-нибудь несколько дней. И вот нас уже двое. Потянувшись через стол, Пит берет меня за руки. - Уже решила, чем поразить распорядителей? Трясу головой. - В этом году по ним даже не выстрелишь: спрятались за силовым полем. Может быть, изготовлю парочку рыболовных крючков. А ты? - Понятия не имею. Вот если бы разрешили испечь пирог... - А ты займись камуфляжем, - советую я. - Думаешь, морфлингисты оставили мне хоть каплю краски? - подмигивает он. - Эти ребята не покидали секцию маскировки с первого дня тренировок. Повисает молчание. Потом с моих губ срывается то, что терзает нас обоих: - Как же мы сможем их всех убить? - Не знаю. - Пит прижимается лбом к переплетенным пальцам рук. - Не нужны мне союзники. Зачем только Хеймитч велел завести друзей? - сержусь я. - От этого будет лишь хуже. Да, в том году мы сблизились с Рутой. Но я никогда бы не подняла на нее руку. Она - почти копия Прим. Пит поднимает голову, озабоченно сморщив лоб. - Ее смерть была самой ужасной, да? - Не думаю, что другие намного лучше, - говорю я, вспомнив, как кончили Диадема и Катон. Пит уходит, и я остаюсь одна. Проходит четверть часа. Затем половина. Примерно минут через сорок меня вызывают. В зале стоит резкий запах чистящего средства. Один из матов перетащили в центр. Настроение распорядителей - не сравнить с прошлым годом. Тогда они, полупьяные, праздно лакомились закусками со стола, теперь же обеспокоенно перешептываются. Интересно, чем Пит их так раздосадовал? Я ощущаю укол тревоги. Не хочу, чтобы Пит в одиночку подставлялся под гнев распорядителей. Мое дело - отвлечь огонь на себя. Но что же он мог натворить? Я непременно должна зайти еще дальше. Должна надолго стереть самодовольные ухмылки с лиц людей, напрягающих ум для того, чтобы убить нас позрелищнее. Пусть поймут, что жестокости Капитолия могут коснуться и их. «Вы хоть представляете себе, как я вас ненавижу? - проносится у меня в голове. - Вас, посвятивших таланты и время Голодным играм?» Пытаюсь поймать взгляд Плутарха Хевенсби, но тот будто бы намеренно избегает меня весь тренировочный период. Помню, как он приглашал на танец, как хвастал изображением пересмешницы на часах. А здесь - никакого внимания. Разумеется, я ведь - простой трибут, а это - главный распорядитель Игр. Такой могущественный, далекий, неуязвимый... Внезапно я понимаю, что делать. Пожалуй, мне удастся переплюнуть выходку Пита. Бодро шагаю к секции по вязанию узлов и беру веревку. Руки с трудом подчиняются: я ведь не делала этого самостоятельно. Только наблюдала за Финником, а его ловкие пальцы двигались очень быстро. Минут через десять петля все же получается. Вытаскиваю на середину зала один из манекенов-мишеней и с помощью клеящих брусков подвешиваю его за шею. Для пущего эффекта не мешало бы связать руки за спиной, но время уже на исходе. Спешу в секцию маскировки, где морфлингисты устроили настоящий бедлам, и нахожу начатую банку с кроваво-красным ягодным соком. Вполне сгодится. Розоватая обивка манекена отлично впитывает яркую краску. Закрыв собой тело, аккуратно пишу на нем пару слов - и отступаю в сторону, чтобы насладиться выражением на лицах распорядителей, в то время как они прочитают знакомое имя: СЕНЕКА КРЕЙН. 17 Эффект превосходит мои ожидания. Кто-то вскрикивает, другие роняют бокалы с вином, и те разлетаются по полу с музыкальным звоном. Двое раздумывают, не упасть ли в обморок. Все просто потрясены. Свершилось: Плутарх Хевенсби обратил на меня внимание. Какой пристальный взгляд! Между пальцами растекается сок от персика, раздавленного в руке. Наконец главный распорядитель, откашлявшись, произносит: - Можете идти, мисс Эвердин. Отвечаю любезным кивком, разворачиваюсь, а напоследок, не удержавшись от соблазна, швыряю через плечо банку с ягодным соком. Слышно, как она ударяет по манекену, расплескивая остатки багровой жижи. Еще пара бокалов со звоном падает на пол. В щель между съезжающимися дверями лифта я успеваю заметить в зале окаменевшие фигуры распорядителей. В голове проносится: «Ну что, удивила?» Да, это был необдуманный и опасный шаг, и за него, без сомнения, десять раз придется платить. Но прямо сейчас мне так хорошо, аж мурашки по коже. Хочу найти Хеймитча и немедленно все ему выложить, однако поблизости никого нет. Наверное, готовятся к ужину. Да и мне не мешает помыться. Тем более этот сок на руках... Стоя под струями душа, я начинаю сомневаться в мудрости своего поступка. Прежде чем действовать, нужно было спросить себя: «Как это поможет Питу?» Прямо сейчас - никак. Все происходящее на тренировках охраняется режимом высшей секретности, поэтому не имеет смысла меня примерно наказывать: ведь ни одна душа не узнает, за что. В прошлом году моя дерзость даже была вознаграждена. Впрочем, как можно сравнивать? Если распорядители всерьез разозлятся и захотят покарать меня на арене, Пит попадет под удар одним из первых. Может, не стоило так торопиться? И все же... Не могу сказать, чтобы я сожалела о сделанном. Когда все собираются к ужину, пальцы Пита еще покрыты пятнами краски, хотя его волосы не успели высохнуть после душа. Значит, он все-таки что-то маскировал. Как только нам подают суп, Хеймитч решает заговорить о том, что теперь у всех на уме: - Ну, и как прошли ваши показы? Мы с Питом обмениваемся взглядами. - Ты первый. - Отчего-то я не спешу облекать в слова свой подвиг. В тишине банкетного зала он кажется чересчур вызывающим. - Похоже, это было нечто. Я потом сорок минут ожидала вызова. По-моему, Пит испытывает такие же терзания. -Ну, я... занялся маскировкой, как ты предложила, Китнисс. - Он запинается. - Вернее, не совсем маскировкой. То есть краски мне пригодились... - Для чего? - осведомляется Порция. Мне вспоминается резкий запах чистящего средства, ударивший в ноздри на входе в тренировочный зал. Встревоженные лица распорядителей. Мат, передвинутый на середину. Может под ним решили спрятать то, что не удалось отмыть? - Ты написал картину, да? - Видела? - вскидывается Пит. - Нет. Но распорядители от души постарались ее закрыть. - Все правильно, - безразлично бросает Эффи. - Трибут и не должен знать о поступках будущего соперника. А что ты нарисовал? - У нее как-то странно поблескивают глаза. - Портрет Китнисс? Меня даже разбирает досада. - С какой радости, Эффи? - Например, чтобы показать, что будет любой ценой защищать тебя. Зрители в Капитолии другого и не ждут. Разве он не вызвался добровольцем, лишь бы пойти на арену с тобой? - произносит она как ни в чем не бывало. - Вообще-то, - вмешивается Пит, - я написал портрет Руты. После того как Китнисс украсила ее тело цветами. Некоторое время все молча переваривают услышанное. - Ну, и чего ты хотел добиться? - очень уж сдержанным тоном интересуется ментор. - Не знаю. Пусть хотя бы на миг осознают, ведь это они убили маленькую девочку. - Кошмар. - Голос Эффи дрожит от подступающих слез. - Что за мысли... Разве так можно, Пит! Ни в коем случае. Ты только навлечешь беду на себя и Китнисс. - Вынужден согласиться, - цедит Хеймитч. Цинна и Порция не говорят ни слова, но лица у них чрезвычайно серьезные. Разумеется, они правы. Мне тоже не по себе - и все-таки здорово он придумал! - Кажется, сейчас не самое подходящее время упоминать, что я повесила манекен и написала на нем имя Сенеки Крейна, - срывается у меня с языка. С минуту никто не верит своим ушам, а потом на мою голову обрушивается неодобрение, равное по весу тонне кирпичей. - Ты... повесила... Сенеку Крейна? - выдает Цинна. - Ну да. Хвастала своими способностями вязать узлы, и он как-то сам собой очутился в петле. - Ох, Китнисс, - приглушенно вздыхает Эффи. - Как ты вообще обо всем узнала? - Разве это секрет? - бросаю я. - Президент Сноу не делал тайны из его казни. По-моему, даже был рад, что я в курсе. Она поднимается из-за стола, прижав салфетку к лицу, и уходит. - Ну вот, теперь и Эффи расстроилась. Надо было солгать, будто я стреляла из лука, словно пай-девочка. - Можно подумать, мы с тобой сговорились, - еле заметно улыбается Пит. - А разве нет? - осведомляется Порция, надавив пальцами на закрытые веки, будто бы от слишком яркого света. - Нет. Никто из нас до последнего не представлял, чем займется на индивидуальном показе... - Я смотрю на Пита с какой-то новой признательностью. - И знаешь что, Хеймитч? - подает он голос. - Мы решили обойтись без союзников на арене. - Вот и отлично, - цедит ментор. - Не хватало еще, чтобы мои старые приятели гибли там из-за вашей непробиваемой глупости. - Мы так и подумали, - отвечаю я. Остаток ужина проходит в молчании. Когда мы встаем, чтобы удалиться в гостиную, Цинна приобнимает меня. - Идем, поглядим результаты показов. Усаживаемся вокруг телевизора. Эффи с заплаканными глазами присоединяется к нам. На экране мелькают лица трибутов, дистрикт за дистриктом, и под каждым снимком - набранные очки - в пределах от одного до двенадцати. - А ноль еще никогда не давали? - интересуюсь я. - Все однажды случается в первый раз, - отзывается Цинна. И оказывается совершенно прав. Потому что мы с Питом получаем по дюжине - впервые в истории Голодных игр! Впрочем, никто не спешит обрадоваться. - Зачем они это сделали? - выпаливаю я. - Чтобы другим игрокам не осталось другого выбора, как прикончить вас, - ровным голосом поясняет Хеймитч. - Идите спать. Глаза бы мои на вас не глядели. Пит молча провожает меня до дверей и хочет уже попрощаться, но я обвиваю его руками, прижавшись лицом к могучей груди. Теплые ладони скользят вверх по спине, и он зарывается лицом в мои волосы. - Прости, если я все испортила, - вырывается у меня. - Не больше моего, - отвечает он. - Кстати, для чего ты это затеяла? - Сама не знаю. Может, хотела им показать, что я не просто пешка в руках Капитолия? Пит усмехается: наверняка вспомнил ночь накануне последних Голодных игр. Мы были на крыше, оба не в силах заснуть, и он сказал что-то в этом роде. Тогда до меня не дошло, о чем речь. А теперь доходит. - Мне это знакомо, - кивает Пит. - Не то чтобы я уже сдался. То есть мы опять сделаем все, чтобы ты выжила, но, положа руку на сердце... - Положа руку на сердце, ты сейчас думаешь: президент Сноу отыщет способ разделаться с нами, даже если мы победим. - Да, это мне приходило на ум, - признается он. Вот и мне тоже приходило. Не раз и не два. Но что, если обречена только я, а для Пита еще осталась надежда? В конце концов, кто вытащил те злосчастные ягоды? Зрители не усомнились, что им тогда двигала одна лишь любовь. Может быть, президент пожелает сохранить его, уничтоженного, с разбитым сердцем, как живой пример в назидание прочим? - По крайней мере, все ведь поймут, что мы не сдались без борьбы? - говорит Пит. - Поймут, конечно - киваю я. И в первый раз личное горе, охватившее меня с той минуты, как объявили Квартальную бойню, отступает на задний план. Мысли вдруг возвращаются к старику из Одиннадцатого, застреленному на глазах у толпы. К Бонни и Твилл. К восстаниям, о которых почти ничего не известно. В самом деле, все дистрикты будут пристально наблюдать, как я отреагирую на смертный приговор, на эту последнюю жестокость президента Сноу. Будут ждать знака: не напрасны ли их труды, их терзания. Если я до последнего вздоха продолжу борьбу, Капитолий убьет мое тело... но не душу. Лучшего способа вдохновить мятежников и не придумаешь. Красота затеи еще и в том, что спасти другого участника ценой собственной смерти - само по себе акт неповиновения. Отказ выступать на арене по навязанным сверху правилам. И ведь как ловко он совпадает с легендой, придуманной для публики! Да, если уцелеет Пит... восстание только выиграет. Мертвая, я принесу больше пользы. Меня провозгласят мученицей за правое дело, мое лицо будет красоваться на знаменах. Людей это подстегнет куда сильнее, нежели все, что я сделала бы при жизни. Тогда как Пит нужен всем, даже с разбитым сердцем: уж он-то сумеет переплавить свою боль в слова, от которых мятежники переродятся. Если бы он только знал мои мысли - наверное, взорвался бы. Поэтому я просто спрашиваю: - Итак, нам осталось несколько дней. Чем займемся? - Я хочу одного, - произносит Пит. - Как можно больше времени провести с тобой. - Тогда заходи! Я увлекаю его в свою комнату. Какая необыкновенная роскошь - снова спать вместе. Я и не подозревала, как сильно изголодалась по человеческой ласке. По этому ощущению близости посреди темноты. Зачем, ну зачем нужно было запираться в прошлые ночи? Окутанная теплом, я погружаюсь в сон, а когда открываю глаза, за окнами уже светлый день. - Ни одного кошмара, - говорит Пит. - - Ни одного, - подтверждаю я. - А у тебя? Тоже. Я и забыл, что это такое - спать по ночам. Мы продолжаем лежать и не спешим устремляться навстречу новому дню. Завтра вечером - телеинтервью, так что сегодня нам предстоит выслушать уйму наставлений. «Каблук повыше, ухмылки - посаркастичнее», - думается мне. Но тут появляется рыжеволосая безгласая девушка и приносит записку от Эффи. Дескать, если судить по туру победителей, мы вполне справимся без ее с Хеймитчем напутствий. В общем, назначенная на сегодня встреча отменяется. - Серьезно? - Пит отбирает записку и перечитывает собственными глазами. - Понимаешь, что это значит? Мы целый день можем делать все, что душе угодно. - Жаль, никуда нельзя пойти, - говорю я с тоской. - Кто сказал, никуда? - возражает он. Крыша. Заказав побольше еды, мы берем с собой теплые одеяла и отправляемся на пикник. Пикник длиной от утра до вечера, в цветочном саду, среди звенящих на ветру музыкальных подвесок. Мы едим, загораем на солнышке. Сорвав несколько виноградных лоз, я вспоминаю недавно полученные навыки и вяжу сети. Пит рисует меня. Потом мы придумываем игру: один запускает яблоко в силовое поле вокруг нашей крыши, а другой - ловит. Никто нас не беспокоит. Смеркается. Я лежу, опустив голову на колени своему напарнику, и лениво плету венки, а он перебирает мои волосы, притворяясь, будто повторяет какой-то узел. И вдруг его пальцы замирают. - В чем дело? - интересуюсь я. - Вот бы растянуть этот день навечно - так, чтобы никогда не кончался. Обычно подобные замечания с его стороны, намеки на неувядающую любовь и все в этом роде, рождают во мне чувство вины. Но сейчас мне так тепло и спокойно, так не хочется волноваться о будущем, что я позволяю словечку «да» слететь с языка. - Разрешаешь? - По голосу слышно: он улыбается. - Разрешаю. Его ловкие руки вновь принимаются перебирать мои волосы, и меня начинает клонить ко сну. Но когда над капитолийским горизонтом разгорается оранжево-желтое зарево, я просыпаюсь от осторожного прикосновения. - Я подумал, тебе захочется на это взглянуть, - извиняется Пит. - Спасибо, - выдыхаю я. Сколько еще в моей жизни будет закатов? Можно по пальцам пересчитать. Каждый из них - событие, которое лучше не пропускать. К ужину мы не спускаемся, и никого за нами не присылают. - Я даже рад, - произносит Пит. - Устал видеть вокруг несчастные лица. Все то и дело плачут. А Хеймитч... Можно не продолжать, и так все ясно. Мы остаемся на крыше до самой ночи, а потом незаметно прокрадываемся ко мне, так никого и не повстречав. Наутро меня будит команда подготовки. Увидев нас, мирно спящих в обнимку, Октавия не выдерживает и немедленно ударяется в слезы. - Помни, что сказал Цинна, - жестко бросает Вения. Она кивает и, всхлипывая, выходит из комнаты. Пита ждет собственная команда подготовки, так что я остаюсь в компании Флавия с Венией. Их обычная болтовня сегодня не клеится. Звучат разве что дежурные рабочие фразы или просьбы ко мне - поднять подбородок. Близится время обеда, когда что-то капает на плечо. Поднимаю глаза: оказывается, Флавий стрижет мои волосы, втихомолку заливаясь слезами. Вения пристально смотрит на него. Парикмахер бережно кладет на стол ножницы и тоже выходит. И вот уже нас всего двое. Вения держится очень прямо и так бледна, что ее татушки готовы осыпаться с кожи. Проворные пальцы работают за троих: завершают прическу, раскраску и маникюр. Все это время она избегает моего взгляда. И лишь с появлением Цинны, на прощание, берет меня за руки, смотрит прямо в глаза и говорит: - Наша команда хочет, чтобы ты знала: мы почитали за... честь помогать тебе выглядеть на все сто. Вот так. Мои глупенькие, пустые, привязчивые любимцы-зверушки, помешанные на перьях и вечеринках, почти разбивают мне сердце своим последним «прости». Судя по этим словам, всем ясно, что я уже не вернусь. «Интересно, хоть кто-нибудь этого не знает? » - проносится у меня в голове. Смотрю на Цинну. Уж он-то все понимает. Но держит слово: по крайней мере, с его стороны можно не опасаться слез. - Ладно, что я сегодня надену? - Особый заказ президента Сноу. - Стилист расстегивает чехол, под которым оказывается одно из венчальных платьев, знакомых мне по фотосессии. Тяжелый белый шелк, глубокий вырез, приталенный силуэт и рукава, ниспадающие до пола. И жемчуг. Он повсюду. Нашит на платье, на веревочках, обхвативших горло, на диадеме для вуали. - Зрительское голосование окончилось уже после объявления о Квартальной бойне, а ведь на улице была зима. Президент велел, чтобы сегодня вечером ты появилась в этом. Нашего мнения никто не спросил. Я потираю между пальцами шелк, пытаясь понять, чего добивается Сноу. Наверное, хочет, чтобы мое унижение, мука, боль потери были заметнее в ярком свете прожекторов. Превратить свадебное платье в могильный саван - это так жестоко, так дико, что удар попадает в яблочко. Сердце ноет, словно его разрезали тупым ножом, С трудом выдавливаю из себя: - И в самом деле, не пропадать же такой красоте. Цинна бережно помогает мне облачиться. Неуютно передергиваю плечами. - Оно и раньше было таким тяжелым? Помню, некоторые платья немного жали, но ни одно не весило целую тонну. - Пришлось кое-что изменить из-за освещения, - объясняет стилист. Я киваю, хотя не заметила внешней разницы. Цинна сам надевает на меня вуаль, украшения, туфли. Завершает мой макияж. Велит немного пройтись. - Великолепно выглядишь, - замечает он. - Только помни, Китнисс, корсаж очень сильно притален, поэтому не вздумай поднимать руки над головой. По крайней мере, пока не начнешь кружиться. - А что, придется? - уточняю я, подумав о прошлогоднем платье. - Цезарь наверняка попросит. А если нет, предложи сама. Только не сразу. Припасем это на сладкое. - Лучше дай знак когда, - прошу я. - Хорошо. Ты как-то подготовилась к интервью? Знаю, Хеймитч предоставил вас обоих самим себе. - Как-нибудь проскочу, - срывается у меня с губ. - Самое интересное, что я даже не волнуюсь. И это чистая правда. Президент может ненавидеть меня сколько его душе угодно, но сегодня публика - у моих ног. И вот вся наша компания собирается у дверей лифта. Пит одет в элегантный смокинг и белоснежные перчатки. Так наряжаются женихи на свадьбу - здесь, в Капитолии. У нас дома все гораздо проще. Невеста обычно берет напрокат платье, успевшее повидать сотни свадеб. Жених одевается во что-нибудь чистое - главное, не в шахтерскую робу. Парочка идет в Дом правосудия, заполняет несколько документов и возвращается домой, к родным и друзьям. Те, кто могут себе позволить, устраивают небольшой ужин с тортом. Когда новобрачные переступают порог семейного дома, гости поют им особую песню. Жители Дистрикта номер двенадцать обзавелись еще собственной традицией: двое должны растопить печку, поджарить хлебец и вместе съесть его. Старомодный обряд, конечно, однако у нас без этого хлебца и свадьба - не свадьба. За кулисами собрались остальные трибуты. Они негромко переговариваются, но разом умолкают, увидев меня и Пита. Все так и стреляют глазами по белому платью. Завидуют красоте? Впечатлению, какое оно произведет на публику? Первым обретает голос Финник: - Только не говори, что это была идея Цинны. - Ему не оставили выбора. Так решил президент, - отвечаю я, словно защищаясь. Никому не позволю неуважительно отзываться о моем гениальном стилисте. Кашмира отбрасывает летящие белокурые локоны за спину и, процедив: - Ну и видок у тебя! - тащит братца вперед, чтобы возглавить процессию. Пора выходить на сцену. Трибуты выстраиваются в очередь. Чувствую себя совершенно сбитой с толку. Вроде бы злятся все, но при этом кое-кто бросает сочувственные взгляды, а Джоанна Мэйсон даже останавливается, чтобы поправить мое жемчужное ожерелье, и говорит: - Заставь его заплатить за это, да? Не поняв, о чем речь, на всякий случай киваю. И только когда мы уже сидим на сцене, когда Цезарь Фликермен начинает брать интервью, до меня впервые доходит, насколько разгневаны победители, насколько обманутыми они себя чувствуют. Большинство из них ведет свою - очень тонкую, по-настоящему тонкую игру, стараясь уколоть и правительство, и в особенности президента Сноу. Есть, правда, люди вроде Брута и Энорабии, которые просто вернулись на шоу, а кое-кто слишком напуган или обкурен, чтобы присоединиться к общей атаке, однако многим хватает ума и храбрости вступить в борьбу. Первый камешек запускает Кашмира. Дескать, она готова расплакаться, как подумает о бесчисленных капитолийских зрителях, которым больно будет расстаться с каждым из нас. Блеск упоминает о доброте, проявленной здесь к нему и его сестре. Бити в своей немного дерганой, нервной манере осведомляется, законна ли эта Квартальная бойня и проводилась ли какая-нибудь юридическая экспертиза по данному поводу. Финник читает стихотворение, посвященное своей «единственной настоящей любви в Капитолии», и в зале человек сто падает в обморок, приняв его слова на собственный счет. Когда наступает черед Джоанны Мэйсон, она интересуется, нельзя ли что-нибудь сделать. Разумеется, создатели Квартальной бойни не предполагали, что между капитолийской публикой и победителями возникнет столь прочная связь, разорвать которую было бы бесчеловечно. Сидер вслух рассуждает о том, как в ее родном Одиннадцатом дистрикте президента считают всемогущим. А всемогущему наверняка под силу переменить условия Бойни? Следующий игрок - Рубака - подхватывает: ну конечно, президент бы так и сделал, если бы понимал, как это важно для всех. К тому времени, когда подходит моя очередь, у многих зрителей уже сдают нервы. Кто-то рыдает, кто-то лежит на полу без чувств, другие во весь голос требуют изменить правила. При виде меня в белоснежном шелковом платье в зале чуть ли не вспыхивает мятеж. Конец и мне, и отчаянному любовному роману, и никаких вам «жили долго и счастливо», никакой свадьбы. Даже Цезарю не хватает мастерства, чтобы утихомирить публику, а между тем мои три минуты утекают сквозь пальцы. Добившись наконец тишины, Фликермен поворачивается ко мне. - Что же, Китнисс, сегодня выдался очень волнительный вечер для всех. Может, ты хочешь сказать нам несколько слов? И я начинаю дрожащим голосом: - Только одно: мне жаль, что ты так и не попадешь на мою свадьбу... Хорошо, хоть успею покрасоваться в белом платье. Правда ведь... правда, оно красивое? Даже не глядя на Цинну, я понимаю: пора. И медленно поворачиваюсь, поднимая руки над головой. В толпе раздаются громкие вскрики. Что это - восхищение? Я так великолепна? И тут меня что-то обволакивает. Серый дым. От огня. Нет больше веселых мерцающих язычков, какие тянулись за мной во время прошлой поездки на колеснице, - вместо них нечто куда более настоящее пожирает мой белый наряд. Я в ужасе: дымовая завеса густеет. В воздухе кружатся обгорелые лоскутки, жемчуг раскатывается по сцене. Остановиться - страшно. По крайней мере, жареной плотью не пахнет, да и Цинна отлично знает свое дело. Так что я продолжаю крутиться, еще и еще. Потом, задохнувшись, на долю мгновения исчезаю в облаке пламени - и вот уже все погасло. Медленно замираю на месте, Интересно, я теперь голая? И для чего стилисту понадобилось поджигать мое платье? Нет, не голая. На мне - точная копия сгоревшего свадебного наряда, только угольно-черная и сшитая из тончайших перьев. В изумлении поднимаю руки над головой... и внезапно вижу себя на экране. На длинных, струящихся рукавах остались белые клочья. Или вернее сказать, на крыльях. Цинна превратил меня в сойку-пересмешницу. 18 Дым рассеивается не сразу, так что у Фликермена подрагивает рука, когда он тянется прикоснуться к моему головному убору. Прежний сгорел дотла, вместо него появилась гладкая вуаль из перьев, ниспадающая на плечи. - Ты похожа на птицу, - замечает ведущий. - Да, это сойка-пересмешница, - отзываюсь я, слегка взмахнув «крыльями». - Как на моем талисмане, на брошке. По лицу ведущего пробегает тень понимания. Готова поспорить, ему известно, что птица не просто какой-то там талисман. Что она означает гораздо больше. И если капитолийцы увидели впечатляющую перемену костюма, то в далеких дистриктах эта сцена произведет эффект степного пожара. Впрочем, он продолжает делать хорошую мину при очень опасной игре. - Да уж, снимаю шляпу перед твоим стилистом. Вряд ли кто-то поспорит: подобного мы не видели ни на одном интервью. Думаю, Цинна, тебе лучше выйти на поклон! - провозглашает он с широким приглашающим жестом. Тот поднимается и, повернувшись к зрителям, коротко и грациозно кивает. Мне вдруг становится страшно. Цинна, Цинна, что ты наделал? Что-то ужасное, непоправимое. Собственный небольшой мятеж. И все это ради меня. Помню, как он сказал: «Я привык изливать свои чувства в работе, так что если кому и сделаю больно, то себе одному». ...И вот уже сделанного не вернуть. Можно и не надеяться, что смысл моего волшебного преображения ускользнет от внимания президента Сноу. Зрители, пораженные до немоты, устраивают шквал аплодисментов. Я еле слышу сигнал окончания интервью - время вышло. Цезарь благодарит за участие, и я возвращаюсь на место в теперь уже невесомом платье. Пит проходит мимо меня, избегая смотреть в глаза. Осторожно сажусь в свое кресло. Убеждаюсь, что не пострадала, если не считать еще не погасших струек дыма, и превращаюсь в само внимание. Цезарь и Пит еще с того раза сошлись на сцене, точно приятели. Публика без ума влюбилась в этот дуэт, умеющий и посмеяться, и в нужный момент перейти к разрывающим душу сценам вроде неожиданного признания в обреченной любви. Разговор начинается с легких шуточек насчет пламени, перьев и пережаренной дичи. Однако все видят, что Пит озабочен, и Фликермен решает перейти сразу к теме, волнующей всех. - Скажи нам, что ты почувствовал, когда после таких испытаний узнал о Квартальной бойне? - забрасывает удочку Цезарь. - Я был потрясен. Представляете, минуту назад на экране показывали Китнисс в очаровательном платье, и вдруг... - Пит умолкает на полуслове. - Ты понял, что свадьбы уже никогда не будет? - участливо произносит ведущий. Мой напарник долго молчит, словно взвешивая каждое слово. Смотрит на онемевшую публику, потом на пол и наконец - на Цезаря. - Как, по-твоему, наши друзья, собравшиеся здесь, умеют хранить секреты? В зале слышны беспокойные смешки. Что это значит? Хранить от кого? За ними теперь наблюдает весь мир. - Абсолютно уверен, - отчеканивает Фликермен. - Мы уже поженились, - тихо говорит Пит. Зрители в изумлении, а мне приходится спрятать пылающее лицо в складках юбки. Господи, куда его понесло? - Но... как же так? - лепечет ведущий. - Ну, это был не официальный брак. Мы не ходили в Дом правосудия, ничего такого. Видите ли, не знаю, как в других дистриктах, а у нас в Двенадцатом есть собственный свадебный обряд. Его мы и провели, - поясняет Пит и рассказывает о поджаренном хлебце. - Ваши родные, конечно, присутствовали? - уточняет Цезарь. - Нет, мы никому не сказали. Даже Хеймитчу. Мама Китнисс бы нас не одобрила. Понимаете, в Капитолии свадьба прошла бы без общего хлебца. И потом, дожидаться было невмоготу. Поэтому как-то раз мы взяли и сделали это. И знаете, никакая бумага с печатью, никакой пир на весь мир не свяжет нас более крепкими узами, чем сейчас. - Но это произошло до объявления о Квартальной бойне? - интересуется Фликермен. - Разумеется, до. Позже мы бы так не поступили. - У Пита страшно расстроенный вид. - Но кто же мог знать? Ни одна душа в целом свете. Мы прошли через Игры, мы победили, все умилялись, видя нас вместе, и тут, словно снег на голову... Ну, то есть как можно было такое предвидеть? - Понимаю, Пит. - Цезарь обнимает его за плечи. - Целиком согласен с тобой. Но я искренне рад, что вы двое хотя бы несколько месяцев наслаждались семейным счастьем. Публика оглушительно хлопает. Будто бы приободрившись, я наконец поднимаю лицо и одариваю зрителей скорбной улыбкой благодарности. Глаза чуть слезятся от дыма - это сейчас очень кстати. - А я - нет, - неожиданно возражает Пит. - Лучше бы мы подождали, когда все решится официальным путем. Фликермен даже отступает на шаг. - Разве краткое счастье хуже, чем никакое? - Пожалуй, Цезарь, я бы с тобой согласился - с горечью продолжает Пит, - если бы не ребенок. Ну вот. Он опять это сделал. Устроил подлинный взрыв, уничтоживший все старания предыдущих участников. А может, и нет. Может, в этот раз он поджег запальный шнур от бомбы, сооруженной другими трибутами в надежде, что кто-нибудь бросит искру. Думаю, люди ждали этого от меня, облачившейся в платье невесты. Если бы они знали, насколько я завишу от своего стилиста, тогда как Питу довольно и собственного ума! Выстрел гремит в виде многочисленных грозных выкриков с мест, обвиняющих Капитолий в несправедливости, в варварстве и жестокости, Даже самые преданные столице, самые жадные до кровавых зрелищ люди не могут хотя бы на миг отмахнуться от ощущения бесчеловечности происходящего. Я беременна. Новость не сразу до всех доходит. Она ударяет как молния, проникает в умы, подтверждается голосами соседей, и вдруг толпа начинает реветь, визжать и вопить, точно стадо израненного скота. Слышатся крики о помощи. Ну, а я? Знаю, камеры взяли мое лицо самым крупным планом, но мне не приходит на ум опять закрываться. Потому что в эту минуту я тоже пытаюсь переварить слова Пита. Разве не это сильнее всего страшило меня в разговорах о свадьбе, о будущем - необходимость отдать своего ребенка на Игры? А ведь ложь Пита вполне могла обернуться сегодня правдой, разве нет? Не потрать я всю жизнь на возведение крепких барьеров - таких, что любая мысль о семье и браке вызывает мгновенное отвращение, Цезарь снова не может угомонить толпу, даже после того, как звучит сигнал окончания интервью. Пит молча кивает и возвращается на свое место. Фликермен шевелит губами, однако в поднявшемся гвалте его никто не слышит. И только мелодия гимна, запущенная так громко, что у меня содрогаются даже кости внутри, напоминает нам об идущей программе. Я невольно встаю и принимаю протянутую Питом ладонь. Слезы бегут по его лицу. Интересно, искренние они или нет? Может, это признание, что мы долгое время терзались одними и теми же страхами? Как и все прочие победители. Как и любая семья в Панеме. Смотрю на публику, а перед глазами встают родители Руты. Их лица, скорбящие об утрате. Повинуясь порыву, я вдруг протягиваю руку Рубаке. Пальцы крепко смыкаются вокруг его культи. И тут начинается. Победители по всему ряду берутся за руки. Одни - торопливо, как морфлингисты, Вайресс и Бити. Другие неуверенно медлят, но подчиняются остальным, как Брут с Энорабией. К тому времени, когда отзвучали последние аккорды мелодии, мы, двадцать четыре человека, образовали неразрывную цепь - первый знак единения между дистриктами со времени Темных Времен. Разумеется, телеэкраны один за другим отключаются и чернеют. Поздновато опомнились. Все уже видели. На сцене тоже творится черт знает что: прожекторы быстро гаснут, и мы в полутьме бредем в Тренировочный центр. Пит провожает меня до лифта. Финник с Джоанной хотят присоединиться к нам, но подбежавшие миротворцы перекрывают им путь, и мы уезжаем наверх в одиночестве. Как только выходим из лифта, мой спутник хватает меня за плечи. - Времени не осталось, поэтому лучше сразу скажи: мне извиниться? - Нет, - отвечаю я. Конечно же, пойти на такое без моего согласия было не очень благоразумно, однако я рада, что не имела возможности отговорить его от безумной затеи, например, из-за чувства вины перед Гейлом. Зато теперь меня наполняет новая сила и вдохновение. Где-то там, в далеком Двенадцатом, мама, сестра и друзья недоумевают, отчего это вдруг почернели экраны. Всего лишь в полете отсюда - арена, где Пита, меня и прочих трибутов ждет неотвратимая кара. Но даже если мы все погибнем в мучениях - того, что произошло сегодня на сцене, уже никто не отменит. Мы, победители, начали собственное восстание, и может быть - ну, ведь может такое быть? - Капитолию не удастся с ним справиться. В нетерпении ждем остальных, но из лифта выходит один только Хеймитч. - Там сейчас просто бедлам. Всех отослали домой, и повтор интервью отменили. Мы с Питом бежим к окну и не можем понять, что творится на улицах города. - Кажется, люди кричат? - уточняет Пит. - Требуют отменить Голодные игры? - По-моему, они сами не знают, чего им требовать, - отзывается Хеймитч. - Такого еще не случалось. Для местных жителей даже идея вмешаться в ход шоу - сама по себе крамола. Но мы-то понимаем, что президент ни в коем случае не отменит Игры. Да, он прав. Разумеется, Сноу не повернет назад. Ему остается одно: нанести ответный удар, и как можно больнее. - А что, остальные уже разошлись? - спрашиваю я. - Да, им велели. Не представляю, каково им сейчас пробираться через толпу. - Значит, Эффи мы уже не увидим, - говорит Пит, вспомнив опыт прошлого сезона. - Поблагодари ее от нас. - Пусть это будет не просто «спасибо», - вмешиваюсь я. - Скажи что-нибудь особенное. Это же Эффи, в конце концов. Передай: она самая лучшая, и мы очень благодарны и... любим ее. Какое-то время мы молча стоим, пытаясь оттянуть неизбежное. Потом Хеймитч произносит: - Думаю, нам с вами тоже пора попрощаться. - Что-нибудь посоветуешь напоследок? - помигивает Пит. - Постарайтесь выжить, - грубовато бросает ментор, повторив нашу старую полушутку. За тем порывисто обнимает нас. Кажется, это его предел. - Идите спать. Вам нужен отдых. Хочется сказать ему тысячу слов, но ведь Хеймитч и так все знает. Да еще этот ком, застрявший в горле... В общем, я в который раз позволяю Питу произнести за нас двоих: - Береги себя, ладно? Мы уходим, но вдруг замираем от голоса ментора: - Китнисс, когда будешь на арене... - Он умолкает, нахмурившись так, словно я уже его подвела. - Что? - обиженно вырывается у меня. - Помни, кто твой враг, - договаривает Хеймитч. - Ну, все. Идите уже отсюда. И мы шагаем по коридору. Пит хочет зайти к себе на пару минут, чтобы смыть боевую раскраску, но я его не отпускаю. Что, если дверь между нами захлопнется до утра, и мне придется всю ночь провести одной? И потом, в моей комнате тоже есть душевая. Нет, я не дам ему разомкнуть наши руки. Удается ли нам поспать этой ночью? Не помню. Мы обнимаемся, удалившись куда-то в призрачную страну между грезами и реальностью. Не разговариваем. Каждый боится потревожить другого в надежде подарить ему несколько драгоценных минут отдыха. На рассвете приходят Цинна и Порция. Значит, Питу пора уходить. На арену трибуты поднимаются в одиночку. - Скоро увидимся, - произносит он, чмокнув меня на прощание в губы. - Скоро увидимся - эхом отзываюсь я. Стилист провожает меня на крышу. Уже на лестнице, спущенной с планолета, я спохватываюсь, что не попрощалась с Порцией. - Ничего, я все передам, - успокаивает Цинна. Электрическая сила заставляет меня примерзнуть к лестнице до тех пор, пока доктор не вводит под кожу левого предплечья следящее устройство. Теперь меня можно в любую минуту легко найти на арене. Планолет срывается с места, и я гляжу в окна, пока их не закрывают особым затемнением. Стилист настаивает на том, чтобы я поела. Ну, или, в крайнем случае, попила. Вспомнив о том, как едва не скончалась от обезвоживания в прошлом году, и сколько сил понадобится на то, чтобы вытащить Пита, я заставляю себя сделать несколько глотков. Оказавшись в комнате Стартового комплекса, я принимаю душ. Цинна заплетает мне волосы в косу и подает одежду трибута. В этом сезоне она состоит из костюма типа облегающего комбинезона (очень тонкая ткань, застежка-молния на груди), дутого пояса толщиной в шесть дюймов, покрытого блестящим пурпурным пластиком, и пары нейлоновых ботинок на резиновой подошве. Я предлагаю стилисту ощупать материю. - Что скажешь? Он озабоченно хмурится. - Даже не знаю. От холода или воды она точно не защитит. - А от солнца?- Мне представилась раскаленная пустыня без единого облачка в небесах. - Возможно. Если ее обработали... Ой, чуть не забыл. Цинна достает из кармана золотую брошь с пересмешницей и прикалывает ее на костюм. - Вчерашнее платье было великолепно, - произношу я. Великолепно до безрассудства. И он это понимает. - Вот я и подумал: тебе понравится, - отвечает он с натянутой улыбкой. Мы садимся, как в прошлом году, и держимся за руки. А потом раздается голос, приказывающий мне готовиться к подъему. Стилист подводит меня к металлическому диску, аккуратно застегивает молнию под горло. - Помни, девушка из огня, - шепчет он, - я и теперь готов на тебя поставить. Потом наклоняется, быстро целует в лоб и отступает. Сверху плавно опускается прозрачный цилиндр. - Спасибо, - говорю я, хотя Цинна вряд ли услышит. И поднимаю, как он велел, подбородок. Скоро цилиндр начнет подниматься... Нет, почему-то не начинает. Нет, не начинает. Вопросительно поднимаю брови, глядя на Цинну. Тот изумлен не меньше меня и чуть заметно качает головой. Что за странная задержка? Внезапно дверь в комнату распахивается, и появляются три миротворца. Двое заламывают стилисту руки за спину и сковывают наручниками, а третий наносит страшный удар в висок, так что Цинна падает на колени. Однако его продолжают бить кулаками в перчатках с металлическими шипами, оставляя на теле и на лице зияющие раны. Моя голова готова взорваться от крика; я барабаню по непробиваемому стеклу, хочу прорваться наружу. Наконец миротворцы, словно не замечая меня, оттаскивают бесчувственное тело прочь из комнаты. Остается лишь окровавленный след на полу. Измученная и перепуганная, я вдруг замечаю, что диск начал подниматься. Обессиленно прислоняюсь к стеклу. Но когда бриз подхватывает мои волосы, выпрямляю спину. И как раз вовремя, потому что стекло уплывает обратно. Я на арене. Кажется, что-то случилось с глазами? Земля вокруг слишком яркая, и сверкает, и словно приплясывает. Прищурившись, пристально смотрю себе под ноги: у самых ботинок, вокруг металлического диска, плещут синие волны. Медленно поднимаю взгляд. Вода окружила меня со всех сторон. Среди хаоса в голосе мелькает одна лишь четкая мысль. Огненной девушке здесь не место. Часть III ВРАГ 19 В ушах раздается трубный голос Клавдия Темплсмита, ведущего шоу: - Леди и джентльмены, семьдесят пятые Голодные игры объявляются открытыми! У меня меньше минуты на то, чтобы взять себя в руки. Потом прозвучит удар гонга, разрешающий трибутам сойти с дисков. Но куда? Мысли путаются. Перед глазами - Цинна, весь в ссадинах и кровоподтеках. Где он теперь? Что с ним делают? Убивают? Пытают? Превращают в безгласого? Очевидно, избиение (как и встречу с Дарием) устроили ради того, чтобы я утратила душевное равновесие. Видит Бог, им это удалось. Хочется одного: рухнуть без сил прямо на диске. Но разве так можно - после всего, чему я стала свидетельницей? Цинна пошел на крайний риск, в пику могущественному президенту превратив мое свадебное платье в оперение сойки-пересмешницы. Я в долгу перед ним и перед мятежниками, которые, вдохновившись его примером, наверняка ободрились для новых битв против Капитолия. Отказ следовать навязанным правилам - мой личный, последний акт неповиновения. Так что я, стиснув зубы, готовлюсь играть. «Но где ты?» Никак не могу понять. «Да где же ты?!» - требую я ответа у самой себя, и мир понемногу фокусируется перед глазами. Синие волны. Розоватое небо. Раскаленное добела солнце жарит вовсю. А вот и Рог изобилия, сверкающий золотом; до него ярдов сорок. Расположился то ли на круглом острове, то ли... Приглядываюсь внимательнее и вижу тоненькие полоски земли, расходящиеся от него во все стороны, точно спицы в колесе. Кажется, они равноудалены друг от друга, и между ними вода. И еще - трибуты. Да, так и есть. Дюжина расходящихся спиц, а в промежутках - по два трибута, покачивающихся на своих дисках. По правую руку от меня - старый Лай из Восьмого дистрикта, по левую, на таком же расстоянии, - тоненькая полоска суши. Вдали, куда ни посмотри, виднеется узкий пляж, а за ним зеленеют деревья. Оглядываю круг игроков; Пита нигде не видно. Должно быть, он там, за Рогом изобилия. Ловлю небольшую нахлынувшую волну в ладонь, принюхиваюсь. Облизываю кончик влажного пальца. Вода соленая, как я и подозревала. В Четвертом дистрикте нас водили на краткую экскурсию по пляжу, там было что-то подобное. Ладно, по крайней мере, чистая. Ни лодок, ни веревок, ни хотя бы доски, чтобы уцепиться, Остался единственный способ добраться до Рога. С ударом гонга я, не задумываясь, ныряю влево. Правда, раньше мне доводилось плавать исключительно по тихому озеру и на более близкие расстояния, а тут нужно рассекать волны, однако в теле, да и во всех движениях вдруг появляется странная легкость. Наверное, из-за соли. Вся мокрая, выбираюсь на сушу и бегом устремляюсь к Рогу изобилия. С моей стороны других игроков пока что не видно - впрочем, огромный золотой конус ограничивает обзор. Да мне и некогда тратить время на мысли о соперниках. Я сейчас рассуждаю как профи: главное - завладеть оружием, и поскорее. В прошлом году припасы были разбросаны вокруг Рога на значительном расстоянии, причем самые важные - ближе к центру, но теперь лежат общей кучей возле двадцатифутового устья. Золотой лук сверкает на самом виду, лишь протяни руку, и я первым делом хватаю его. И тут чувствую: позади кто-то есть. Может песок зашуршал, или ветер подул не так... Выхватываю стрелу из колчана, который все еще валяется в общей куче, вооружаюсь и оборачиваюсь. Блестящий от капель, великолепный Финник стоит от меня буквально в нескольких ярдах, грозно замахнувшись трезубцем. На другой руке у него висит сеть. Мускулы напряжены до предела, но на губах играет улыбочка. - Надо же, ты тоже умеешь плавать, - говорит он. - Разве в Двенадцатом есть где учиться? - У нас дома ванна большая, - бросаю я. - Еще бы, - усмехается он. - Как тебе арена? - Не очень. А ты, наверно, в восторге. Будто но твоему заказу сделана, - отзываюсь я с ноткой горечи в голосе. Действительно, складывается такое ощущение. Учитывая, что кругом вода, а большинство участников не обучены плавать. В Тренировочном центре не было ни одного бассейна, чтобы попробовать. Либо ты попал сюда уже опытным, либо - учись немедленно. Даже в первую кровавую драку не ввяжешься, пока не покроешь вплавь двадцать ярдов. Иными словами, у Четвертого дистрикта - огромное преимущество. Пару секунд мы не двигаемся, оценивая друг друга, особенно оружие. Неожиданно Финник ухмыляется: - Хорошо, что мы союзники. Да? Заподозрив ловушку, я готовлюсь пустить стрелу, от души надеясь, что попаду прямо в сердце раньше, чем угожу на заточенные зубцы. Но тут он шевелит рукой, и что-то сверкает на солнце. Литой золотой браслет с узором в виде огня. Точь-в-точь такой, какой был на запястье Хеймитча в первый день тренировок. Мог Финник выкрасть его, чтобы ввести меня в заблуждение? Внутренний голос подсказывает: здесь не тот случай. Ментор по собственной воле расстался с украшением. Хотел подать мне знак, а вернее, приказ. Доверяй Финнику. К нам приближаются чьи-то шаги. Нужно решиться. - Да! - рявкаю я, разозлившись, хотя, казалось бы, ментору лучше знать. Но почему он раньше меня не предупредил? Видимо, из-за того, что мы с Питом отказались иметь союзников. И вот Хеймитч сам нашел одного. - Пригнись! - кричит Финник таким повелительным, не похожим на соблазнительное мурлыканье тоном, что я повинуюсь. Трезубец летит над моей головой и с тошнотворным звуком врезается в цель. Мужчина из Пятого дистрикта, тот, которого вырвало в секции борьбы на мечах, валится на колени, и Финник выдергивает у него из груди трезубец. - Первому и Второму - не доверяй, - произносит он. Некогда задавать вопросы. Я хватаю колчан со стрелами, - Ну что, разделяемся по сторонам? Он кивает, и я обегаю высокую кучу. Блеск с Энорабией только-только доплыли до суши. Либо неумехи, либо думали, что под водой игроков поджидают какие-нибудь опасности. Кстати, так оно и могло оказаться. Иногда хорошо лишний раз не задуматься. Как бы там ни было, теперь они на песке и скоро будут здесь. - Нашла что-нибудь полезное? - кричит Финник. Быстренько проверяю кучу: булавы, мечи, луки, стрелы, трезубцы, ножи, копья, топоры, металлические предметы, которым я даже не знаю названия... и ничего больше. - Оружие! - отзываюсь я. - Одно лишь оружие! - Здесь то же самое, - подтверждает он. - Хватай все, что хочешь, и быстро уносим ноги! Я пускаю стрелу в Энорабию, успевшую подбежать слишком близко. Та, словно ждала нападения, проворно уворачивается, нырнув обратно в воду. А вот Блеску скорости не хватает, и в волны он падает со стрелой в левой икре. Перебросив через плечо еще один лук и колчан со стрелами, сунув за пояс два длинных ножа и острое шило, бегу на другую сторону, к Финнику. - Сделай что-нибудь, а? - выпаливает он. В нашу сторону мчится Брут, прикрываясь широким поясом, растянутым между ладонями, словно щитом. Я целюсь в печень, и он легко отбивает удар. Острие пробивает в материи дырку, из которой ему на лицо начинает хлестать пурпурная жидкость. Пока я достаю новую стрелу, Брут падает наземь, катится несколько ярдов назад и скрывается под водой. Позади раздается звон падающего металла. - Уходим, - бросаю я. Пока мы отвлеклись, Блеск с Энорабией добрались до Рога изобилия. Брут держится на расстоянии выстрела, да и Кашмира наверняка где-то рядом. Без сомнения, эти четверо профессионалов заранее заключили союз. Если бы речь шла лишь о моей безопасности, я бы охотно дала им отпор при поддержке Финника. Однако меня волнует Пит. Вот и он - застрял на своем диске. Я спешу к воде, и новый союзник шагает следом, не задавая вопросов, будто бы заранее знал, как я поступлю. У самого края берега я вынимаю ножи из-за пояса, готовясь нырнуть и как-нибудь перетащить Пита на сушу. Финник опускает руку мне на плечо. - Я сам. Подозрительно. Что, если это ловушка? Вдруг он нарочно втерся в доверие, а сейчас поплывет и утопит Пита? - Я могу, - вырывается у меня. Однако Финник уже бросает на берег оружие. - Береги силы. В твоем-то положении. И, наклонившись, легонько хлопает мой живот. Ах да, я ведь мнимобеременна. Интересно, что это значит и как мне себя вести - вызвать рвоту или что-нибудь в этом роде? Пока я соображаю, Финник замирает у кромки воды, роняет: - Прикрой меня, - и ныряет без единого всплеска. Я поднимаю лук, но, похоже, до нас уже никому нет дела. Разумеется, Блеск, Кашмира и Брут с Энорабией уже сбились в стаю и выбирают оружие. Между тем большинство трибутов по-прежнему замерли на своих дисках. Нет, секундочку, кто-то стоит на песочной полоске напротив Пита, по левую руку от меня. Это Мэгз. Она не спешит приблизиться к Рогу, но и не удирает. А вместо этого вдруг ныряет и плывет в мою сторону. Седоволосая голова так и прыгает над волнами. Старушке, наверное, лет восемьдесят, однако все они прожиты в Дистрикте номер четыре - этого вполне достаточно, чтобы удержаться на воде. Тем временем Финник доплыл до Пита и уже возвращается с ним, обхватив его и уверенно взмахивая свободной рукой. Тот не сопротивляется. Интересно, что такого парень сказал или сделал, чтобы вызвать к себе доверие? Показал браслет? Или напарнику достаточно было увидеть меня, застывшую в ожидании на берегу? Когда они приближаются, я помогаю Питу выйти на сушу. - И снова здравствуй, - говорит он и целует меня. - У нас появились союзники. - Да. Хеймитч добился своего, - отвечаю я. - Ну-ка напомни, мы больше ни с кем не сговаривались? - уточняет он. - Разве что с Мэгз. - Я киваю в сторону старой женщины, упорно плывущей к нам. - Мэгз я не брошу, - вмешивается Финник. - Она меня по-настоящему любит, а это большая редкость. - Прекрасно. Пусть будет она, - отвечаю я. - Особенно если учесть, куда мы попали. Возможно, ее крючки - наш единственный шанс прокормиться. - Китнисс хотела быть с Мэгз еще в самом начале, - вставляет Пит. - Значит, у нее замечательное чутье, - отзывается Финник и, наклонившись, одной рукой выуживает старуху из волн, будто тряпичную куклу. Та что-то произносит (я успеваю разобрать только слово «держаться») и одобрительно похлопывает свой пояс. - Она права. Смотри, вот еще кое-кто догадался. - Наш новый союзник указывает на Бити который беспомощно барахтается в воде, но при этом не тонет. - А что такое? - не понимаю я. - Пояса, - вносит ясность Финник. - Это плавучие приспособления. Конечно, руками грести все равно приходится, зато голова не уходит под воду. Я хочу попросить, чтобы мы подождали Бити и Вайресс, однако Бити еще далеко, а его подружки не видно вовсе. И потом, насколько я понимаю, Финник быстро расправится с ними, как с тем трибутом из Пятого, поэтому лучше уж двинуться дальше. Отдаю Питу нож, лук, колчан со стрелами, прочее оставляю себе. Мэгз тянет меня за рукав и что-то лопочет, пока и ей не достается топор. Успокоившись, она зажимает рукоятку беззубыми деснами и протягивает Финнику руки. Тот забрасывает сеть на плечо, поднимает ее на закорки, перехватывает свободной рукой трезубец, и мы бежим прочь от Рога. Песок обрывается резко, и тут же встает стена деревьев, Это даже не лес. По крайней мере, я в таких не бывала. В памяти вертится иноземное почти неприличное по звучанию слово. Джунгли. Вроде бы я услышала его во время прошлых Голодных игр, а может быть, от отца. Деревья здесь в основном незнакомые, гладкоствольные и почти без веток. Земля - очень черная и пружинит под ногами, почти скрытая под пологом лиан и ярких цветов. Солнце печет безумно, однако воздух при этом тяжелый и влажный. Кажется, здесь никогда до конца не просохнешь. Морская вода легко испаряется сквозь тонкую синюю ткань костюма, но тот уже липнет к телу из-за пота. Пит идет впереди, рассекая густую растительность длинным ножом. Финника я пропускаю следом за ним: конечно, он самый сильный, но тащит на себе Мэгз, к тому же в чаще от моих стрел куда больше толку, нежели от его трезубца. Склон довольно крутой, жара страшная, и через некоторое время все выдыхаются. Хотя мы с Питом недаром вели упорные тренировки, а Финник настолько силен, что даже с Мэгз на закорках просит сделать привал не раньше чем через милю. Да и то, похоже, скорее, ради своей спутницы. Зелень совсем закрыла от нас колесо с Рогом изобилия, поэтому я решаю забраться на дерево и посмотреть назад. Лучше было бы этого не делать. Кажется, будто сама земля вокруг злополучного Рога исходит кровью. Вода покрыта багровыми пятнами. Тела разбросаны по земле, колыхаются на волнах; костюмы на всех одинаковые, так что издали не различить, кто погиб, а кто выжил. Видно только, что некоторые из крошечных синих фигурок еще сражаются. Ну а я чего ожидала? Что вчерашний порыв победителей, соединивших руки, выльется во всеобщий заговор на арене? Нет, в это сразу не верилось. И все-таки я надеялась: люди будут вести себя хоть немного... воздержаннее, что ли? Но не с такой охотой предадутся новой резне. «Ведь вы же были знакомы между собой, - думаю я. - Держались, точно приятели...» Нет, у меня здесь один только друг, и он прибыл не из Четвертого дистрикта. Легкий, насыщенный влагой бриз холодит мне щеки. Нужно принять решение. Плевать на браслет: я должна покончить с этим и пристрелить Финника. Союз этот все равно будет недолговечен. А отпускать парня просто так чересчур опасно. Теперь, когда между нами установилось хрупкое доверие, - самое время убить. Возможно, это мой единственный шанс. Когда снова тронемся в путь, Финника будет несложно прикончить выстрелом в спину. Подлость? Согласна. А разве не большая подлость - ждать, пока мы узнаем друг друга получше, пока меня чем-то еще обяжут? Нет, или сейчас, или никогда. Бросаю последний взгляд на сражающихся людей, на обагренную землю, чтобы утвердиться в своем решении, и скольжу вниз по стволу. Что такое? Похоже, Финник прочел мои мысли. Он будто бы знал, что именно я увижу и как это на меня повлияет. Один из трезубцев грозно, хотя и с небрежным видом, зажат в руке. - Ну, как оно там, внизу, Китнисс? - спрашивает он. - Игроки взялись за руки? Дали всеобщий обет ненасилия? Побросали оружие в воду назло Капитолию? - Нет, - отвечаю я. - Нет, - повторяет он. - Прошлое - это прошлое, как ни крути. На арене так просто победителем не становятся. Разве что этот... - Он косится на моего напарника. Значит, Одэйру известно то же, что мне и Хеймитчу. Пит намного лучше всех нас, остальных. Финник прикончил трибута из Пятого не моргнув глазом. Да и сама я разве не поспешила схватиться за лук? Целясь в Блеска, и в Брута, и в Энорабию, я стреляла на поражение. Пит попытался бы для начала поговорить. Попробовал бы расширить круг наших союзников. Ну, а проку от этого? Финник прав. Я тоже. Победителя на арене коронуют не за отзывчивость. Я смотрю врагу прямо в глаза. Прикидываю кто из нас проворнее. Что долетит быстрее - моя стрела до его головы или его трезубец до моего живота? Вижу, парень только и ждет малейшего движения, чтобы напасть. И тут Пит умышленно встает между нами. - Много убитых? - спрашивает он у меня. « Отойди же ты, идиот!» - мысленно бранюсь я. Но Пит замирает как вкопанный, и мне приходится процедить: - Не знаю. По меньшей мере, шесть. Остальные еще сражаются. - Пора идти. Нам нужна вода, - произносит мой напарник. По дороге нам так и не встретилось ни ручья, ни пресного озера, а из моря пить невозможно Мне опять вспоминаются прошлые Игры, когда я чуть не скончалась от жажды. - Да, лучше поспешим, - подхватывает Финник. - Ночью на нас начнется охота, нам надо уйти подальше и спрятаться. Нас. Нам. Охота. Ладно, может быть, я немного поторопилась с мыслями об убийстве. До сих пор Финник приносил одну пользу. И у него на руке - привет от Хеймитча. И потом, кто знает, что принесет нам ночь? Если приспичит, всегда можно зарезать парня во сне. В общем, я упускаю удобный случай. И Финник тоже. Недостаток воды многократно усиливает жажду. Во время восхождения я пристально поглядываю по сторонам, но безуспешно. Еще миля, и перед нами редеют деревья. Кажется, мы добрались до вершины холма. Может, на той стороне повезет - найдем источник или что-нибудь в этом роде. Однако другой стороны не будет. Хотя я и замыкаю шествие, но понимаю это раньше всех. В глаза бросается крохотный переливающийся клочок пространства, похожий на изъян стекла. Яркий солнечный блик или знойный пар, поднимающийся от земли? Нет, он застыл на месте и не меняет его, даже когда я двигаюсь. Наконец мне приходит в голову связать этот подрагивающий квадратик со словами Вайресс и Бити, сказанными в Тренировочном центре. Так вот что ждет там, впереди! С моих губ срывается предупредительный крик. В ту же секунду Пит замахивается длинным ножом, чтобы разрезать лианы. Звучит неприятный и резкий звук. Деревья на миг исчезают, я вижу сухую равнину и пустое небо над ней. Потом силовое поле отбрасывает Пита назад, он сбивает с ног Мэгз и Финника. Я устремляюсь к нему, распростертому без движения в паутине из гибких лиан. - Пит? Ноздри улавливают едва ощутимый запах жженых волос. Я снова зову его и легонько трясу - никакого ответа. Касаюсь пальцами губ, но не чувствую теплого дыхания. Прижимаюсь ухом к груди, на которой так часто покоилась моя голова. Вот-вот послышится сильный, уверенный стук его сердца. Но вместо этого - тишина. 20 -Пит! - восклицаю я и трясу сильнее. Даже хлопаю по лицу, но все напрасно. Сердце остановилось. Я бью пустоту. - Пит! Посадив Мэгз у дерева, Финник отталкивает меня. - Дай-ка я. Он трогает некие точки на шее Пита, пробегает пальцами по его ребрам и позвоночнику. И вдруг зажимает бездыханные ноздри. - Нет! - вырывается у меня. И я набрасываюсь на Финника, очевидно, решившего убедиться, что Пит окончательно умер не дать ему даже надежды на случайное воскрешение. Ладонь парня взметается и бьет меня в грудь, отбросив к ближайшему дереву. Оглушенная болью, пытаюсь взять себя в руки, а между тем Финник опять зажимает Питу нос. Тогда, не вставая с места, я выхватываю стрелу и прицеливаюсь, но... Бог мой, это странно даже для Финника... Зачем он его целует? От неожиданности я забываю спустить тетиву. Погодите-ка. Не отпуская носа, Одэйр разжимает лежащему челюсти и с силой вдыхает воздух в легкие. Видно, как поднимается и опадает грудь Пита. Затем Финник расстегивает молнию у него на груди, чтобы надавить ладонями прямо над сердцем. Оправившись от первого потрясения, я наконец начинаю понимать, что происходит. Мама тоже пыталась делать подобное, только очень редко. В нашем дистрикте, если у человека откажет сердце - мало надежды, что родные вовремя доставят его к моей маме. Поэтому в основном к нам домой попадали люди с ожогами, ранами и болезнями. Ну и конечно, изголодавшиеся. Но в мире Финника все по-другому. Думаю, он прекрасно знает, что делает. Движения уверенные и отработанные. В отчаянии склоняюсь вперед и всматриваюсь: получится ли? Наконечник стрелы упирается в землю. Невыносимо долго ползут мучительные минуты. Надежда медленно тает. Когда я готова поверить, что все пропало: Пит умер, ушел в мир иной и уже не вернется, он слабо кашляет, и Одэйр отстраняется. Бросив оружие, кидаюсь к ожившему. - Пит? - нежно шепчу я, убирая налипшие белокурые пряди со лба, и трогаю пальцами шею, чтобы вновь ощутить биение пульса. Его ресницы дрожат и взлетают вверх. Наши взгляды встречаются. - Осторожнее, - слабо шепчет Пит. - Впереди силовое поле. Я смеюсь, а по щекам в три ручья бегут слезы - Гораздо сильнее, чем в Тренировочном центре, - продолжает он. - Но со мной все в порядке. Так, небольшое сотрясение. - Ты был мертвым! У тебя сердце остановилось! - выпаливаю я, не подумав, стоит ли заговаривать об этом. И зажимаю рот ладонью, потому что из него вырываются жуткие хлюпающие звуки - так бывает, когда всхлипываешь. - Ну, сейчас-то оно заработало, - отвечает Пит. - Все нормально, Китнисс. Я киваю, но звуки не прекращаются. - Китнисс? Ну вот, теперь он обо мне волнуется. Сумасшествие какое-то. - Да ладно, это у нее гормональное, - слышится голос Финника. - Из-за малыша. Поднимаю глаза. Он сидит и тяжело отдувается после напряженного восхождения и усилий, затраченных на воскрешение Пита. - Нет, это не... - выдавливаю я из себя, но гут рыдания накатывают с новой силой, будто бы подтверждая только что сказанные слова. Злобно сверкаю глазами сквозь слезы. Разумеются, глупо сердиться на Одэйра после всего, что он сделал. Я хотела лишь одного - спасти жизнь Питу, и не смогла, а Финник - смог. Парня благодарить надо. Я и благодарю - мысленно. С другой стороны, когда же это закончится? Я все больше запутываюсь в долгах перед человеком, которого собираюсь прикончить во сне. Ожидаю увидеть на его лице самодовольство или насмешку, однако Финник скорее озадачен. Он переводит взгляд то на меня, то на моего напарника, словно пытаясь что-то сообразить, а потом слабо встряхивает головой, как бы желая избавиться от ненужных загадок. И спрашивает у Пита: - Ну, как ты? Идти сможешь? - Нет, ему нужен отдых, - вмешиваюсь я. Из носа так и течет, а у меня с собой нет даже лоскута, не говоря уже о носовом платке. Мэгз отрывает с ветки висячий мох и предлагает мне целую горсть. Я настолько расклеилась, что даже не задаю вопросов. Громко сморкаюсь и вытираю слезы. Мох очень мягкий и вообще приятный на ощупь. На груди у Пита что-то сверкает. Протягиваю руку. Это маленький золотой диск на цепочке, с гравировкой в виде моей сойки-пересмешницы, - Это теперь и твой талисман? - Да. Ты не против, надеюсь? Я хотел, чтобы у нас было что-то общее. Натянуто улыбаюсь. - Да нет, не против, конечно. Этот диск на арене - и благословение, и проклятие. Мятежникам он придаст новых сил, но... Вряд ли президент Сноу посмотрит сквозь пальцы на подобную выходку. Значит, моя задача - вытащить Пита отсюда живым - усложняется. - Что же вы предлагаете, - интересуется Финник, - прямо здесь разбить лагерь? - Нет, так не годится. Здесь не найти ни воды, ни укрытия, - возражает Пит. - Я себя чувствую хорошо, честное слово. Если только идти чуть медленнее... - Лучше медленно, чем никак. - Финник помогает ему подняться. А я пытаюсь вернуть утраченное самообладание. Столько всего произошло, начиная с этого утра. Цинну избили до полусмерти у меня на глазах. Я очутилась на новой арене и наблюдала, как умирает Пит. Но спонсоры, чего доброго, могут увидеть во мне просто слабую истеричку. Хорошо, хоть Финник подбросил удачную отговорку - беременность. Проверяю свое оружие. Так и думала: оно в безупречном состоянии. Это внушает уверенность в собственных силах, и я заявляю, что пойду впереди. Пит собирается возразить, но Одэйр его опережает: - Пусть идет. - И поворачивается ко мне, наморщив лоб. - Я слышал твой вскрик. Ты ведь знала, что впереди силовое поле? Молча киваю. - Откуда? Как же ему ответить? Выдать секрет Вайресс и Бити - опасно. Трудно сказать, проглядели распорядители Игр тот момент, когда мне рассказали про «трещинку», или нет. В любом случае, это слишком ценная информация. Стоит им выяснить, что я в курсе - и силовое поле могут подправить так, что его вообще не отыщешь. Приходится лгать. - Не знаю. Я словно что-то слышу. Попробуйте сами. Мы все затихаем. Вокруг стрекочут бесчисленные насекомые, напевают птицы, листья шумят на ветру. - Ничего такого не разобрал, - произносит Пит. - Да вот же, - не сдаюсь я. - Это как у забора вокруг Двенадцатого дистрикта, когда по нему бежит электричество, только гораздо, гораздо тише. И когда все вновь навострили уши, наигранно восклицаю: - Ага! Теперь слышите? Прямо оттуда, где Пита ударило током. - Я тоже не разобрал, - сообщает Финник. - Но раз у тебя такая чувствительность - пожалуйста, веди нас. Не мешало бы выжать из этого положения наибольшую пользу. - Странно. - Я принимаюсь вертеть головой. - Слышит одно только левое ухо. - То, над которым поработали доктора? - уточняет Пит. - Ага. - Пожимаю плечами. - Перестарались, наверное. Знаешь, иногда я и вправду им слышу очень занятные звуки. Например, как трепещут крылья у бабочки. Или снежинки садятся на землю. Замечательно! Теперь все внимание обратят на хирургов, восстанавливавших мое левое ухо, оглохшее после Голодных игр в прошлом году. Пусть объясняются бедолаги: почему я вдруг стала слышать, словно летучая мышь. - Давай. - Мэгз толкает меня вперед, и я возглавляю шествие. Переход предстоит неспешный, поэтому она решает брести сама, опираясь на палку, из которой Финник ловко сооружает посох. Он и для Пита мастерит нечто подобное, хотя тот возражает. Но я-то вижу, что ему хочется лишь одного - упасть на землю и не вставать. Финник идет в хвосте. В случае чего будет кому прикрыть наши спины. Я шагаю, обратившись к силовому полю левым «суперухом», и якобы для перестраховки срезаю ветку, сплошь усеянную какими-то тверденькими орешками, чтобы бросать их перед собой. Неплохо придумано. Кажется, пресловутые «трещинки» чаще ускользают от моего внимания, нежели попадаются на глаза. Стоит орешку попасть в силовое поле, как он, прочертив дымящийся след, отлетает мне под ноги - весь почерневший. Спустя несколько минут за спиной раздаются странные чмокающие звуки. Оборачиваюсь: оказывается, Мэгз набила полный рот очищенными орешками. -Выплюнь! - кричу я. - Может, они ядовитые. Она что-то шамкает и, не обращая внимания на мои вопли, с видимым наслаждением облизывает пальцы. Я смотрю на Финника. Тот только смеется: - Вот сейчас и выясним. Трогаюсь дальше. Странный он, этот Одэйр. Сначала спасает Мэгз, а потом разрешает ей есть плоды незнакомых деревьев. И Хеймитч зачем-то дал ему отличительный знак доверия. И моего напарника он воскресил из мертвых. Почему было просто не дать умереть сопернику? Никто и слова бы не сказал. Я даже не подозревала, что у него такие способности. Черт, ему-то ради чего помогать Питу? И связываться со мной? А ведь, если дело дойдет до драки, он убьет меня не задумываясь. Однако предпочитает, чтобы я сама выбирала, сражаться нам или нет. Продолжаю шагать вперед и бросать орешки в надежде, что нам удастся прорваться влево, уйти подальше от Рога и даже, если возможно, найти воду. Однако проходит около часа - и все напрасно. Похоже, что поле ведет нас по дуге. Остановившись, смотрю назад. Мэгз еле бредет, согнувшись, а Пит взмок от усталости. - Привал, - объявляю я. - Хочу еще раз осмотреться сверху. Ищу дерево повыше и начинаю взбираться по спутанным веткам (готовым треснуть в любую минуту), стараясь держаться как можно ближе к стволу. Безрассудно лезу и лезу вверх, пока перед глазами не открывается хоть какой-то обзор. В конце концов, раскачиваясь взад-вперед под влажным и знойным ветром на верхушке не толще саженца, вижу, что мои подозрения подтвердились. Налево нам не свернуть никогда. Отсюда впервые арена видна целиком. Это идеальный круг. С идеально круглым колесом в середине. Небесный купол, накрывший зеленые джунгли везде окрашен в одинаковый розоватый оттенок. И я замечаю пару мутных переливающихся квадратиков, по выражению Вайресс и Бити - изъянов стекла, выдающих то, что было намеренно скрыто от наших взглядов. Просто чтобы убедиться, пускаю стрелу в пустоту поверх деревьев. В глаза бьет сноп света, мелькает кусок настоящего синего неба, и обугленную стрелу отбрасывает обратно в джунгли. Спускаюсь на землю, чтобы сообщить всем плохие новости. - Мы окружены силовым полем. Вернее даже накрыты куполом - не знаю, насколько высоким. Есть лишь Рог изобилия, море и джунгли вокруг. Очень ровные, симметричные, и не слишком большие. - Воды не заметила? - интересуется Финник. - Только соленую, в море. - Должен же быть и другой источник, - хмурится Пит. - Или мы перемрем через пару дней. - Ну, листва здесь довольно густая. Значит где-то есть пруд или родники, - с сомнением отвечаю я. Внутренний голос подсказывает: Капитолий вполне мог решить, что непопулярный сезон лучше не растягивать. А если Плутарху Хевенсби просто велели прикончить нас поскорее? - В общем, как ни крути, нет смысла пытаться выяснить, что за гребнем холма. Ответ: ничего. - Но между силовым полем и колесом должна быть питьевая вода, - повторяет Пит. И все понимают, что это значит. Пора возвращаться. Навстречу профи, навстречу кровопролитиям. Хотя Мэгз еле ползает, а Пит еще слаб, чтобы драться. Мы решаем спуститься по склону на несколько сотен ярдов и продолжать идти по кругу. Вдруг источник воды спрятан где-то на том уровне? Я по-прежнему иду впереди, подбрасывая орешки, но теперь силовое поле уже далеко. Солнце немилосердно печет, воздух почти дымится, глаза начинают нас подводить, Около трех часов дня становится ясно: Пит и Мэгз не в состоянии дальше идти. Финник выбирает место для лагеря десятью ярдами ниже силового поля, объяснив, что оно может послужить защитой в случае неожиданного нападения. Потом они с Мэгз, нарезав высокой травы, растущей пучками, проворно сплетают подстилки. Судя по всему, орешки не причинили старухе вреда, так что Пит собирает их гроздьями, поджаривает, опять же бросаясь ими в силовое поле, и кропотливо чистит от шелухи, складывая мякоть на крупный лист. Я в это время стою на страже. Мне душно, тревожно и тошно после сегодняшних событий. И хочется пить. Ужас, как хочется. Наконец не выдерживаю. - Финник, не хочешь сам постоять на страже? А я бы прошлась, поискала воды. Никто не в восторге от мысли, что я куда-то пойду одна. С другой стороны, жажда - страшная вещь. Обещаю Питу не отходить далеко. - Я с тобой, - отзывается он. - Нет. Может быть, по дороге удастся кого-нибудь подстрелить... - Можно не добавлять: «А ты слишком громко топаешь», это и так понятно. И дичь распугает, и нас под угрозу подставит. - Я ненадолго. Хорошо, что земля пружинит и скрадывает шаги. Опасливо пробираюсь сквозь джунгли, под углом к гребню. Вокруг только пышная растительная жизнь, и ничего больше. Внезапно я замираю от грохота пушки. Окончилась первая Бойня у Рога изобилия. Настало время считать убитых. Загибаю пальцы: каждый выстрел означает одного победителя, которого больше нет в живых. Восемь. Не так уж и много, если сравнить с прошлым годом. А кажется, будто наоборот, ведь на этот раз мне знакомо чуть ли не каждое имя. Ослабев, прислоняюсь к дереву. Зной вытягивает из тела воду, точно сухая губка. Становится тяжело глотать, и кажется, обморок не за горами. Потираю живот: может, кто-нибудь из беременных зрительниц проникнется состраданием, переведет мне денег, и Хеймитч вышлет воду? Бесполезно. Сползаю на землю. И, перестав шевелиться, различаю вокруг животных - странных птичек с искрящимся опереньем, древесных ящериц с проворными синими языками и, наконец, прильнувшего к ветке грызуна, похожего не то на крысу, не то на опоссума, которого тут же снимаю выстрелом с дерева, чтобы рассмотреть поближе. Выглядит он уродцем: всклокоченная серая шерсть, над нижней губой выдаются два зуба, острых, как шило. Свежуя добычу, замечаю, что у зверя мокрая мордочка. Неужели пил из ручья? Лихорадочно принимаюсь кружить вокруг дерева по спирали. Источник должен быть где-то недалеко. Ничего. Ну совсем ничего! Хоть бы росинка попалась. В конце концов, осознав, что Пит уже начал тревожиться, возвращаюсь в лагерь, еще сильнее страдая от жажды и разочарования. За это время трибуты успели переменить место до неузнаваемости. Мэгз и Финник соорудили хижину из травяных подстилок, открытую только с одной стороны, зато защищенную с трех остальных, с крышей и полом. Старуха сплела даже несколько мисок, которые Пит наполнил жареными орешками. Все глядят на меня с надеждой, но я отрицательно машу головой. - Нет. Ничего не нашла. Хотя вода там наверняка есть. Вот он ее находил. - Поднимаю освежеванную тушку, чтобы товарищи по лагерю могли ее рассмотреть, и рассказываю, как подстрелили зверька с мокрым носом, как потом обыскала каждый квадратный миллиметр пространства вокруг того дерева в радиусе, наверное, тридцати г лишним ярдов. - Слушай, а у него съедобное мясо? - интересуется Пит. - Трудно сказать. По виду не отличить от бельчатины. Поджарить бы... - Я запинаюсь, представив себе, каково будет разводить костер прямо здесь, без подручных материалов. Даже если получится - соперники слишком близко, а дым не спрячешь. Однако Питу приходит на ум кое-что получше. Насадив кусок мяса на заостренную палку, он запускает ее в силовое поле. Палка тут же летит обратно. Мясо почернело снаружи, зато пропеклось внутри. От восторга все начинают хлопать в ладоши; потом испуганно умолкают, вспомнив, где находятся. Когда белое солнце спускается с розоватого неба, мы собираемся в травяной хижине. Меня до сих пор не отпускают сомнения насчет местных орешков, но Финник объясняет, что Мэгз узнала их по своей прошлой Игре. Признаться, я очень мало времени провела в секции распознавания съедобных растений: в том году обучение не принесло ни малейшей пользы, - а теперь сожалею. Может, хоть что-нибудь выяснила бы о местной флоре. Впрочем, у Мэгз очень даже бодрый вид, а ведь она ест орешки вот уже несколько часов кряду. Я тоже откусываю кусочек. Мягкий, чуть сладковатый вкус напоминает каштаны. Может, и впрямь сгодится в пищу? У грызуна мясо жесткое и с душком, зато на удивление сочное. Для первого вечера на арене ужин удался на славу. Было бы чем его запить! Финник подробно расспрашивает меня о зверьке, которого мы решаем называть древесной крысой: на какой высоте я его заметила, долго ли наблюдала, прежде чем выстрелить, и чем он тогда занимался. Да вроде ничем особенным не занимался. Вынюхивал насекомых, наверное. Близится ночь, и это меня пугает. Хорошо, что есть плотные травяные циновки - хоть какая-то защита от незнакомых ползучих тварей, ведущих сумеречный образ жизни. Незадолго до того, как солнце ныряет за горизонт, на небосвод восходит луна. В ее тусклом свете еле видны окрестности. Наш разговор сам собой обрывается: все знают, что будет дальше. Мы усаживаемся в ряд у входа в хижину, и Пит берет меня за руку. На небе вспыхивает капитолийский герб, словно парящий в воздухе. Слушая гимн, я думаю об одном: «Мэгз и Финнику придется гораздо хуже, чем нам». Но даже мне очень больно смотреть на портреты погибших, возникающие на огромном невидимом экране. Сначала это - мужчина из Пятого, тот самый, кого Финник заколол трезубцем. Значит, предыдущие дистрикты все еще играют в полном составе - четверо профи, Бити и Вайресс и, разумеется, Мэгз и Финник. Появляются новые снимки: морфлингист из Шестого, Лай и Цецелия из Восьмого, оба участника из Девятого, женщина из Десятого и Сидер, Дистрикт номер одиннадцать. Возвращается герб Капитолия, звучит финальная музыка, и вот уже небо темнеет. Никто из нас не произносит ни слова. Я не могу притвориться, будто бы хорошо знала каждого, но сейчас думаю о трёх ребятишках, так и льнувших к Цецелии, когда ее уводили прочь. О доброте, которую Сидер проявила ко мне в нашу первую встречу. Даже воспоминание о том, как морфлингист с остекленевшим взором рисовал на моем лице желтые цветочки, вызывает боль. Все эти люди мертвы. Их больше нет. Трудно сказать, как долго мы просидели бы молча и без движения, если бы, скользя между листьями, на землю не опустился серебряный парашют. Никто не протягивает руки, чтобы взять его. - Интересно, кому это? - наконец подаю голос я. - Какая разница, - отзывается Финник. - Пит у нас чуть не погиб сегодня; пусть он и берет. Мой напарник развязывает веревку, расправляет шелковый купол - и обнаруживает маленький металлический предмет непонятного назначения. - Что это? - интересуюсь я. Никто не знает. Передавая подарок из рук в руки, мы по очереди изучаем его. Это трубка. На одном конце она чуть сужается, на другом - край немного загнут вниз. Что-то смутно знакомое... Деталь от велосипеда, палка для шторы? Пит дует в трубочку, но не извлекает ни единого звука. Финник просовывает в нее мизинец и пробует использовать как оружие. Полный провал. - Мэгз, ты могла бы этим рыбачить? - осведомляюсь я. Старуха, которая может рыбачить при помощи самых разнообразных предметов, хмыкает и отрицательно трясет головой. Я катаю трубочку по ладони и размышляю. Хеймитч наверняка спелся с менторами Четвертого дистрикта. Не сомневаюсь, он приложил руку к выбору подарка. Значит, эта вещица - не просто ценная, она способна спасти наши жизни. Вспоминается прошлый сезон. Я тогда умирала от жажды, но Хеймитч не выслал воду, зная, что я найду ее, если постараюсь. Любая его посылка, и даже ее отсутствие, - это важный знак. Я почти слышу, как он рычит: «Мозги есть? Вот и пошевели извилинами! Ну, что это?» Утираю пот, набегающий на глаза, и рассматриваю подарок при лунном свете. Поворачиваю то так, то сяк, под разными углами, прикрывая и открывая отдельные части. Жду, когда странная штуковина поведает мне о своем назначении. Наконец, раздосадованная, втыкаю одним концом в грязь. Сдаюсь. Может, если к нам примкнут Бити и Вайресс, они до чего-нибудь додумаются. Вытягиваюсь на плетеной циновке, прижимаюсь к ней пылающей щекой и в раздражении продолжаю смотреть на подарок. Пит массирует напряженную точку между моими плечами и помогает слегка расслабиться. Странно, почему здесь не холодает после заката? Спустя некоторое время я начинаю думать о том, что творится дома. Прим. Моя мама. Гейл. Мадж. Представляю, как они наблюдают за мной по телевизору. Хоть бы так оно и оказалось, хоть бы они были дома. А если заточены Тредом в тюрьму? Или наказаны, как и Цинна? Как Дарий... Из-за меня. Все до единого. Сердце гложет тоска по родным, по нашему дистрикту, по лесам. Нормальным, лесам, где у деревьев жесткие стволы, где вдоволь еды, а добыча не вызывает брезгливости. Повсюду журчат источники. Дуют прохладные ветры. Нет, холодные ветры, способные разогнать удушливую жару. Воображаю, как у меня замерзают щеки, немеют пальцы... И вдруг, точно по заказу, непонятный предмет обретает имя. - Выводная трубка! - Я даже сажусь от неожиданности. - Что? - вскидывается Финник. Выдираю подарок из земли, очищаю, обхватываю ладонью возле суженного конца и смотрю на отогнутый край. Точно, я видела это раньше. Стоял холодный и ветреный день, мы были в лесу вместе с отцом. Эта штука торчала из дырочки, аккуратно просверленной в стволе клена, а из нее в подставленное ведро текла живица. Кленовый сироп превращал даже наши безвкусные хлебцы в сладкое угощение. Ума не приложу, куда подевался запас этих трубок после смерти отца. Возможно, они до сих пор надежно спрятаны где-то в лесах. Так надежно, что и не отыскать. - Это же выводная трубка. Что-то вроде обычного крана. Вставишь в дерево - и вытекает живица... - Неуверенно гляжу на жилистые зеленые стволы вокруг. - Если дерево правильное. - Живица? - удивляется Финник, ни разу не видевший кленов у себя в дистрикте. - Из нее потом делают сироп, - поясняет Пит. - Но здесь, наверное, будет что-то другое. Все дружно вскакивают на ноги. Мы мучимся жаждой. Источников нет. У древесной крысы - острые, точно шильца, зубы и мокрая мордочка. Внутри деревьев может быть только одно... Финник торопится заколотить выводную трубку в зеленый массивный ствол при помощи камня, но я его останавливаю: - Погоди, так можно и повредить. Сначала просверлим дырочку. Мэгз достает свое шило, и Пит загоняет его под кору на два дюйма. Потом они с Финником поочередно расширяют отверстие ножами до нужных размеров. Я осторожно вставляю трубку, и мы отступаем на шаг в ожидании: что же будет? Сперва ничего не происходит. Потом по желобку стекает капля. Старуха ловит ее ладонью, слизывает - и опять подставляет горсть. Покачав и пристроив трубочку поудобнее, мы получаем тонкую струйку и по одному подставляем под самодельный кран иссохшие рты. Мэгз приносит корзину, сплетенную так плотно, что она держит воду. Мы наполняем сосуд до краев передаем по кругу. Каждый делает несколько жадных глотков и, роскоши ради, умывает лицо. Вода, как и все остальное, здесь тепловатая, однако нам не до капризов. Теперь, когда жажда не отвлекает, мы замечаем, как вымотались, и начинаем готовиться к ночевке. В прошлом году я постоянно держала вещи наготове, на случай внезапного бегства. На этот раз и пожитков особых нет, разве что оружие, которое я и так бы не выпустила из рук. Да еще выводная трубка. Вытаскиваю ее из дерева, пропускаю насквозь отрезанную лиану и крепко привязываю к своему поясу. Финник вызывается караулить первым. Попросив его разбудить меня, как только устанет, я ложусь рядом с Питом. Но через несколько часов просыпаюсь сама - от звуков, напоминающих бой колокола. Бомм! Бомм! В Доме правосудия в новогоднюю полночь звонят немного иначе, но все же узнать можно. Пит и Мэгз продолжают спать, а вот Финник встревожен и озабочен не меньше моего. - Я насчитал двенадцать, - шепчет он. Киваю. Двенадцать. К чему бы? По удару на дистрикт? Может быть. Но зачем? - Думаешь, это что-нибудь означает? - Понятия не имею, - отвечает Одэйр. Мы ожидаем каких-нибудь указаний или сообщений от Клавдия Темплсмита. Приглашения на пир, например. Единственное заметное событие происходит вдали: сверкающая молния бьет в огромное дерево, положив начало грозе. Наверное, ливень и есть источник воды для трибутов, лишенных такого сообразительного ментора, как наш Хеймитч. - Поспи, Финник, - предлагаю я. - Все равно моя очередь караулить. Тот мешкает, но понимает, что бодрствовать без конца невозможно, и, устроившись у самого входа с трезубцем в обнимку, погружается в беспокойный сон. Я сижу с заряженным луком и наблюдаю за джунглями, призрачно-зеленоватыми в лунном свете. Примерно через час гроза кончается. Слышно, как дождь приближается, барабаня по листьям в нескольких сотнях ярдов от нас, но так и не добирается до лагеря. Где-то грохочет пушка. Я вздрагиваю, а спящие даже ухом не ведут. Пожалуй, не стоит их будить ради этого. Еще один победитель умер. Я даже не задаюсь вопросом, кто это был. Невидимый ливень резко обрывается, как и в прошлом году на арене. А через пару мгновений с той стороны появляется плавно скользящая мгла. «Обычное дело после дождя, - мелькает у меня в голове. - Земля разогрелась, вот и дымится». Туман продолжает уверенно наползать. Бледные щупальца вытягиваются вперед и загибаются кверху, словно манят за собой кого-то из зарослей. У меня на шее дыбом встают волоски. Что-то не так с этой мглой. Слишком уж ровно движется для обычного природного явления. А если не природного? Ноздри втягивают приторный запах, и я расталкиваю товарищей, крича, чтобы они поскорее просыпались. Считаные секунды - и все на ногах. А моя кожа покрывается болячками. 21 Крошечные проникающие ранки. От каждой капли, осевшей на тело. - Бежим! - ору я. - Бежим! Финник молниеносно приходит в себя и вскакивает, готовый сразиться с противником. А увидев стену тумана, забрасывает на спину спящую Мэгз и бросается в джунгли. Пит поднимается быстро, но плохо соображает. Схватив его за руку, я устремляюсь вслед за Одэйром. - Что? Что такое? - недоуменно бормочет напарник. - Туман ядовитый. Это какой-то газ. Скорее, Пит! - поторапливаю я. Все-таки тот удар током не прошел для него даром, как ни отпирайся. Пит еле волочит ноги, гораздо медленнее обычного. И если я то и дело покачиваюсь, наткнувшись на спутанные лианы и мелкую поросль, он вообще спотыкается на каждом шагу. Оборачиваюсь: мгла надвигается ровной стеной, протянувшись в обе стороны насколько хватает глаз. Ужас пронзает меня, словно ток. Первый порыв - убежать, спасать свою шкуру, бросить товарища. Это так просто - унести ноги взобраться на дерево повыше линии тумана, который начинает рассеиваться футах в сорока над землей. Да, так я и поступила в прошлом сезоне, когда появились переродки. Удрала, а про Пита вспомнила, уже взобравшись на Рог изобилия. Но в этот раз нужно усмирить свой страх, засунуть его подальше и оставаться рядом с напарником. Мое выживание - больше не цель. Главное - Пит. Представляю, сколько глаз впилось в голубые экраны. Зрители в дистриктах напряженно ждут: убегу я, как хочется Капитолию, или не сдамся. Крепко сплетаю наши с ним пальцы. - Следи за мной. Иди по моим шагам. Это помогает. Мы движемся немного быстрее - правда, не можем позволить себе передышку, а между тем беловатая мгла уже лижет наши пятки и словно плюется нам вслед. Капельки прожигают кожу, но вовсе не как огонь. Боль гораздо сильнее и ярче. Химикалии впиваются в плоть и начинают буравить кожу, слой за слоем. Комбинезоны от них совершенно не защищают. С таким же успехом нас могли завернуть в оберточную бумагу. Финник, покрывший уже приличное расстояние, остановился, как только понял, что мы в затруднении. Но чем тут поможешь? Не драться же. Выбор один - бежать. Он подбадривает нас криками, и мы вслепую движемся на голос. Зацепив искусственной ногой узел из ползучих растений, Пит падает прежде, чем я успеваю его подхватить. Помогаю ему подняться - и вдруг замечаю нечто намного ужаснее болячек или ожогов. Левая половина его лица как-то странно обвисла, точно все мышцы вдруг отказали разом. Веко почти закрывает глаз. Уголок рта изогнулся вниз под необычным углом. - Пит... - начинаю я, И тут по руке пробегает судорога. Значит, отрава не просто жалит кожу; настоящая мишень - нервные окончания. Пронзенная новым страхом, я дергаю Пита за собой, и он, конечно же, спотыкается. К тому времени, как удается поднять его на ноги, мои руки начинают безудержно корчиться. Передние щупальца мглы уже обхватили нас; основная масса белеет на расстоянии ярда. Мой напарник еще пытается идти, но с его ногами творится что-то не то. Они дергаются, словно у куклы-марионетки. Вдруг его увлекает вперед какая-то сила. Оказывается, Финник вернулся, чтобы вытащить Пита. Спешу подставить еще здоровое плечо, а сама из последних сил поспеваю за стремительным шагом Одэйра. Обогнав туман ярдов на десять, Финник останавливается. - Так не пойдет. Придется его понести. Возьмешь Мэгз? - Да, - бодро бросаю я, а сердце уходит в пятки. Ясное дело, старуха весит семьдесят футов, не больше, но ведь и я не гигант. Хотя раньше приходилось таскать грузы и потяжелее. Только бы руки так не тряслись. Приседаю, Мэгз забирается мне на закорки, как прежде - к Финнику Медленно распрямляю ноги. Колени пока не дрожат. Может, и справлюсь. Одэйр (он уже взвалил Пита на спину) бежит впереди, разрывая лианы, а я - по его следам. Туман все наступает, медленно и беззвучно ровной стеной - если не считать цепких щупалец. Инстинкты кричат мне: от него надо уходить напрямую, но Финник, оказывается, мчится по склону под особым углом, по направлению к воде окружающей Рог изобилия. «Точно, вода!» - проносится у меня в голове. Ядовитые капли все глубже проникают под кожу. Теперь я даже рада, что не убила Одэйра. Без него мне бы Пита не вытащить. Хорошо, когда кто-то играет на твоей стороне, хотя это и ненадолго. Мэгз вовсе не виновата, что я начинаю падать Она и хотела бы превратиться в пушинку, но не умеет. А мои силы не беспредельны. Особенно теперь, когда отнимается правая нога. Если первые два раза мне как-то удается подняться, то на третий она вообще отказывает, и старуха летит на землю, да и я качусь кубарем вслед за ней попутно цепляясь за стволы и лианы. Финник в тот же миг возвращается вместе с Питом. - Не получится, - говорю я. - Можешь взять обоих? Идите вперед, я догоню. Весьма сомнительное обещание, однако я произношу его со всей твердостью, на какую способна. В лунном сиянии глаза Одэйра отсвечивают зеленым. Я очень ясно их вижу. Они странно мерцают, как у кота. Наверное, из-за набежавших слез. - Нет, - отвечает он. - Я не могу взять обоих. У меня отказали руки. - В самом деле, они беспомощно дергаются во все стороны. Ладони пусты. Из двух трезубцев уцелел лишь один, и тот - у Пита. - Мэгз, прости. Я не справлюсь. Дальше происходит нечто настолько невероятное и безумное, что я даже не успеваю вмешаться. Старуха рывком поднимается, целует Финника в губы и нетвердым шагом уходит в туман. Тело ее содрогается в жутких конвульсиях, точно в танце, а потом она падает. Хочется закричать, но горло в огне. Делаю бессмысленный шаг навстречу туману, и тут грохот пушки провозглашает: Мэгз ушла навсегда, ее сердце остановилось. - Финник? - хрипло зову я, но он уже оторвался от страшного зрелища и возобновил отступление. Волоча ногу, бреду за ним. Что еще остается? Время и место утрачивают свой смысл. Похоже, туман проник даже в мысли, все кажется сплошь нереальным. Сокровенная, почти животная жажда жизни толкает меня вперед, вслед за товарищами, хотя и так уже очевидно: я умираю. Только по частям, а не как старуха - целиком, вся сразу. Это-то мне известно, или я просто думаю, что известно... Полный бред. На бронзовых волосах Одэйра играют лунные блики. Продолжаю следовать за ним, хотя моя нога превратилась в бесчувственную деревяшку, а кожу пронзают обжигающие уколы. Но вот Финник падает вместе с Питом. А я, словно заведенная, никак не могу остановиться, в конце концов, спотыкаюсь об их распростертые тела и падаю сверху. «Значит, вот как и где и когда мы все умрем», - проносится в голове. Но мысль эта кажется отвлеченной и не пугает - по крайней мере, по сравнению с болью, терзающей меня прямо сейчас. Одэйр громко стонет, и я заставляю себя сползти. Теперь я отчетливо вижу стену тумана, принявшего жемчужно-белесый оттенок. То ли лунный свет обманывает мои глаза, то ли мгла начинает преображаться. Да, она быстро густеет, будто наткнулась на прозрачную стену. Прищуриваюсь: в самом деле, щупалец больше нет. И вообще никакого продвижения вперед. Как и прочие ужасы, виденные мной на арене, туман достиг положенного ему предела. Или же распорядители передумали нас пока убивать. - Он остановился, - хочу сказать я, но из воспаленного рта вырывается лишь хриплое карканье. - Он остановился. Видимо, со второго раза выходит немного понятнее, потому что Финник и Пит тут же оборачиваются. Белесая пелена поднимается к небесам, словно ее высасывают невидимым пылесосом, и вскоре от нее не остается ни клочка. Пит скатывается с Финника, и тот поворачивается на спину. Мы переводим дыхание лежа, подергиваясь в сетях отравы, опутавшей и тела, и мысли. Проходит несколько минут. Пит неопределенно тычет пальцем вверх: - Апс... яныы. Подняв глаза, обнаруживаю парочку... Да, наверное, обезьян. Живьем я их не встречала - в наших лесах такая добыча не водится, - скорее, видела на картинке или во время одного из прошлых сезонов Голодных игр, но при виде странных зверьков мне приходит на ум то же самое слово. Шкура у них оранжевая, а может и нет, издалека не понятно. Рост - до пупка взрослому человеку. Наверное, обезьяны - это хороший знак. Они бы не стали слоняться поблизости, будь воздух отравлен. Какое-то время мы, люди и животные, молча рассматриваем друг друга. Потом Пит с усилием поднимается на колени и принимается отползать вниз по склону. Мы все ползем, потому что ходить после этой ночи кажется недостижимой роскошью - как, например, летать. Наконец зелень уступает место узкому песчаному пляжу, и теплые волны вокруг Рога изобилия лижут наши лица. Я отдергиваюсь, точно коснулась открытого пламени. «Сыпать соль на раны». Впервые до меня доходит полный смысл этого выражения. Язвы и раньше ныли, а теперь боль вспыхивает с новой силой, и я едва не теряю сознание. Впрочем, появляется и другое чувство: словно что-то ее вытягивает. Пробы ради опускаю в воду ладонь. Мучительно, но терпимо. Сквозь лазурные волны видно, как из болячек на коже вытекает жижа молочного цвета. Вместе с ней растворяется боль. Отстегиваю свой пояс и снимаю комбинезон, превратившийся в продырявленные лохмотья. Удивительно, что белье и обувь не пострадали. Понемногу, с осторожностью опуская в воду конечности, вымываю отраву из ран. Пит следует моему примеру. А Финник, только-только притронувшись к воде, пятится прочь и ложится ничком на песке, не желая - или не в силах - принять очищение. Хуже всего приходится, когда я открываю глаза под водой, тяну ее в ноздри, высмаркиваю наружу и даже несколько раз полощу горло. Зато теперь я в достаточно хорошей форме, чтобы заняться Финником. Онемение в ноге проходит правда, по рукам еще пробегают судороги. Одэйра не дотащить до воды - он раньше умрет от боли. Зачерпывая воду горстями, поливаю его крепко сжатые кулаки. Яд выходит в воздух тоненькими клубами белесой мглы, от которых мне хватает ума держаться как можно дальше. Питу стало немного легче, и он спешит мне на помощь. Во-первых, разрезает костюм на Финнике, а во-вторых, находит пару глубоких ракушек, что куда лучше наших горстей. Для начала мы отливаем водой ладони: они пострадали сильнее всего. Бледный туман так и валит клубами, но Финник даже не замечает. Он продолжает лежать, закрыв глаза, и время от времени постанывает. И вдруг я оглядываюсь, начиная понимать всю опасность нашего положения. Луна слишком яркая, чтобы надежно спрятаться от врагов под покровом ночи. Нам еще повезло, что никто до сих пор не напал. Конечно, мы бы заметили противников издалека, но если явятся сразу четверо профи, сила будет на их стороне. А эти громкие стенания скоро выдадут нас с головой. - Надо его окунуть, - шепчу я. Пит кивком указывает на ноги. Мы берем по одной, разворачиваем Одэйра на сто восемьдесят градусов и принимаемся окунать в соленую воду - по несколько дюймов плоти за раз. Сначала лодыжки. Выжидаем пару минут. До середины икр. Ждем. Потом колени. Над кожей вьются струи тумана, Финник охает. Продолжаем очищать его тело от яда, один небольшой участок за другим. Заодно выясняется, что чем больше времени я провожу в воде, тем прекраснее себя чувствую. Улучшается не только состояние кожи мозг и мышцы тоже становятся заметно послушнее. У Пита разглаживается лицо, обвисшее веко вновь поднимается, как и уголок рта. Между тем Финник начинает оживать. Глаза открываются и осмысленно смотрят на нас. Я кладу его голову себе на колени, и мы вымачиваем парня еще минут десять, пока из шеи выходит накопившаяся отрава. Когда Одэйр самостоятельно поднимает над водой руки, мы с Питом обмениваемся улыбками. - Осталась твоя голова, Финник. Это противнее всего, но если вытерпишь - потом будет легче, - произносит мой напарник. С нашей помощью Одэйр погружается и, вцепившись в наши ладони, прочищает глаза, рот, ноздри. Говорить пока не может - видно, горло еще саднит. - Попробую сходить за питьем, - говорю я, нащупав на поясе выводную трубку, привязанную лианой. - Давай сначала я просверлю дырку, - предлагает Пит. - А ты останься с ним. Ты же у нас - целительница. «Неудачная шутка», - думаю я, однако молчу: забот и так предостаточно. Финнику почему-то досталось больше всех. То ли он просто крупнее нас, то ли напрягался за четверых. А если еще и вспомнить о Мэгз... Я до сих пор не могу понять, что произошло. Парень оставил ее, чтобы вытащить Пита. Зачем? А старуха не только не возразила - не задумываясь, побежала навстречу смерти. Может, оттого, что ее дни в любом случае сочтены? Или этим двоим показалось, что Финнику будет легче выиграть при таких союзниках, как мы? Однако задавать вопросы не время: стоит взглянуть на измученное лицо Одэйра, чтобы это понять. И я решаю заняться собой. Извлекаю из лохмотьев комбинезона брошку с пересмешницей, прикалываю на бретельку. Застегиваю спасательный пояс. Он выглядит совершенно как новенький - должно быть, кислотонепроницаем. Плавать можно и без него, но Брут отбивал им стрелы, а лишняя защита не помешает. Распутываю волосы, заметно поредевшие после отравленного тумана, и, старательно расчесав их пальцами вновь заплетаю то, что осталось. Пит обнаружил подходящее дерево в десяти ярдах над песчаной полоской. Его плохо видно, зато звук ножа, скребущего ствол, слышен очень отчетливо. Интересно, что стало с шилом? Уронила его старуха или унесла с собой в туман? Полезная вещица... была. Захожу поглубже на мелководье, чтобы попеременно поплавать на спине и на животе. Финник преображается на глазах. Медленно начинает шевелиться, словно проверяет силы, и вот уже - плывет, но не так ритмично и ровно, как это делаю я. Он скорее похож на морское животное, очнувшееся от спячки, - погружается и выныривает, пускает струю изо рта, кружится и уходит вниз штопором, так что мне даже со стороны становится дурно смотреть. А потом, когда я уже думаю, что он утонул, - над волнами показывается мокрая голова. - Не надо так делать, - вздрогнув от неожиданности, говорю я. - Как? Нырять или, наоборот, выныривать? - И то и другое... То есть ни того, ни другого. Ничего не надо. Отмокай и будь паинькой. А если уж ты полон сил, пойдем и поможем Питу. Как только мы приближаемся к джунглям, я сразу же чувствую перемену. Сказываются годы лесной охоты, а может, восстановленное ухо и впрямь лучше слышит благодаря капитолийским хирургам, но только я вдруг ощущаю большое скопление живых существ над нашими головами. Им даже не нужно визжать или вскрикивать. Достаточно ровного дыхания, которое вырывается из множества ртов. Трогаю Финника за руку, и он поднимает взгляд. Не представляю себе, как все они могли подобраться к нам, сохраняя мертвую тишину. Хотя почему сохраняя? Мы были слишком заняты исцелением собственных ран, за это время могло произойти что угодно. Не пять и не десять, а многие дюжины обезьян повисли на ветвях и лианах. Первая парочка, встреченная нами за краем тумана, напоминала приветственный комитет. А это - скорее грозная армия. Финник поудобнее перехватывает свой трезубец. Я заряжаю лук сразу парой стрел. И как можно спокойнее окликаю: - Пит? Мне тут нужна твоя помощь. - Сейчас, минуточку. Я почти закончил, - отзывается он, копошась у дерева. - Ну вот. Принесла трубку? - Да. Но мы кое-что нашли, на что тебе стоило бы взглянуть, - продолжаю я сдержанным голосом. - Подойди к нам, только осторожнее, чтобы не спугнуть. Не нужно ему раньше времени замечать обезьян. Или даже прямо смотреть на них. Вдруг эти твари примут обычный взгляд за сигнал враждебности. Пит поворачивается к нам, отдуваясь после работы. Мой тон его настораживает. - Ладно, - небрежно бросает он. И движется в нашу сторону. Стараясь, конечно, топать потише, хотя и с двумя здоровыми ногами у него это плохо получалось. Впрочем, главное: Пит идет, обезьяны не шевелятся... Когда до нас остается каких-то пять ярдов, он ощущает подвох и буквально на миг поднимает глаза. Слышится оглушительный визг - и его накрывает подвижная рыжая масса. Никогда не видела, чтобы звери так быстро перемещались. Можно подумать, лианы нарочно смазаны маслом. Обезьяны скользят по ним, покрывая прыжками гигантские расстояния. Ощетинив загривки, оскалив клыки, выпуская когти как выкидные лезвия... Мне мало известно про обезьян, однако в естественных условиях животные держатся по-другому. - Переродки! - выдыхаю я, и мы с Финником бросаемся в заросли. Стрелы нужно беречь. Ни одной мимо цели. Так я и делаю, при зловещем свете луны целясь то в глаз, то в сердце, то в шею. Твари падают одна за другой. Что ни выстрел - то смерть. Но и этого мало. Финник насаживает обезьян на трезубец и тут же отбрасывает их прочь, словно пойманную рыбу. Пит отбивается от врагов ножом. Мне в ноги, а то и пониже спины вцепляются когти, но, к счастью, нападающих кто-то снимает. Становится невыносимо душно: в воздухе все сильнее пахнет раздавленными растениями, пролитой кровью и потными шкурами. Мы трое становимся, повернувшись друг к другу спинами. И вот, потянувшись за новой стрелой, я хватаю пальцами пустоту. Внутри словно все обрывается. Минутку: ведь у Пита второй колчан! Ему стрелы все равно не нужны, он дерется ножом. Пытаюсь последовать его примеру, но переродки гораздо быстрее меня, они наскакивают и отпрыгивают обратно так стремительно, что я не успеваю отвечать на удары. - Пит, стрелы! - вырывается у меня. Он поворачивается, тянется за спину, и тут происходит ужасное. Я вижу, как из джунглей к нему бросается обезьяна. Выстрелить не могу, потому что нечем. Финник как раз вонзил свой трезубец в очередную жертву; вытащить не успеет. Пит возится с колчаном, не сумеет отбиться. Швыряю в животное собственный нож. Переродок делает кувырок и, увернувшись от лезвия, продолжает наступать. Обезоруженной и беспомощной, мне остается только одно. Бросаюсь к напарнику, чтобы свалить его наземь, закрыть своим телом, хотя в душе уже понимаю: поздно. А вот она - успевает. Появляется словно из ниоткуда, прямо из воздуха, и через миг, пошатываясь, уже стоит перед Питом. На теле - кровь, из раскрытого рта вылетает пронзительный визг, расширенные зрачки напоминают черные дыры. Морфлингистка из Дистрикта номер шесть раскидывает костлявые руки, будто желает обнять переродка, и клыки впиваются прямо ей в грудь. 22 Уронив колчан, Пит всаживает свой нож обезьяне в спину, еще и еще, пока челюсти твари не разжимаются. Потом отбрасывает переродка ногой и готовится к новой атаке. Я подбираю стрелы, вновь заряжаю лук. За спиной громко дышит Одэйр; впрочем, у него теперь не так много работы. - Ну, давайте же! Подходите! - в ярости восклицает Пит. Но с обезьянами что-то случилось. Они отступают, пятятся в джунгли и растворяются в зарослях, точно повинуясь невидимому зову. Разумеется, зову распорядителей, решивших, что на сегодня достаточно. - Возьми ее, мы прикроем, - бросаю я. Пит бережно поднимает свою спасительницу и переносит на пляж, где с оружием наготове - на всякий случай - встали мы с Финником. Но все обезьяны пропали, если не считать оранжевых туш, разбросанных на земле. Пит опускает морфлингистку на песок, Я разрезаю костюм у нее на груди, и нашим глазам предстают четыре проникающих раны. Кровь медленно сочится из них; все так безобидно с виду. Настоящие повреждения - глубоко внутри. Судя по месту укуса, зубы задели какой-нибудь жизненно важный орган - легкие или сердце. Женщина разевает рот, словно рыба, которую вытащили на берег. Кожа у нее дряблая зеленоватого оттенка. Вид изможденный, глаза пустые. Ребра торчат наружу, точно у ребенка, погибшего от истощения. Разумеется, уж ей-то продуктов хватало, и все же она предпочла предаться зависимости, как и Хеймитч. Я беру ее руку; та странно подергивается. Из-за яда, поразившего нервные окончания, или же из-за потрясения, а может быть, это ломка. Мы уже ничего не можем поделать. Разве что оставаться рядом, пока она не умрет. - Пойду осмотрюсь. - Финник поднимается и уходит. Мне хочется с ним, однако морфлингистка так сильно вцепляется в руку, что хоть разжимай костлявые пальцы, а на такую жестокость я не способна. Может, спеть ей, как Руте? Но я даже имени умирающей не узнала, не говоря уже о том, любит ли она музыку. Мне известно только одно: эта женщина умирает. Пит опускается рядом на корточки и гладит ей волосы. А потом начинает вполголоса говорить, причем обращается явно не ко мне, потому что я не понимаю ни слова. - У меня дома есть краски, из которых можно смешать любой оттенок. Розовый - нежный, словно кожа младенца, или насыщенный, как ревень. Зеленый, будто весенняя травка. Мерцающий голубой, точно лед на воде. Морфлингистка не отводит от него глаз и ловит каждое слово. - Однажды я целых три дня бился над оттенком белого меха в солнечных искрах. Понимаешь, мне-то казалось, он должен быть желтым, а все гораздо сложнее. Пришлось наносить слои самых разных красок. Один за другим, - продолжает Пит. Женщина дышит все медленнее, все поверхностнее. И, обмакнув палец в кровь, чертит свободной рукой на груди свои любимые завитушки. - А вот радугу до сих пор не могу понять. Они такие неуловимые. Появляются быстро, а исчезают еще быстрее. Разглядеть не успеешь. Померещится что-то синее, что-то пурпурное... И все, растаяла. Растворилась в воздухе, - произносит Пит. Морфлингистка смотрит, как зачарованная. Потом, словно в трансе, поднимает дрожащую руку и рисует у него на щеке что-то вроде цветка. - Благодарю, - шепчет Пит. - Это очень красиво. Ее лицо озаряет улыбка, из горла вырывается слабый писк. Потом окровавленная ладонь падает на грудь, мы слышим последний вздох, и в тот же миг палит пушка. Хватка вокруг моего запястья слабеет. Пит относит умершую к воде. Потом возвращается и садится рядом со мной. Тело качается на волнах, которые несут его к Рогу изобилия, но тут появляется планолет. Оттуда выпадают железные четырехзубые челюсти, обхватывают морфлингистку и уносят в ночное небо. Навсегда. Финник возвращается к нам, зажав полный кулак моих стрел, еще мокрых от обезьяньей крови. - Вот, решил, что тебе сгодятся. - Спасибо. Иду отмывать свое тело, а заодно и оружие от багровых пятен. Потом возвращаюсь в джунгли за клочьями сухого мха. Мертвых обезьян уже нет и в помине. - Куда они подевались? - любопытствую я. - Не знаем, - пожимает плечами Финник. - Лианы пошевелились, а потом - раз! и тушки пропали. Усталые, оцепенелые, мы смотрим на заросли. Теперь, когда ничто не отвлекает внимания, я замечаю, что крохотные болячки покрылись струпьями. Боль ушла, зато все чешется. Причем сильно. Внушаю себе, что это хороший знак. Наверное, ранки так заживают. Исподтишка наблюдаю за Питом и Финником: они уже вовсю расцарапывают свои пострадавшие лица. Надо же, и нашему безупречному красавчику сегодня досталось. - Не чешитесь, - предупреждаю я, вспомнив давний мамин совет, хотя сама умираю от желания поскрестись везде сразу. - Инфекцию занесете. Может, попробуем еще раз добыть воды? И мы отправляемся обратно к дереву, над которым уже поработал мой напарник. Пока он прилаживает выводную трубку, я и Одэйр стоим с оружием наготове, но угрозы пока не видно. Пит напал на хорошую жилу, и вскоре вода начинает хлестать ручьем. Утолив жажду, мы ополаскиваем теплой водой исстрадавшиеся от чесотки тела. Затем наполняем питьем несколько раковин и возвращаемся на пляж. Ночь еще не окончилась, но до рассвета остались считаные часы. Если только распорядители его не отменят. Вызываюсь покараулить, чтобы дать, мужчинам немного передохнуть. - Нет, Китнисс, лучше я, - возражает Одэйр. По лицу видно: он еле сдерживает рыдания. Мэгз... Что ж, если он хочет остаться со своей скорбью наедине, я не стану ему мешать. - Хорошо, Финник, спасибо. Устраиваюсь на песке рядом с Питом, и тот без промедления засыпает. А я продолжаю таращиться в ночь, размышляя о том, как многое может перемениться за сутки. Еще вчера имя Одэйр стояло одним из первых в моем списке будущих жертв, а сегодня он караулит мой сон. Не представляю себе, зачем он спас Пита ценой жизни Мэгз. Знаю только, что никогда не сравняю счет между нами. Остается одно - уснуть поскорее чтобы дать человеку спокойно погоревать. Так я и делаю. Глаза открываются уже поздним утром. Пит рядом, он еще не проснулся. Над нашими головами на ветках подвешена травяная циновка - что-то вроде солнечного тента. Сажусь на песке и оглядываюсь вокруг. Оказывается, Финник не сидел сложа руки. Две плетеные миски наполнены свежей водой. В третьей - россыпь моллюсков, Одэйр разбивает панцири камнем. - Эти твари вкуснее свежими, - произносит Финник и, оторвав кусок мяса, ловко забрасывает его в рот. Делаю вид, будто не замечаю, как у него покраснели глаза. От запаха еды урчит в животе. Тянусь к миске, но вдруг замечаю засохшую кровь под ногтями. Похоже, я сильно чесалась во сне. - Так можно инфекцию занести, - замечает Финник. - Да, я в курсе. Иду к соленой воде и смываю кровь. Даже не знаю, что ужаснее - боль или эта чесотка. Наконец решаю: все, с меня хватит, и, громко топнув ногой, запрокидываю лицо к небу. - Эй, Хеймитч, ты меня слышишь или опять упился до чертиков? Вообще-то, нам не помешало бы средство для кожи. Парашют появляется с удивительной быстротой. Тюбик ложится прямо мне в руку. - Самое время, - ворчу я, но не могу заставить себя улыбнуться Хеймитч... Чего бы я только не отдала за пять минут разговора с тобой! Плюхаюсь на песок рядом с Финником и откручиваю крышечку. Внутри - густая темная мазь с едким запахом дегтя и сосновых иголок. Сморщив нос, выдавливаю каплю на ладонь и принимаюсь втирать в ногу. Из груди вырывается вздох облегчения: чесотка и впрямь уходит. Правда, кожа приобретает зеленовато-серый оттенок словно у привидения. Обработав одну ногу, приступаю к другой, а тюбик бросаю Финику. Тот недоверчиво глядит на меня. - У тебя такой вид, словно ты разлагаешься. Однако страдания побеждают сомнения, и через минуту парень тоже втирает мазь во все тело. Смесь этой жижи со струпьями выглядит отвратительно. Даже забавно наблюдать, как он, горемычный, терзается. - Бедненький Финник. Ты, наверное, первый раз в жизни стал непохож на красавца? - Да уж. Непривычное ощущение. Ну ты же как-то всю жизнь терпела. - Держись от зеркал подальше, - советую я, - скоро забудешь. - Ага, особенно если ты будешь вертеться перед глазами. Мы по очереди намазываем друг другу спины. Я уже собираюсь разбудить Пита, когда Одэйр говорит: - Погоди. Это надо сделать вдвоем. Пусть увидит оба наших лица. В последнее время в жизни осталось так мало места для развлечений, что я соглашаюсь. Мы становимся по бокам от спящего, наклоняемся прямо над ним и легонько трясем за плечи. - Пит, вставай, - мелодично воркую я. Его веки приподнимаются. - Аа! Напарник подпрыгивает, словно ужаленный. Мы двое валимся на песок и хохочем до коликов. А когда решаем остановиться, бросаем взгляды на Пита, который пытается напустить на себя негодующий вид, - и снова прыскаем. К тому времени, как приступ проходит, я начинаю думать, что ошибалась по поводу Финника. Может, он и не так тщеславен или самовлюблен, как мне раньше казалось? По крайней мере, не настолько... Стоит мне прийти к этому умозаключению, как возле нас опускается парашют со свежей буханкой. Вспомнив, что в прошлом сезоне каждая из посылок Хеймитча что-нибудь означала, я мысленно делаю для себя пометку на будущее. «Держись ближе к Финнику - и тебе не дадут умереть от голода». Парень задумчиво крутит подарок в руках, мнет пальцами корку с видом скупого хозяина. В этом нет никакой нужды. И так ясно, что слегка зеленоватый хлеб с примесью водорослей выпекается только в Четвертом дистрикте. Это твое, Одэйр. Мы понимаем. И ты, наверное, тоже кое-что понял. Например, что вдруг получил чрезвычайно ценный подарок и что, вероятно, другого такого уже не пришлют. А может, хруст корки неожиданным образом напомнил тебе о Мэгз? В конце концов он говорит: - С моллюсками будет вкуснее. Пока я натираю Пита лекарственной мазью, Финник проворно чистит богатый улов от панцирей. Мы садимся в кружок и угощаемся нежным мясом вприкуску с солоноватым хлебом Четвертого дистрикта. Вид у нас жуткий - кажется, из-за мази стали отваливаться струпья, но я очень рада этому чудодейственному средству. Оно не только спасет нас от самой жестокой чесотки в жизни, но и послужит защитой от раскаленного солнца, сияющего на розовом небосклоне. Кстати, судя по его положению, сейчас около десяти часов утра, и мы провели на арене примерно день. Одиннадцать человек уже мертвы. Тринадцать живы. Десять скрываются где-то в джунглях. Трое или четверо из них - профессионалы. Кто прочие - почему-то не хочется вспоминать. Я-то надеялась на покровительство джунглей, а они обернулись роковой западней. Настанет время, когда нам придется вернуться в чащу, чтобы поохотиться или стать чьими-то жертвами, но прямо сейчас мне хочется одного - оставаться как можно дольше на нашем пляже. Да пока и не слышно других предложений. А между тем джунгли словно замерли - мерцают на солнце зеленой листвой, мирно стрекочут голосами тысяч насекомых и не спешат нас пугать... И тут в отдалении раздается пронзительный крик. Заросли напротив нас начинают странно качаться. Над гребнем холма поднимается гигантская волна. Захлестнув вершины деревьев, она с ревом несется вниз по склону и с такой силой обрушивается в море вокруг Рога изобилия, что вода пузырится у наших колен и смывает пожитки. Мы втроем ухитряемся спасти почти все, кроме разъеденных кислотой комбинезонов, от которых и так уже никакого прока. Где-то грохочет пушка. Там, откуда пришла волна, появляется планолет и забирает очередное тело. «Двенадцать», - думаю я. Поглотив чудовищный вал, круг воды постепенно успокаивается. Мы снова раскладываем вещи на мокром песке и собираемся сесть, когда я замечаю их. В трех «спицах» от нас из джунглей на пляж выходит странная троица. - Вон там, - шепчу я, кивая в нужную сторону. Пит и Одэйр следят за моим взглядом, и мы, не сговариваясь, прячемся под сенью пышных зарослей Все трое находятся в ужасном состоянии, это видно сразу. Один из них почти тащит другого, а третий бродит неровными кругами, точно лунатик Кожа у всех густого кирпично-красного цвета их словно макали в краску, а потом как следует просушили. - Кто это? - спрашивает Пит. - Может, переродки? Я прицеливаюсь из лука, готовясь при необходимости выстрелить. Но пока ничего особенного не происходит. Тот, кто и так еле шел, обессиленно падает на песок. Его помощник, досадливо топнув ногой, толкает на пляж и третьего, что ходил кругами. У Финника светлеет лицо. - Джоанна! - кричит он и бросается навстречу троим краснокожим; - Финник! - Это и вправду голос Джоанны. Мы с Питом переглядываемся. - Что теперь? - Мы же не бросим товарища, - отвечает он. - Куда уж нам. Ладно, пошли, - ворчу я, хотя честно сказать, если бы у меня и был список возможных союзников, Джоанны Мэйсон там все равно бы не оказалось. Однако мы бредем по пляжу, чтобы присоединиться к «веселой» компании. Рассмотрев спутников Джоанны, я чувствую, что окончательно сбита с толку. На песок повалился не кто иной как Бити, а Вайресс описывает замысловатые петли, чтобы не рухнуть следом. - Ого, посмотри-ка, кто с ней, - Долбанутый и Тронутая? - Пит озадачен не меньше моего. - Хотел бы я знать, как так получилось. Подходим ближе. Джоанна быстро тараторит показывая на джунгли. - Мы-то думали, дождь, понимаешь? Из-за молнии, а пить хотелось ужасно. А когда начали спускаться, оказалось - кровь. Густая, горячая Глаза ничего не видят, рот не откроешь - тут же полный и наберется. Шатались-шатались вокруг хотели выбраться, а потом Чума наткнулся на силовое поле. - Мне так жаль, - произносит Финник. Я секунду соображаю, кто такой Чума. Кажется, напарник Джоанны, трибут из Седьмого дистрикта, но мы с ним почти не виделись. Не припомню, чтобы он показывался на тренировках. - Ясное дело, толку от него было немного, но все же земляк, - отвечает она. -- Бросил меня вот с этими. - Она поддевает носком ноги полумертвого Бити. - Ему нож засадили в спину, а у нее вообще... Мы поворачиваемся к Вайресс. Она все бродит кругами, покрытая кровью, и тихо бормочет: - Тик-так. Тик-так. - Мы уже поняли. Тик-так, тик-так, с нашей Тронутой что-то не так, - отмахивается Джоанна. Вайресс, точно среагировав на ее слова, качается в нашу сторону, и девушка грубо толкает ее на берег. - Лежи спокойно! Когда ж ты угомонишься? - Отстань от нее! - рявкаю я. Джоанна с ненавистью прищуривает карие глаза. - Отстать? - шипит она и, сделав шаг вперед, внезапно закатывает мне оплеуху, да такую, что искры летят из глаз. - А кто их, по-твоему, вытащил из кровавых джунглей ради тебя? Ты... Финник перебрасывает ее извивающееся тело через плечо, уносит к воде и несколько раз окунает. В передышках Джоанна, визжа, осыпает меня оскорблениями. Но я не стреляю. Во-первых, она с Одэйром, а во-вторых, что там было сказано? «Ради меня»? Поворачиваюсь к напарнику: - Что это значит? Причем здесь я? - Не знаю. Но ты сама хотела быть с ними, - напоминает Пит. - Еще вначале. - Да, хотела. Вначале. - Все равно, это ничего не объясняет. Я смотрю на недвижное тело Бити. - Тогда надо что-то делать, иначе недолго нам наслаждаться их обществом. Пит несет изобретателя, а я веду Вайресс за руку к нашему небольшому лагерю. Усаживаем женщину на мелководье, чтобы помылась. Она лишь крепко сцепляет ладони и время от времени повторяет: «Тик-так». Отстегнув пояс Бити, я обнаруживаю привязанный к нему обрывком лианы увесистый металлический цилиндр. Понятия не имею, что это, но если предмет настолько важен для Бити, значит, и в самом деле имеет какую-то ценность. Бросаю его на песок. Одежда мужчины буквально присохла к коже, и я понемногу отклеиваю ее, пока Пит придерживает его в воде. Через несколько минут отмокает комбинезон. Оказывается, белье точно так же насквозь пропитано кровью. Чтобы отмыть беднягу, приходится раздеть его догола. Впрочем, не скажу, чтобы на меня это произвело впечатление. За последний год на нашем кухонном столе побывало множество обнаженных людей. Со временем к этому привыкаешь. Подстелив травяную циновку, опускаем Бити на живот: нужно же осмотреть его спину. От лопатки к ребрам и ниже тянется рана длиной в шесть дюймов. Лицо очень бледное - видимо, крови потеряно немало, и она до сих пор сочится. Я присаживаюсь на колени и размышляю. Что у нас есть из лекарств? Соленая вода? Начинаю понимать, как чувствовала себя мама, когда лечила больных одним только снегом. Бросаю взгляд на зеленые джунгли. Вот где наверняка есть отличная природная аптека; знать бы еще, как ею пользоваться. На ум приходит пушистый мох, который Мэгз протянула мне, чтобы высморкаться. - Сейчас вернусь, - говорю я Питу. К счастью, этого добра повсюду хватает. Срываю целые горсти с ближайшего дерева и тороплюсь обратно. Хорошенько обкладываю мхом рану Бити, а потом закрепляю при помощи прочных лиан. Влив ему в рот воды, мы перетаскиваем мужчину в тень, к самому краю джунглей. - Кажется, это все, что в наших силах, - говорю я. - Ну и хорошо. Ты замечательный лекарь, - отвечает напарник. - Это врожденное. - Нет, - качаю я головой. - У меня кровь отца. - И она ускоряет свой бег по жилам во время охоты, а не во время какой-нибудь эпидемии. - Пойду посмотрю, как там его подружка. Захватив горсть мха, подхожу к Вайресс. Та не сопротивляется, когда я раздеваю ее и оттираю кровь. Глаза у нее расширенные от страха, а с губ все настойчивее срывается: «Тик-так». Чувствую - хочет что-то сказать, но без «переводчика» Бити я совершенно беспомощна. - Да, конечно, тик-так, тик-так. Кажется, мои слова ее слегка успокаивают. Отстирываю комбинезон почти дочиста и помогаю Вайресс одеться. Пояс не пострадал, поэтому я его тоже застегиваю. А вот белье кладу в ямку на мелководье и придавливаю камнем. Тут к нам присоединяются чистенькая Джоанна и линяющий Финник. Новоявленная союзница жадно глотает воду и набивает живот мясом моллюсков, а я пытаюсь влить или запихнуть хоть что-нибудь в рот своей подопечной. Одэйр отстраненным, почти насмешливым тоном рассказывает о ядовитом тумане и нашествии обезьян опустив самую важную часть истории. Потом каждый из нас вызывается караулить чужой сон; в итоге бодрствовать остаемся мы с Джоанной. Я - потому что уже отдохнула, а она - потому что наотрез отказалась ложиться. Все отправляются спать. Мы двое молча сидим на пляже. Для верности покосившись на Одэйра, Джоанна поворачивается ко мне. - Как же вы потеряли Мэгз? - Из-за тумана. Финник нес Пита. Я - Мэгз, но не слишком долго. Потом упала и не сумела подняться. Он сказал, что не сможет нести двоих. Старуха поцеловала Финника и ушла в ядовитую мглу. - Знаешь, она ведь была его ментором, - цедит девушка обвиняющим тоном. - Я этого не знала. - Практически членом семьи, - помолчав, продолжает Джоанна уже без прежней злости. Мы наблюдаем, как волны полощут придавленное камнем белье. - Да, - спохватываюсь я, - так зачем тебе понадобились Тронутая и Долбанутый? - Я же говорю: нужно было доставить их тебе. Хеймитч заявил, что это единственный способ стать твоей союзницей. Ты ведь так ему и сказала? «Нет», - проносится у меня в голове. Но лучше согласно кивнуть. -- Спасибо. Я ценю твою помощь. - Надеюсь. - И девушка снова глядит на меня с открытым презрением, будто на самое тяжкое бремя в жизни. Наверное, так чувствуешь себя, имея старшую сестру, которая тебя всей душой ненавидит. - Тик-так, - раздается вдруг за спиной. Оборачиваюсь: Вайресс незаметно подкралась к нам. Ее глаза прикованы к джунглям. - Боже, опять она. Все, я пошла отсыпаться. Вы вдвоем чудесно покараулите. С этими словами Джоанна уходит и растягивается рядом с Финником. - Тик-так, - шепчет Вайресс. Отвожу ее назад и укладываю, а потом, чтобы успокоить, долго поглаживаю ей руку. Женщина погружается в дрему, но беспокойно мечется и поминутно выдыхает свое «тик-так». - Тик-так, - соглашаюсь я вполголоса. - Пора в постель. Тик-так. Засыпай. Солнце поднимается по небосводу и наконец повисает прямо над нашими головами. «Полдень», - рассеянно думаю я. Хотя какая разница. Справа, вдали, в дерево бьет огромная молния и разражается электрическая гроза. Точно там, где и в прошлую ночь. Кто-то снова запустил бурю. Продолжая успокаивать Вайресс, я наблюдаю за вспышками, сама почти усыпленная плеском воды. И размышляю о прошлой ночи. Молнии начались после загадочного колокольного звона. Двенадцать ударов. - Тик-так, - произносит Вайресс, очнувшись на миг, и опять отключается. Тогда было двенадцать ударов. Примерно в полночь. И сразу гроза. Теперь солнце над головами. Как будто бы полдень. И молнии... Медленно поднимаюсь и обвожу глазами арену. Вспышка мелькнула вон там. В следующем «куске пирога» наших новых союзников застал сильный ливень. Мы, наверное, были в третьем, когда появился туман. Едва он рассеялся - обезьяны четвертом сбились в опасную стаю. Тик-так. Стремительно поворачиваю голову в другую сторону. Несколько часов назад, около десяти волна пришла со стороны второго участка, считая слева от молнии. Которая ударила прямо сейчас. В обед. И в полночь. И снова в обед. - Тик-так, - шепчет Вайресс во сне. Всполохи прекращаются, справа от них начинается ливень, и до меня вдруг доходит смысл ее слов. Приглушенно ахаю: - Да тик-так. Обвожу глазами арену, полный круг. Все верно. Тик-так, тик-так. Это просто часы. 23 Часы. И почти вижу стрелки, кружащие над циферблатом арены, поделенным на двенадцать отсеков. Каждый час на смену одному ужасу приходит другой. Молнии, кровавый дождь, ядовитый туман, обезьяны - это первые четыре часа. В десять - волна. Понятия не имею, что происходит в остальных семи секторах, но Вайресс права. Сейчас время багрового ливня? Мы - на пляже, под сектором обезьян и на мой вкус, слишком близко к туману. Ограничиваются ли напасти джунглями? Вряд ли. Волна доходила почти до самого центра. Если туман просочится на пляж или обезьяны вернутся... Расталкиваю товарищей: - Вставайте, Вставайте, нам надо уходить. Впрочем, на объяснения времени хватит. Успеваю изложить им свою теорию - и про «тик-так», и про движения невидимых стрелок, управляющих смертоносными силами в каждом из секторов. По-моему, я убедила всех, кто остался в здравом уме, за исключением Джоанны, готовой отвергнуть любое мое предложение. Но даже она соглашается: мол, береженого Бог бережет. Пока товарищи собирают наши пожитки и надевают на Бити комбинезон, я бужу Вайресс. Она просыпается с испуганным криком: - Тик-так! - Верно, тик-так, арена - это часы. Часы, Вайресс, ты была права, - говорю я. - Все верно. Женщина расцветает на глазах. Рада, наверное, что ее наконец-то поняли. А ведь она, должно быть, еще с первым ударом колокола обо всем догадалась. - Полночь. - Да, полночь - это начало, - киваю я. В памяти всплывает картинка и настойчиво требует моего внимания. Перед глазами встает уже не обычный циферблат, а хрустальный. «Начинается в полночь», - сказал Плутарх. А потом на миг загорелось изображение моей пересмешницы. Что, если главный распорядитель как раз и хотел намекнуть насчет арены? Но для чего? Ведь меня еще не объявили трибутом будущих Игр. Может, он собирался помочь мне как ментору? Или все было решено заранее? Вайресс кивает в сторону кровавого ливня. - Час тридцать, - произносит она. - Точно. Час тридцать. Ровно в два вон там, - я указываю на близлежащие джунгли, - разольется ядовитый туман. Нам нужно перебраться отсюда в безопасное место. - Вайресс улыбается и послушно встает. - Пить хочешь? Подаю плетеную миску с водой. Женщина опустошает ее почти на четверть, а потом доедает последний кусок зеленоватого хлеба, протянутый Финником. Теперь, когда непонимание больше не стоит между нами, она с радостью вышла из оцепенения. Проверяю оружие. Завязываю выводную трубку и тюбик с мазью в парашют и закрепляю на поясе при помощи обрывка лианы. Бити еще не пришел в себя, а когда мой напарник пытается поднять его, решительно возражает: - Веревка. Да здесь она, - отзывается Пит. - С Вайресс все в порядке. Она с нами. Бити вырывается. - Веревка, - настаивает он. - Ой, знаю я, что ему нужно, - нетерпеливо бросает Джоанна. И, пробежав по пляжу, приносит густо покрытый спекшейся кровью цилиндр, который был при нем, когда мы купали изобретателя. - Бесполезная штука. Провод, что ли? Долбанутый за ним и бежал к Рогу изобилия, тогда и нож в спину получил. Даже не знаю, что это за оружие. Если только отрезать кусок и использовать как удавку? Ну вот скажите, вы себе представляете, чтобы Бити кого-нибудь удавил? - А как он, по-твоему, стал победителем? - возражает Пит. - Соорудил электрическую ловушку. Провод - лучшее оружие, которое у него было. Странно: неужели Джоанна не в состоянии сложить два и два? Искренне ли она говорит? Подозрительно. - Думаю, ты и сама все сообразила, - вставляю я. - Это же ты называла его Долбанутым, Девушка угрожающе сужает глаза. - Глупо с моей стороны, да? - произносит она. - Извини: забегалась, спасая шкуры твоих приятелей. Пока ты у нас... как там? Позволила Мэгз умереть за себя? Мои пальцы невольно сжимаются на рукояти ножа у пояса. - Ну, давай, - подначивает Джоанна - Рискни. Мне плевать, что ты залетела. Сразу глотку перережу. Конечно, сейчас я ее не могу прикончить. Но это лишь вопрос времени. Очень скоро одна из нас будет мертва. - Может, лучше решим, куда идти? - предлагает Финник, пронзив меня взглядом. И отдает цилиндр изобретателю. - Вот он, твой провод, Долбанутый. Осторожнее с ним. Бити покорно дает Питу себя поднять. - Куда? - осведомляется мой напарник. - Предлагаю отправиться к Рогу и понаблюдать, права Китнисс или нет, - подает голос Финник. Я вовсе не против. К тому же это возможность лишний раз наведаться к оружейной куче. Нас ведь уже шестеро. Даже если забыть о Бити и Вайресс, в нашей компании четверо неплохих бойцов. Расклад куда лучше, нежели был у меня на прошлой Игре в то же самое время, когда приходилось выживать в одиночку. Да, союзники - это великолепно, пока не задумаешься о том, что их тоже придется поубивать. Пожалуй, Вайресс и Бити сами найдут свою смерть: если придется убегать, им не уйти далеко. Джоанну - прикончу не моргнув глазом, если потребуется защищать Пита. Или просто чтобы заставить ее замолчать. А вот Финника лучше пусть уберет кто-нибудь другой. После всего, что сделал для моего напарника, думаю, у меня рука не поднимется. Надо будет как-то стравить парня с профессионалами. Понимаю, жестоко. Но разве у меня есть выбор? Теперь, когда мы все знаем о часах, он может и не погибнуть в джунглях; остается убийство в драке. Все эти мысли вызывают гадливость, и разум лихорадочно ищет новую тему. Но что сейчас может отвлечь меня от Голодных игр? Только мечта собственноручно расправиться с президентом Сноу. Знаю, это не самая подходящая греза для семнадцатилетней девушки - зато самая приятная. Мы шагаем по тонкой полоске суши и приближаемся к Рогу с большой осторожностью: вдруг там затаились профи? Я в этом сомневаюсь, все-таки мы несколько часов провели на пляже и не заметили признаков жизни. Как я и предполагала, островок оказывается необитаемым. Остался только гигантский золотой Рог изобилия и не выбранное никем оружие. Уложив Бити в тени огромного конуса, Пит подзывает Вайресс, чтобы вручить ей катушку с проводом. - Почистишь? Женщина молча кивает, отходит и принимается окунать катушку в воду, напевая вполголоса песенку про мышонка, забравшегося в часы. Что-то очень детское, но явно приятное для нее. - Опять! - произносит Джоанна, закатывая глаза. - Она это пела несколько часов, еще до того, как затикала. Вайресс вдруг выпрямляется и указывает на джунгли. - Два, - объявляет она, тыча пальцем туда где на берег из зарослей тянутся бледные щупальца отравленной мглы. - Гляди-ка, она права. Сейчас около двух, и туман появился. - В точности как по часам, - подхватывает Пит. - Ты просто умница, Вайресс. Улыбнувшись, она продолжает макать катушку и напевать. - О, не просто умница, - возражает Бити, заставляя нас в изумлении обернуться. Кажется, изобретатель приходит в себя. - У нее чутье. Она предугадывает события. Как, например, канарейки в шахтах. - О чем речь? - обращается ко мне Финник. - На рудниках всегда держат канареек, они раньше всех реагируют на отравленный воздух, - поясняю я. - Как? Умирают? - вскидывается Джоанна. - Сначала птица перестает петь. Это знак, что пора выбираться. Но если в воздухе слишком много яда - само собой, не выживет ни она, ни люди. Мне не по душе разговаривать об умирающих канарейках. Сразу же вспоминается гибель папы, и Руты, и Мэйсили Доннер, оставившей маме в наследство певчую птичку, и... Этого только не хватало! Я думаю о Гейле, спустившемся в глубокую страшную шахту, и об угрозах Сноу. Так мало нужно, чтобы подстроить мнимый несчастный случай. Замолчавшая канарейка, искра - и ничего больше. Возвращаюсь к мечтам о том, как бы я расправилась с президентом. У Джоанны, хотя она и досадует из-за Вайресс, ужасно довольный вид. Пока я пополняю запас стрел, она вытаскивает из кучи два топора. Мне ее выбор кажется странным. Но тут девушка запускает одним из них прямо в Рог, сияющий на солнце, и лезвие застревает в золоте. Ах да, конечно. Дистрикт номер семь, древесина. Джоанна, наверно, еще не умела ходить, когда ей впервые дали в руки топор. Так же, как Финнику - острый трезубец. А Бити, должно быть, с юных лет играл с проводами. А Рута возилась с растениями. Этим наш дистрикт невыгодно отличается от всех прочих. Мои земляки не спускаются в шахты до восемнадцати лет. Все другие трибуты довольно рано постигают свое ремесло. В рудниках тоже можно усвоить навыки, небесполезные на арене: мастерское владение киркой, обращение со взрывчаткой - все это важные преимущества для игрока. Жаль, что мы учимся слишком поздно... Между тем Пит сидит на корточках и что-то чертит ножом на большом и гладком листе, который принес из джунглей. Заглядываю ему через плечо. Оказывается это карта арены. В центре - наш круглый остров и Рог изобилия, от него разбегаются тонкие полосы. Похоже на торт, который разрезали на двенадцать равных кусков. Вокруг - кольцо воды и еще одно, чуть потолще, обозначающее край джунглей. - Посмотри, как расположен Рог, - обращается ко мне Пит. Я приглядываюсь и замечаю, что он имеет в виду. - Узкий конец показывает на двенадцать. - Точно. Значит, это верхняя точка наших часов. - Мой напарник быстро царапает цифры вокруг циферблата. - С двенадцати до часа бьют молнии... «Молнии» - пишет он крошечным шрифтом и нужном секторе. А потом в следующих, двигаясь по часовой стрелке: «кровь», «туман», «обезьяны». - С десяти до одиннадцати - волна, - прибавляю. Пит прибавляет еще одну запись. Тут к нам подходят Джоанна и Финник, вооруженные до зубов топорами, трезубцами и ножами. - Заметили что-нибудь необычное в остальных секторах? - уточняю я у новых союзников. Но им довелось увидеть одни лишь потоки крови. - То есть там нас может поджидать все что угодно. - Надо пометить участки пляжа, куда лучше не соваться, потому что напасти распространяются не только на джунгли. - Пометив диагональной чертой туман и волну, Пит поднимает глаза. - Что ж, сегодня утром мы знали гораздо меньше. Все согласно кивают. И тут до меня доходит. Полная тишина! Наша канарейка умолкла. Медлить нельзя. Схватив стрелу, я стремительно оборачиваюсь. Вайресс плавно падает наземь. На шее зияет изогнутая, похожая на багровую улыбку, рана. Краем глаза успеваю заметить Блеска, и наконечник моей стрелы вонзается ему в мокрый висок. Пока я тянусь за новой стрелой, топор Джоанны вонзается прямо в грудь Кашмиры. Финник отбивает копье, брошенное Брутом в Пита, и получает от Энорабии удар ножом в бедро. Трибуты Второго дистрикта прячутся за Рогом. Иначе лежать бы им мертвыми в то же мгновение. Бросаюсь за ними следом. Бум! Бум-Бум! Грохот пушки возвещает о том, что Вайресс уже не помочь. И что можно не добивать ни Кашмиру, ни Блеска. Союзники присоединяются ко мне в погоне за Брутом и Энорабией, которые удирают от нас по узкой песочной дорожке в сторону зарослей. Вдруг под ногами вздрагивает земля, и я падаю на бок. Островок с Рогом изобилия начинает вращаться, причем все быстрее, так что джунгли сливаются в мутную зеленую полосу. Центробежная сила увлекает меня к воде, и я упираюсь руками и ногами глубже в песок, чтобы как-нибудь удержаться на вдруг ожившей земле. Крепко зажмуриваюсь: голова сильно кружится, да и воздух наполнен летящими песчинками. Что тут поделаешь? Ровным счетом ничего, остается только держаться. Внезапно, без замедления, все прекращается. Кашляя и борясь с дурнотой, я с трудом усаживаюсь на песке. Остальные - не в лучшем положении. Финник, Джоанна и Пит удержались. Троих мертвецов забрали соленые волны. С того мгновения, как песня Вайресс оборвалась, прошло не больше минуты-двух. Мы тяжело дышим, выплевывая и выскребая песок изо рта. - А где Долбанутый? - вдруг произносит Джоанна. Все вскакивают на ноги. Шатаясь, обходим Рог изобилия. Изобретатель пропал. Финник замечает его, полуживого, в двадцати ярдах от берега и, бросившись в воду, плывет на помощь. А мне приходит на ум катушка с проводом, которой он придавал такое значение. В отчаянии оглядываюсь по сторонам. Где она? Где? Вижу, зажата в руках у Вайресс, покачивающейся на волнах далеко от нас. Внизу живота холодеет. Задача ясна. - Прикройте, - бросаю я остальным и, уронив оружие, мчусь по песчаной полоске, ближайшей к телу. Потом, не замедлив хода, ныряю и принимаюсь грести из последних сил. Краем глаза различию появившийся в небе планолет. Челюсти опускаются, чтобы забрать труп. Но я не сдаюсь - продолжаю плыть, пока не врезаюсь в труп. Судорожно дышу, стараясь не наглотаться воды, обагренной кровью, которая вытекает из раны. Вайресс лежит на спине (на волнах ее держат пояс и сила смерти) и невидящими глазами смотрит на беспощадное солнце. Подгребая одной рукой, с усилием разжимаю ей пальцы, вцепившиеся и катушку. Потом опускаю холодные веки, шепчу: «Прощай» - и плыву обратно. К тому времени, когда я выбираюсь на сушу с добычей, тело уже бесследно исчезает. Во рту остается соленый привкус моря и крови. Возвращаюсь обратно к Рогу. Спасенный Финником Бити сидит на песке и откашливается водой. Когда началось безумие, мужчине хватило сообразительности крепко вцепиться в очки, так что видеть он может. Кладу ему на колени катушку. Долбанутый отматывает кусок проволоки и пропускает его между пальцами. Я присматриваюсь внимательнее. Никогда раньше такого не видела. Провод тонкий, как человеческий волос, и отливает на солнце тусклым золотом. Интересно, какой он длины? Должно быть, в несколько миль. Но я не задаю вопросов. Бити наверняка горюет о Вайресс. У него, как у Финника и Джоанны, одинаково скорбные лица. Все трое лишились напарников. Подхожу к Питу и обвиваю его за шею руками. Какое-то время мы просто стоим в молчании. - Треклятый остров. Уходим отсюда, - бросает Джоанна. Проверяем оружие, львиную долю которого нам удалось сохранить. К счастью, лианы здесь крепкие: трубка и мазь все еще приторочены к моему поясу. Сняв майку, Одэйр перевязывает раненое бедро. След от ножа неглубокий. Бити соглашается идти самостоятельно, только не очень спешить, и я помогаю ему подняться. Мы решаем вернуться на пляж, на двенадцатичасовой участок, чтобы спокойно несколько часов отдохнуть, держась подальше от ядовитых испарений. Все соглашаются - и устремляются в трех разных направлениях. - Погодите-ка, - произносит Пит. - Рог указывал узким концом на двенадцать. - До того, как нас раскрутили, - говорит Финник. - Лично я смотрел по солнцу. - Солнце всего лишь подсказывает, что скоро четыре часа, - подаю голос я. - Думаю, Китнисс хотела сказать: знать время - еще не значит понимать, где на циферблате написана цифра «четыре», - объясняет Бити. - Дело в том, что кольцо джунглей могли точно так же сдвинуть с места. Вообще-то, я и не думала выводить настолько сложную теорию, однако согласно киваю: дескать, именно это и пришло мне в голову. И развожу руками: - То есть любая из этих дорожек может вести к двенадцатичасовому сектору. Мы кружим по островку и всматриваемся в джунгли. Заросли выглядят до обидного однообразно. Я вспоминаю высокое дерево, в которое ударяет первая молния. Оказывается, его точные двойники торчат на каждом участке. Джоанна предлагает пойти по следам Энорабии и Брута, но их давно сдуло ветром или же смыло волнами. Разобраться, где что, нет никакой возможности. - Лучше бы я молчала про эти часы, - с горечью вырывается у меня. - Теперь нас лишили и этого преимущества. - Только на время, - вставляет Бити. - В десять, придет волна, и мы снова сориентируемся. - Да, не могли же они переделать арену, - подхватывает мой напарник. - Какая разница, - отмахивается Джоанна. - Ты должна была нам сказать, иначе с самого начала никто бы не сдвинулся с места, дурочка. Забавно. Ее рассудительный, хотя и грубый ответ - единственное, что меня утешает. Да, я обязана была рассказать, чтобы убедить их сменить место лагеря. - Ну ладно, пошли, пить хочется, - продолжает она. - Никому из вас внутренний голос ничего не подсказывает? Выбираем тропу наугад и шагаем вперед, не имея понятия о направлении. Приблизившись к зарослям, опасливо вглядываемся: что может нас тут ожидать? - По-моему, это участок обезьян, - заявляет Пит. - Сейчас они все попрятались. Попробую просверлить какое-нибудь из деревьев. - Моя очередь, - возражает Финник. - Ладно, тогда я прикрою, - отзывается мой напарник. - Это может сделать и Китнисс, - вскидывается Джоанна. - А тебе нужно изготовить новую карту. Старую вода унесла. - И, оторвав с ближайшего дерева крупный широкий лист, протягивает его Питу. Меня начинает разбирать подозрение. А если они решили нас разделить и прикончить поодиночке? Нет, ерунда. Пока Одэйр будет возиться с трубкой, я легко с ним управлюсь. Да и Пит куда выше Джоанны. Мы с Финником углубляемся в джунгли ярдов на пятнадцать. Отыскав подходящее дерево, он берет нож и принимается за работу. Стоя рядом, с оружием наготове, я не могу отделаться от тревожного чувства: происходит что-то недоброе, и это связано с Питом. Чтобы понять, в чем дело, прокручиваю в уме наши злоключения с той самой минуты, когда зазвенел гонг. Мой напарник застыл на металлическом диске, и Финник помог ему добраться до суши. Потом оживил его после удара током и остановки сердца. Потом старуха ушла в туман, чтобы Одэйр мог вытащить Пита. Морфлингистка закрыла его собой от нападения обезьяны. Битва с профи заняла считаные секунды, но разве Финник не отклонил копье, предназначавшееся для Пита, зная, что сам получит удар ножом? Теперь даже Джоанна предпочитает, чтобы он рисовал карту, а не совался в опасные джунгли... Да, никаких сомнений. По причинам, которые мне неведомы, часть победителей сговорилась вытащить Пита, пусть даже ценой своих жизней. Открытие потрясает меня до глубины души. Во-первых, это моя работа. А во-вторых, какой смысл? На арене должен остаться только один игрок. Почему же все выбрали моего напарника? Что такого Хеймитч сказал или наобещал, чтобы вдохновить людей жертвовать собой ради Пита? У меня-то свои причины. Он мой друг, мой единственный способ поквитаться с Капитолием, вывернув наизнанку бесчеловечные Игры. Но если бы не было этой связи, что заставило бы меня оценить жизнь товарища выше своей? Да, он храбр, однако мы все - победители, а значит, не из трусливых. У него доброе сердце, этого нельзя не заметить, но все же... И тут до меня доходит. Знаю, в чем Пит превосходит любого из нас. Он умеет пользоваться словами. Оба интервью он дал с таким блеском, что на его фоне все остальные поблекли. Может, как раз очевидная доброта помогла ему обратить на свою сторону зрительскую толпу - нет, целую страну - с помощью одной только фразы. Я вспоминаю, как размышляла о том, что нашему восстанию нужен вождь, одаренный именно этим талантом. А если Хеймитч сумел убедить в этом всех игроков? Сказал, что язык Пита в состоянии принести Капитолию больше вреда, нежели наши мускулы? Не знаю. Для многих трибутов это было бы чересчур. Взять хотя бы Джоанну Мэйсон. Да, но чем еще объясняются всеобщие жертвы, усилия? - Китнисс, трубка еще у тебя? - возвращает меня к действительности голос Финника. Разрезав лиану, привязанную к поясу, протягиваю Одэйру трубку. И тут же слышу крик. Он полон такого ужаса и страдания, что у меня стынет в жилах кровь. Голос не просто знакомый, а... Бросив трубку, забыв, кто я есть и где нахожусь, очертя голову устремляюсь вперед, на звук. Нужно найти ее, нужно спасти. К черту опасности. Разрываю лианы, ломаю ветки. Ничто мне не помешает добежать до нее... До моей младшей сестры. 24 Где она? Что с ней? - Прим! - зову я. - Прим! В ответ раздается еще один жуткий вопль. Да как же она сюда попала? Почему превратилась в участницу Игр? - Прим! Лианы режут лицо и руки, ползучие травы обпиваются вокруг ног, но я все ближе и ближе. Теперь уже очень близко. По коже, обжигая незажившие язвы, струится горячий пот. Я почти задыхаюсь, точно в душном и влажном воздухе больше не осталось кислорода. Не знаю, что такого ужасного, непоправимого нужно было сделать, чтобы вызвать столь протяжный и жалобный крик. - Прим! На конец, проломив стену зарослей, я вылетаю на маленькую опушку. Звук повторяется прямо над головой. Над головой? Запрокинув ее, пытаюсь хоть что-нибудь разглядеть. Неужели сестру подвесили к веткам? Отчаянно всматриваюсь. Ничего. - Прим? - умоляюще зову я. Не вижу. А плач звучит, и притом так ясно, что не ошибешься. Наконец мои глаза четко различают источник. На ветке, в десяти футах надо мной, разевает клюв хохлатая черная птичка. И тут я все понимаю. Это сойка-говорун. Прислонившись к дереву, схватившись за вдруг заболевший бок, наблюдаю за птицей, которой ни разу не видела - даже не знала о том, что их вид еще существует. Это подлинный переродок, предшественник, отец моей сойки-пересмешницы. Стоит мысленно соединить его образ и обыкновенную сойку, и не останется никаких сомнений. А по виду не скажешь, что это создание капитолийских ученых. Обычная птичка... если не считать криков Прим, вылетающих из ее клюва. - Замолчи! Выпускаю стрелу говоруну в горло, а когда он падает на траву, еще и сворачиваю шею - для верности. И отбрасываю мерзкую тварь в джунгли. Лучше подохнуть от голода, чем притронуться к ее мясу. «Это все не взаправду, - твержу я себе. - Так же, как переродки из прошлого сезона не были мертвыми трибутами. Это просто изуверские фокусы распорядителей». Одэйр врывается на опушку и видит, как я мхом отчищаю стрелу от крови. - Китнисс? - Все хорошо. У меня все в. порядке, - говорю я, хотя, разумеется, ничегошеньки не в порядке. - Мне померещился крик сестры, но... Мои слова обрывает пронзительный визг. Это уже другой голос, не Прим, а совсем незнакомой девушки. Финник меняется в лице - бледнеет как смерть, и зрачки расширяются в ужасе. - Стой, погоди! - кричу я в пустоту, потому что парня уже и след простыл. Он умчался на помощь так же бездумно, как я к своей Прим. - Финник! Знаю, он не вернется, поэтому спешу вслед за ним. Это нетрудно, ведь парень оставил за собой заметную утоптанную тропинку. Но проклятая птица верещит в четверти мили от нас, бежать приходится вверх по склону, и к концу погони я выдыхаюсь. Одэйр описывает круги возле огромного дерева. Ствол не меньше четырех футов диаметром, ветки только начинают расти на высоте двадцати футов, а где-то в густой листве притаилась птица и громко кричит женским голосом. Финник тоже вопит, опять и опять: - Энни! Энни! Он в таком состоянии, что подходить бесполезно, и я поступаю так, как поступила бы в любом случае. Забираюсь на ближайшее дерево и, выследив говоруна, снимаю его стрелой. Птица падает прямо под ноги Одэйру. Тот поднимает пернатую тушку, туго соображая, что же произошло. Но когда я спускаюсь вниз, то вижу в его глазах отражение безысходной тоски. - Успокойся, Финник. Это был говорун. Нас разыграли, - произношу я. - Все не взаправду, это не твоя... Энни. - Да, не Энни. А голос - ее. Говоруны повторяют лишь то, что слышали. Откуда, по-твоему, взялись эти звуки? - спрашивает он. Смысл его слов до меня доходит не сразу. А потом кровь отливает от щек. - Финник, ты же не думаешь, что они... - Именно так я и думаю. Мне представляется Прим, привязанная к столу в белой комнате; люди в халатах и масках склонились над ней и пытают, добиваясь необходимых звуков. Или пытали. Колени подкашиваются, и я падаю наземь. Одэйр шевелит губами, но мне уже ничего не слышно. Кроме нового крика, раздавшегося где-то слева. И на этот раз голос принадлежит Гейлу. Финник ловит меня за локоть, не давая бежать. - Нет. Это не он. - И увлекает за собой вниз по склону, по направлению к пляжу. - Уходим отсюда! Однако в криках Гейла - столько боли, что я продолжаю вырываться. - Это не он, Китнисс! Там переродок! - надрывается Финник. - Идем! Он силой тащит, почти уносит меня прочь, и я наконец начинаю соображать, что парень прав. Это просто еще один говорун. Застрелю его - ничего не изменится. Но ведь это же голос Гейла, и значит, где-то когда-то кто-то заставил его издавать подобные вопли. Я прекращаю бороться и, как и в случае с ядовитым туманом, бегу от того, с чем нельзя сражаться. От неуязвимой силы, которая причиняет мне боль. Правда, на этот раз кровоточит моя душа, а не тело. Вот оно, оружие четвертого часа. Когда обезьяны прячутся, повинуясь велению стрелок, в игру вступают говоруны. Согласна с Финником: нам осталось только бежать. И Хеймитч уже не пришлет на серебряном парашюте лекарство от ран, нанесенных этими птицами. Заметив Джоанну и Пита, застывших у края опушки, я испытываю разом и облегчение, и досаду. Почему никто не пришел за нами? Почему даже Пит не явился на помощь? Вот и сейчас он стоит, вскинув руки над головой, ладонями к нам, и вроде бы что-то пытается говорить, хотя ни звука не слышно. Почему... Стена такая прозрачная, что мы с Финником врезаемся в нее с разбега и отлетаем обратно в джунгли. Мне везет: основная сила удара приходится на плечо, а Одэйр разбивает лицо в кровь. Теперь понятно, почему ни Пит, ни Джоанна, ни даже Бити, который теперь печально водит головой из стороны в сторону, не явились на помощь. Между нами возникла невидимая стена. Это не силовое поле: гладкую и твердую поверхность можно трогать сколько угодно. Однако ни нож Пита, ни топоры Джоанны не оставляют на ней даже мелких зазубрин. Можно даже не обходить весь барьер, и так ясно, что он целиком опоясывает сектор четвертого часа. И что мы в западне, но всяком случае, на время. Напарник прижимает к барьеру ладонь со своей стороны, а я со своей, как будто могу ощутить его прикосновение через стену. Рот Пита открывается и закрывается. До нас не долетает ни звука - кроме тех, которыми наполнен наш участок. Сначала я пытаюсь читать по губам, но, не в силах сосредоточиться, бросаю эту затею и просто смотрю на его лицо, силясь не растерять остатки разума. А потом птиц становится больше. Они прилетают одна за одной. Рассаживаются на ближайших деревьях. Разевают клювы. И начинают кошмарный, детально продуманный кем-то концерт. Финник сразу же валится на траву и зажимает ладонями уши так, словно готов раздавить свой собственный череп. Я какое-то время держусь. Даже опустошаю колчан, стреляя по ненавистным птицам. Но стоит упасть одной, как на ветку садится другая. Наконец я тоже сдаюсь и сворачиваюсь калачиком на земле, пытаясь отгородиться от душераздирающих воплей Прим, Гейла, мамы, Мадж, Рори, Вика и даже Пози, беспомощной маленькой Пози... Знаю: пытка закончилась, потому что чувствую прикосновение рук Пита, которые поднимают меня и уносят из джунглей. И все-таки не разжимаю век, не убираю ладони от ушей. От напряжения мускулы словно окаменели. Пит сажает меня к себе на колени, нежно покачивает, говорит слова утешения. Проходит довольно долгое время, прежде чем я выхожу из оцепенения. И начинаю дрожать. - Все хорошо, Китнисс, - шепчет напарник. - Ты их не слышал! - отзываюсь я. - Я различил голос Прим, еще в самом начале. Только это была не она, а сойка-говорун, - возражает Пит. - Нет, она. Только не здесь. Птица просто запомнила голос, - вырывается у меня. - Им хочется, чтобы ты так считала. Помнишь, как в прошлом сезоне я не мог понять, вправду ли у переродка глаза Диадемы? Так вот это были совсем не ее глаза. И не голос Прим. Разве что капитолийцы взяли запись ее интервью, а потом изменили звук. - Нет, над ней издевались, - говорю я. - Возможно, даже убили. - Китнисс, ее не убили. Прим жива. Вспомни - ведь скоро нас останется восемь. А что потом? - Семерым придется умереть, - в унынии отвечаю я. - Да нет же, дома. Что происходит, когда в Игре остается восемь финалистов? - Подняв мой подбородок, Пит заставляет меня посмотреть ему прямо в глаза. Добивается пристального внимания. - Ну, что? На последней восьмерке? Знаю, он искренне хочет помочь, и я задумываюсь. - На последней восьмерке... У родных и друзей игроков берут интервью. - Правильно, - хвалит Пит. - У родных и друзей. А как это сделать, если все они умерли? - Никак, - неуверенно отзываюсь я. Вот именно. Поэтому не волнуйся, Прим жива. Она же первая кандидатка на интервью, верно? Я хочу ему верить. Очень хочу. Просто... эти голоса... - Сначала Прим. Потом - твоя мама. Кузен. Подруга, - перечисляет Пит. - Китнисс, это была дурная шутка. Страшная. Но по-настоящему пострадать от нее можем только мы с тобой. Мы в Игре, а они - нет. - Ты сам в это веришь? - спрашиваю я. - Разумеется, - роняет напарник. Впрочем, ведь он в состоянии убедить людей в чем угодно. Повернувшись к Одэйру, я замечаю: тот ловит каждое наше слово. - А ты, Финник? - Пожалуй. Не знаю, - пожимает плечами тот. - Скажи, Бити, это возможно сделать? Взять чей-то спокойный голос и превратить... - Ну, конечно, - кивает тот. - Ничего сложного. Такая задачка по зубам даже младшему школьнику. - Согласна с Питом, - бесстрастно вставляет Джоанна. - Зрители обожают маленькую сестренку Китнисс. Если б ее и в самом деле убили, все дистрикты поднялись бы на восстание. - И вдруг, запрокинув голову, громко кричит: - Представляете, мятежи по всему Панему! Кому такое понравится? От изумления у меня отвисает челюсть. Никто никогда не произносил таких слов на Голодных играх. Можно не сомневаться, этот фрагмент обязательно вырежут. Но я-то все слышала - и уже не сумею смотреть на девушку прежними глазами. Конечно, медалей за доброту ей не дождаться, но вот за храбрость... Или за безрассудство... А она поднимает несколько ракушек и скрывается в зарослях, бросив только: - Я за водой. Когда Джоанна проходит мимо, я безотчетно ловлю ее за руку. - Не ходи. Эти птицы... Должно быть, они попрятались. И все равно, не хочу туда никого пускать. Даже ее. - Ну, мне-то на них наплевать. Я не то, что вы все. У меня не осталось любимых. - Джоанна с досадой выдергивает ладонь и уходит. А когда возвращается, я принимаю из ее рук воду и молча киваю, зная, как бы ее взбесил мой сочувственный голос. Пока девушка носит питье и собирает мои стрелы, Бити возится с проводом, а Финник идет купаться. Мне тоже не помешало бы привести себя в порядок, но я еще слишком потрясена, чтобы покинуть объятия Пита. - Кого же они использовали против Одэйра? - тихо интересуется он. - Какую-то Энни, - говорю я. - Энни Кресту, наверное, - Кто это? - Мэгз вызвалась добровольцем вместо нее. Энни была победительницей пять лет назад, - поясняет напарник. Другими словами, в то лето, когда наша семья жестоко страдала от голода, и мне пришлось начать всех кормить. - Я почти не помню те Игры. Это, случайно, не год большого землетрясения? - Ага, - подтверждает Пит. - Энни сошла с ума, когда ее напарника обезглавили. Сбежала от всех и долго пряталась. Потом от землетрясения рухнула дамба, и большая часть арены ушла под воду. Энни выжила потому, что лучше всех плавала. - А потом ей не стало лучше? - уточняю я. - Я имею в виду с головой? - Трудно сказать. Не помню, чтобы она мелькала во время следующих сезонов. Но, судя по Жатве, девчонке не полегчало. «Так вот кого любит Финник, - думаю я. - Не вереницу поклонников и поклонниц из Капитолия, а несчастную сумасшедшую девушку с родины». Грохот пушки заставляет нас всех собраться вместе на пляже. Планолет возникает, по нашим расчетам, в шестичасовом секторе. Челюсти опускаются не один, а пять раз, подбирая растерзанный труп по частям. Кто погиб, угадать невозможно. Что бы ни происходило в секторе номер шесть, я не желаю этого знать. Пит чертит на древесном листе новую карту, прибавив «Г» вместо «говоруны» на четырехчасовом участке и «тварь» там, где только что собирали расчлененное тело. Теперь нам известно, чем угрожают семь секторов. Выходит, и в нападении соек можно найти светлую сторону: по крайней мере, мы снова представляем себе, в какой части циферблата находимся. Финник сплетает еще одну миску для воды и рыболовную сеть. Я устраиваю короткое купание и вновь натираюсь мазью. А потом сижу у воды, чищу рыбу, пойманную Одэйром, и наблюдаю за тем, как солнце скрывается за горизонтом. Восходит луна, и арена наполняется таинственным полумраком. Мы уже готовы поужинать сырой рыбой, когда звучит гимн. И появляются лица... - Кашмира. Блеск. Вайресс. Мэгз. Женщина из Пятого дистрикта. Морфлингистка, отдавшая свою жизнь за Пита. Чума. Трибут из Десятого. Восемь покойников. Да еще восемь вчерашних. Это две трети участников, а ведь прошло каких-нибудь полтора дня. Своего рода рекорд. - Что-то быстро редеют наши ряды, - замечает Джоанна. - Кто остался? Мы пятеро, и еще Второй дистрикт? - Рубака, - прибавляет Пит, не задумываясь, видимо, не забыл совет Хеймитча. С неба опускается парашют с корзинкой квадратных булочек размером на один укус. - Это из твоего дистрикта, Бити? - подает голос мой напарник. - Да, из Третьего, - кивает тот. - Сколько их там? Финник пересчитывает, пристально вглядываясь в каждую булочку и аккуратно складывая их обратно. Его обращение с хлебом все еще кажется мне подозрительным. - Ровно две дюжины, да? - уточняет Бити. - Двадцать четыре, - кивает Одэйр, - Как будем делить? - Пусть каждый возьмет по три штуки, - предлагает Джоанна, - а те из нас, кто доживет до завтрака, сами как-нибудь разберутся. По жребию, например. Я отчего-то прыскаю в кулак. Может, из-за того, что она права? Девушка отвечает почти одобрительным взглядом. Или нет, не совсем одобрительным, но слегка довольным. Подождав, пока десятичасовой участок накроет волна и прилив уляжется, мы возвращаемся на берег и разбиваем лагерь. Теоретически, если держаться подальше от джунглей, теперь можно хоть целые сутки напролет оставаться в безопасности. Из сектора номер одиннадцать доносится режущий ухо стрекот какого-то - скорее всего, смертоносного - насекомого, но пляж вроде пуст, На всякий случай мы стороной обходим подозрительный участок: вдруг эти букашки, или как их там, только и ждут наших неосторожных шагов, чтобы напасть? Не представляю себе, отчего Джоанна до сих пор не свалилась с ног. С начала Игры ей удалось поспать не более часа. Мы с Питом вызываемся караулить первыми: во-первых, потому что лучше других отдохнули, а во-вторых, нам хочется просто побыть вдвоем. Остальные мгновенно отключаются. Финник спит беспокойно, мечется, то и дело бормочет: «Энни...» Мы сидим на сыром песке, смотрим в разные стороны. Я прижимаюсь к напарнику правым плечом и бедром. Он наблюдает за джунглями, а мне досталась вода. Хороший расклад, потому что меня все еще преследуют голоса соек-говорунов, к сожалению, неспособные потонуть даже в неблагозвучном назойливом стрекоте. Проходит время, и я опускаю голову на плечо Питу. Чувствую, как его ладонь поглаживает мои волосы. - Китнисс, - подает голос он. - Нет смысла притворяться, будто нам неизвестны намерения друг друга. Может, и нет. Но и обсуждать это бесполезно. По крайней мере, нам это ничего не даст. А зрители Капитолия... представляю, как они припадут к экранам, лишь бы не пропустить ни единого слова. - Я не в курсе, какую сделку вы заключили с Хеймитчем, но ты должна знать: он и мне кое-что обещал. - Ну разумеется. Ментор посулил напарнику спасти мою жизнь, чтобы усыпить его бдительность. - Следовательно, одному из нас он сказал неправду. А вот это уже привлекает мое внимание. Двойная сделка. Двойная игра. И только Хеймитчу наверняка известно, кто обманут. Я поднимаю голову и смотрю Питу в глаза. - Для чего ты сейчас это говоришь? - Чтобы напомнить, насколько разные у нас обстоятельства. Если ты умрешь, мне не будет покоя в Двенадцатом дистрикте. Ты - вся моя жизнь, - заявляет он. - Я уже никогда не нашел бы счастья. Мне хочется возразить, но Пит прижимает палец к моим губам. - Ты - другое дело. Не скажу, что придется легко, но есть люди, ради которых тебе стоит жить на свете. Тут он снимает со своей шеи цепочку с золотым медальоном. Поворачивает его в лунном свете, так чтобы я могла разглядеть пересмешницу. Потом касается большим пальцем потайной кнопки, совершенно не заметной прежде, и диск открывается. Оказывается, он полый внутри. На правой половинке - снимок мамы и Прим. Они радостно над чем-то смеются. Слева - Гейл, и на лице у него искренняя улыбка. Сейчас ничто не могло бы сломать меня быстрее, нежели эти три портрета. После всего, что я слышала считаные часы назад... Это удар ниже пояса. - Ты нужна родным, Китнисс, - произносит Пит. Родные. Мама. Сестра. Мнимый кузен. Замысел Пита слишком легко разгадать. Он хочет, чтобы однажды Гейл и вправду сделался частью моей семьи. Чтобы я победила и вышла за него замуж. Чтобы даже не сомневалась по поводу выбора. Пит задумал отдать мне... все. Я жду, когда он заведет речь о ребёнке, ради следящих за нами камер, но этого не происходит. Значит, наш разговор не был частью Игры. Пит на самом деле искренне дал мне понять, что чувствует. - А я никому не нужен, - говорит он без нотки жалости к самому себе. Это верно, семья без него проживет. Поскорбит для приличия, так же, как и кучка приятелей, но вполне продержится. Даже Хеймитч смирится с потерей - при помощи дополнительных доз алкоголя. Лишь один человек на свете действительно пострадает от этой невосполнимой утраты. И это я. - Мне, - возражаю я. - Мне нужен. Он с расстроенным видом набирает в грудь воздух. Готовится к долгому спору, а это нехорошо, это плохо, потому что разговоры о Прим и матери еще больше собьют меня с толку. И я закрываю напарнику рот поцелуем. Ну вот, опять это странное чувство. Так уже было однажды. В прошлом сезоне, в пещере, я целовала Пита, выпрашивая подарки у Хеймитча. Потом это происходило тысячи раз - и во время Игр, и потом. Но только единственный поцелуй затронул что-то в моей душе. Пробудил жажду большего. Правда, из головы тут же побежала кровь, и Пит уложил меня обратно. На этот раз нам ничто не мешает. Напарник делает еще несколько попыток заговорить - и наконец сдается. Внутри меня разгорается обжигающее чувство; оно разливается из груди по всему телу, по рукам и ногам, до самых кончиков пальцев. Жаркие поцелуи не утоляют - наоборот, распаляют желание. А я-то считала себя знатоком по части жажды и голода. Но здесь нечто слишком новое. Первый полночный удар электрической молнии в дерево разом приводит нас в чувство. А заодно будит Финника. Тот резко садится с коротким вскриком и запускает пальцы в песок, словно хочет удостовериться, что наконец вернулся к реальности. - Я больше не усну, - заявляет он. - Сменю кого-нибудь из вас, идите, поспите. - И лишь теперь замечает наши объятия и выражения лиц. - Ну, или оба. Я один справлюсь. - Это слишком опасно, - не соглашается Пит. - Я не устал. Отдыхай, Китнисс. Я не возражаю (силы еще понадобятся, чтобы спасать его жизнь) и позволяю напарнику отвести себя к остальным. Застегнув у меня на шее цепочку с медальоном, он опускает ладонь на мой живот. - Знаешь, из тебя выйдет отличная мать. Потом целует меня на прощание и уходит к Финнику. Упоминание о ребенке - это сигнал: пора возвращаться к Игре. Публика и так уже начала гадать, отчего Пит не пускает в ход самый убедительный довод. Да и спонсоров не мешает растрогать. Однако, растягиваясь на песке, я думаю: вдруг за его словами скрывается нечто большее? Намек на то, что когда-нибудь мы с Гейлом могли бы иметь детей? Если так, это был удар мимо цели. Во-первых, у меня совершенно другие планы... А во-вторых, если кого-то из нас двоих и можно представить в роли родителя, любому ясно, это буду не я. Погружаясь в пучину сна, пытаюсь вообразить далекий, еще не существующий мир, где нет места Голодным играм и Капитолию. Мир, похожий на луг из песенки, которую я пела умирающей Руте. Где ребенку Пита ничто бы не угрожало. 25 Проснувшись, я короткое время упиваюсь блаженным чувством, которое как-то связано с Питом. Понимаю, блаженство - не самое подходящее слово для человека в моем положении, ведь, судя по тому, как идут дела, уже сегодня меня ожидает смерть. При самом лучшем раскладе получится уничтожить всех (и саму себя, конечно), чтобы мой напарник стал победителем Квартальной бойни. И все же, ощущение настолько неожиданно и приятно, что я стараюсь подольше его сохранить, но колючий песок, солнечный зной и чесотка возвращают меня к действительности. Все уже встали и наблюдают, как на пляж опускается очередной парашют. Я присоединяюсь к товарищам. Оказывается, нам снова прислали хлеб. Такие же булочки из Третьего дистрикта, что и прошлым вечером. Двадцать четыре штуки. Итого тридцать три. Каждый берет себе пять, и восемь в запасе. Мы не произносим этого вслух, но после смерти очередного участника их можно будет поделить без остатка. Шутка о том, кому достанутся запасные булочки, при свете дня почему-то не веселит. Сколько еще продлится наш союз? Никто из нас не ожидал, что число участников уменьшится с такой головокружительной быстротой. А вдруг я ошиблась, вообразив, будто все защищают Пита? Если это простое совпадение, или заговор с целью втереться к нам в доверие, а потом убить, или не знаю что еще? А впрочем, какие могут быть «если»? Я действительно не понимаю, что происходит. Значит, нам с Питом пора уносить ноги. Опускаюсь рядом с ним на песок, жую хлеб. И почему-то старательно отвожу взгляд. Неужели из-за тех поцелуев? Тоже мне, новость! И потом, Пит мог ничего такого и не почувствовать. Наверное, все дело во времени: его слишком мало осталось. И к тому же сейчас наши цели (что касается выживания и победы в Игре) противоположны друг другу. После еды я беру напарника за руку и тяну к воде: - Идем, научу тебя плавать. Надо увести его подальше от остальных, чтобы потолковать о побеге. Главное, чтобы никто не заподозрил, что мы собрались расторгнуть союз, иначе нас тут же превратят в мишени. Если бы я учила Пита по-настоящему, то попросила бы отстегнуть пояс, который держит его на воде, а так - какая разница? Показываю основные движения и предлагаю поплавать туда-сюда на мелководье. Поначалу Джоанна косится в нашу сторону, однако в конце концов теряет интерес и ложится вздремнуть. Финник плетет новую сеть, а Бити все возится со своим проводом. Похоже, пора. Во время мнимого урока я кое-что заметила. Чешуйки на язвочках высохли и начинают отваливаться. Аккуратно тру свою руку песком: кожа становится гладкой и совершенно не чешется. Подзываю Пита, и мы начинаем чиститься от надоевших струпьев. Тут-то я и выкладываю план побега. - Слушай, вода пока спокойна. Думаю, нам пора уходить, - выдыхаю я еле слышно, хотя остальные трибуты находятся на приличном расстоянии. Пит кивает, раздумывая над моим предложением. Прикидывает, как будет лучше для нас. - Знаешь, что я скажу, - произносит он. - Давай подождем, пока не погибнут Брут с Энорабией. По-моему, Бити решил заманить их в ловушку. А потом, обещаю, мы немедленно убежим. Не очень убедительный довод. С другой стороны, если удрать прямо сейчас, за нами станут охотиться целых две команды. И это не считая Рубаки, у которого вообще неизвестно что на уме. А ведь придется еще подстраиваться под ритм часов. И подумать о Бити. Раз Джоанна спасла его исключительно ради меня, то не преминет убить, когда мы улизнем. И тут я спохватываюсь: изобретателя все равно не спасти. Победителем станет лишь один из нас, и это должен быть Пит. Любые решения нужно принимать, исходя из его интересов. - Хорошо, - соглашаюсь я. - Останемся, пока не погибнут профи. Но не дольше. - Поворачиваюсь и машу Одэйру: - Эй, Финник, давай к нам! Мы тут придумали, как тебя снова сделать красавчиком! И вот уже мы втроем очищаем тела от струпьев и натираем друг другу спину, помогая стать розовыми, как здешнее небо. Потом все равно приходится наложить слой мази: кожа еще чересчур уязвима для солнца, да и в зарослях лишняя маскировка не повредит. Бити подзывает нас к себе. Оказывается, за эти часы он и в самом деле что-то надумал. - Думаю, вы согласны, что наша следующая задача - избавиться от Брута и Энорабии, - мягким голосом произносит он. - Вряд ли они отважатся еще раз напасть в открытую, ведь численный перевес на нашей стороне. Можно, наверное, их выследить, но это опасный и утомительный труд. - По-твоему, они тоже разгадали секрет арены? - вставляю я. - Если даже и нет, скоро разгадают. Может не так подробно, как мы. Но должны же они заметить, что здесь любая угроза имеет свои пределы и что эти секторы располагаются по кругу. Тем более нашу последнюю драку прервали распорядители. Для чего? Мы знаем, это была попытка сбить нас с толку, но ведь и профи зададутся таким вопросом. Рано или поздно они смекнут, что арена - это часы, - продолжает Бити, - Поэтому я предлагаю поставить нашу собственную западню. - Погоди, я схожу за Джоанной, - вмешивается Финник. - Она взбесится, если узнает, что пропустила такой важный разговор. - Необязательно, - бормочу я, потому что куда уж ей больше беситься? Но парня не останавливаю. Если вдуматься, мне тоже было бы неприятно угодить в подобное положение. Когда Финник с Джоанной присоединяются к нам, Бити просит всех отойти чуть подальше и начинает чертить на песке. Сначала - круг, разделенный на двенадцать секторов, Это арена. Выходит не так достоверно, как у Пита, - скорее, как у человека, чей ум занят совершенно другими, куда более сложными заботами. - Итак, на месте Брута и Энорабии, зная то, что нам уже известно, где бы вы чувствовали себя в наибольшей безопасности? - осведомляется Бити. В его тоне не слышится ни тени высокомерия. Изобретатель говорит, как хороший учитель, пытающийся изложить урок доступнее. Может быть, роль играет разница в возрасте. Или все дело в том, что этот человек в миллион раз умнее нас всех вместе взятых. - Там же, где мы сейчас, - отвечает Пит. - На пляже. - Тогда почему они не на пляже? - интересуется Бити. - Потому что он занят, - нетерпеливо бросает Джоанна. - Вот именно. Мы же здесь. Ну так, куда бы вы переместились? Я размышляю. В джунглях подстерегает смерть, на пляже - соперники. - Спряталась бы у самого края зарослей. Чтобы сбежать в случае опасности, а заодно - шпионить за нашей командой. - И добывать еду, - прибавляет Финник. - В джунглях полно растений и животных, но это все - незнакомое, а вот морская пища, судя по нашему виду, вполне съедобна. Бити улыбается так, словно мы превзошли его ожидания. - Правильно. Молодцы. Видите? Следующий вопрос: что происходит, когда на часах бьет двенадцать? - В дерево попадает молния, - отвечаю я. - Да, И вот мое предложение. Между сегодняшними полуденной и полуночной грозами надо привязать мой провод к тому самому дереву, а потом размотать до самой воды. Когда грянет молния, электричество побежит от проволоки в том числе и по всей поверхности пляжа, еще сырого после десятичасовой волны. В это время любой, кто коснется песка, будет немедленно убит током. Все долго молчат, обдумывая услышанное. Для меня это все - какая-то сказка, далекая от реальности. Хотя почему? Я ставила тысячи разных ловушек. Это еще одна, только крупнее и сделана с применением научных знаний. Сработает ли? Неужели мы, трибуты, которых растили как рыбаков, шахтеров и дровосеков, что-нибудь в этом понимаем? Что нам известно о покорении небесных сил? - А проволока и вправду выдержит столько тока? - подает голос Пит. - Уж больно хрупкая с виду, как бы не перегорела. - Перегорит. Но не раньше, чем проведет электричество. Она сработает как запал, только вместо огня будет ток, - поясняет Бити. - Откуда ты знаешь? - недоверчиво произносит Джоанна. - Так ведь я же ее создал, - отзывается изобретатель слегка удивленно. - Это даже не провод в обычном смысле. Но и молнии здесь не совсем обычные, не говоря уже о деревьях. Джоанна, ты лучше всех нас разбираешься в этом вопросе. Скажи, разве нормальное дерево не сгорело бы еще в первый день дотла? - Ну да, - мрачно подтверждает она. - В общем, не беспокойтесь, проволока все выдержит, - уверяет нас Бити. - А мы где будем, когда это произойдет? - спрашивает Одэйр. - Заберемся поглубже в заросли, пересидим грозу в безопасности. - Может, и профи ее спокойно пересидят, если не станут приближаться к воде, - вставляю я. - Верно, - кивает Бити. - Зато рыбы с моллюсками благополучно поджарятся, - указывает Пит. - А то и похуже, - подхватывает изобретатель. - Боюсь, этот источник еды мы уже потеряем. Но ты же нашла в джунглях что-то съедобное, Китнисс? - Орешки и крыс, - подтверждаю я. - И потом, есть же спонсоры. - Ну вот. Значит, это нас не должно тревожить, - подытоживает Бити. - Но так как мы союзники, а дело потребует участия каждого, отважимся ли мы на эту попытку - решать всем. Мы чувствуем себя, будто младшие школьники. Обсуждать затею с изобретателем - все равно не сумеем, для этого нужны хоть какие-то знания. Мы можем только терзаться смутной тревогой. Посмотрев на обескураженные лица товарищей, я первая подаю голос: - Почему бы и нет? Если не выйдет, мы не особенно пострадаем. Но это приличный шанс убрать с дороги соперников. Даже если умрут одни рыбы с моллюсками, Брут и Энорабия тоже останутся без морской пищи. - Я за то, чтобы попытаться, - произносит Пит. - Китнисс права. Финник косится на Джоанну и поднимает брови. Похоже, он без нее никуда. - Ладно, - бросает она наконец. - Все лучше, чем гоняться за ними по джунглям. И вряд ли враги разгадают наш замысел, ведь нам и самим ни черта не ясно. Бити заявляет, что хочет заранее наведаться к Дереву молний. Судя по солнцу, теперь около девяти часов утра. Все равно скоро покидать пляж. Так что мы разбираем свой лагерь, направляемся в грозовой сектор и углубляемся в заросли. Изобретатель еще слишком слаб, чтобы самостоятельно передвигаться; Пит и Финник по очереди несут его на закорках. Я пропускаю Джоанну вперед. Путь предстоит недальний, девчонка не заплутает. А мне будет лучше идти в хвосте: от моих лука и стрел в джунглях больше толка. Знойный, удушливый воздух давит на грудь. С той минуты, как начались Голодные игры, от него никуда не сбежишь. Я потеряла, наверное, целые ведра пота и, даже наевшись рыбы, жестоко страдаю без соли. Хоть бы Хеймитч уже перестал кормить нас булочками Третьего дистрикта и прислал что-нибудь из Четвертого. Стакан со льдом сейчас тоже бы не повредил. Или бутылка с холодным напитком. Древесный сок - это хорошо, но у него такая же температура, как у соленой воды, у воздуха, у прочих трибутов и у меня. Мы все словно тушимся в одной гигантской миске. Ближе к цели Финник предлагает пустить вперед меня. - Китнисс может расслышать силовое поле, - объясняет он Бити и Джоанне. - Расслышать? - переспрашивает изобретатель. - Да, восстановленным в Капитолии ухом, - киваю я. Нашла кого водить за нос. Бити! Вряд ли он позабыл, как указал мне на «трещинку», да и поле, скорее всего, не издает никаких звуков. Однако мужчина почему-то не ставит мою историю под сомнение. - Ну что же, тогда пусть идет, - соглашается он, остановившись, чтобы вытереть пот с очков. - С электричеством шутки плохи. Дерево молний нельзя перепутать с другими: оно здесь выше всех. Сорвав гроздь орешков и бросая их перед собой, медленно продвигаюсь к цели. Но когда в пятнадцати ярдах от нас возникает барьер, я замечаю его и без этой предосторожности. Только что взгляд блуждал по зеленым кронам - и вдруг высоко, с правой стороны, различил переливающийся клочок пространства. Бросаю перед собой орешек. Негромкое шипение подтверждает мою догадку. - От дерева не отходите, - предупреждаю я остальных. Настало время распределить обязанности. Бити присматривается к дереву, Финник его охраняет, Джоанна добывает нам воду, Пит собирает орехи, я охочусь поблизости. Древесные крысы, похоже, совсем не боятся людей, и я без труда снимаю троих. В десятичасовом секторе грохочет волна; пора возвращаться и свежевать добычу. Вычерчиваю в грязи, в нескольких футах от силового поля, линию, за которую нам нельзя заходить, и мы с Питом принимаемся жарить орешки, а также кусочки крысятины. Бити по-прежнему копошится у дерева. Трудно сказать, чем он занимается: наверное, производит измерения и все в таком духе. Потом отрывает полоску коры, приближается к нам и швыряет ее в силовое поле. Вспыхнув, кора летит на землю, а через пару минут приобретает первоначальный вид. - Что ж, это многое объясняет, - бормочет изобретатель. Мы с Питом переглядываемся, и я закусываю губу, чтобы не рассмеяться. Многое? Объясняет? Кому из нас? И скором времени из ближайшего, одиннадцатичасового, сектора долетает назойливый стрекот. На этот раз он звучит куда громче. Все напряженно вслушиваются. - Это не техника, - решительно заявляет Бити. - Мне кажется, насекомые, - предполагаю я. - Может, жуки. - Кто-то с клешнями, - прибавляет Одэйр. Звук нарастает, точно наши тихие разговоры дали понять неведомому, что живая плоть - очень близко. Не знаю, кто там, но руку даю на отсечение: оно за пару секунд обглодает нас до костей. - Ладно, все равно пора уходить, - произносит Джоанна. - Гроза начнется меньше чем через час. И мы уходим. Правда, недалеко. К такому же дереву, только растущему на участке кровавых дождей. Присев на корточки, подкрепляемся местной пищей и ждем полуденного сигнала. По просьбе Бити, когда стрекот начинает понемногу стихать, я забираюсь повыше и наблюдаю. Молния ослепляет даже на расстоянии, даже при ярком солнечном свете. Дерево целиком окутывается раскаленным бело-голубым сиянием и выбрасывает в воздух снопы электрических искр. Спустившись, я докладываю Бити обо всем, что увидела. Кажется, мой дилетантский отчет его вполне удовлетворяет. После этого мы окольным путем возвращаемся на десятичасовой участок пляжа. Гладко вылизанный волной песок сияет от влаги. Бити отпускает всех отдохнуть, а сам берется за дело. Оружие выдумал он, мы в этом ни рожна не смыслим, и у нас появляется такое чувство, словно учительница разрешила пораньше уйти с уроков. Сперва мы по очереди спим под тенистым покровом джунглей, но ближе к вечеру все уже на ногах и взволнованы. Раз уж настало время прощаться с морской пищей, почему бы не устроить пир напоследок? Под руководством Одэйра мы закалываем трезубцами рыб, собираем моллюсков и даже ныряем за устрицами. Этот вид охоты мне нравится больше всего. Не то чтобы я обожала устриц, которых попробовала в Капитолии лишь однажды, да и то с брезгливостью: больно уж склизкие. Но как приятно погружаться на глубину, в какой-то иной, неведомый мир! Вода совершенно прозрачная, косяки красноватых рыб и таинственные морские цветы превосходно смотрятся на фоне песчаного дна. Джоанна стоит на страже, пока мы с Питом и Финником чистим и раскладываем на листьях добычу. Мой напарник вскрывает очередную раковину и вдруг усмехается. - Смотрите! - На его ладони блестит безукоризненно круглая жемчужина размером с горошину. - Знаешь, - обращается Пит к Одэйру с самым серьезным видом, - под очень сильным давлением уголь тоже превращается в жемчуг. - Чушь какая, - презрительно отмахивается тот. А я прыскаю в кулак. Именно так глупышка Эффи представила нас Капитолию в прошлом году. Угольки, из которых под сильным давлением жизненных обстоятельств получились жемчужины. Красота, порожденная страданием. Ополоснув находку водой, Пит протягивает ее мне. - Это тебе. Я кладу подарок на ладонь и рассматриваю под солнцем радужные переливы на белоснежной поверхности. О да, я оставлю эту Жемчужину. Буду хранить ее до скончания нескольких отведенных мне жизнью часов. Последний подарок от Пита. Единственное, что я могу от него принять. Может быть, именно это придаст мне сил перед смертью. - Спасибо, - благодарю я, сжав ладонь и невозмутимо глядя в глаза человеку, который стал моим главным противником, решив сохранить мою жизнь ценой собственной. И мысленно обещаю себе сорвать его планы. Пит делается серьезным и пристально смотрит на меня, словно хочет прочесть мои мысли. - Медальон не подействовал, да? -_ произносит он, хотя Финник рядом, хотя все рядом и слышат каждое слово. - Китнисс? - Подействовал, - отзываюсь я. - Но не так, как бы мне хотелось, - произносит он, отводя глаза, и до конца ужина смотрит только на устриц. Когда мы уже собираемся приступить к еде, появляется парашют и приносит приятные дополнения к нашему пиру. Баночку острого красного соуса и новую порцию булочек из Дистрикта номер три. Разумеется, Финник тут как тут, бросается их пересчитывать. - Снова двадцать четыре. Всего, значит, тридцать две. Мы берем по пять; в остатке - семь штук. Поровну их уже не поделишь. Это - пища для одного человека. Солоноватая рыба, мясистые моллюски и даже устрицы превосходны на вкус, когда их как следует сдобришь соусом. Мы набиваем себе животы до того, что не можем проглотить больше ни кусочка, но и после этого остаются объедки. Выбрасываем их обратно в воду: пусть не достанутся после нашего ухода соперникам. Ну а пустые ракушки волна потом смоет с берега. С этой минуты нам больше нечем заняться, только ждать. Мы с Питом безмолвно сидим у кромки воды, рука в руке. Он уже произнес прошлым вечером речь, которая не заставила меня передумать, а я никогда не соображу, как можно уговорить его. Время подарков и убеждений истекло. Но у меня на поясе, в парашютике, вместе с лекарством и трубкой завернута морская жемчужина. Надеюсь, мои пожитки потом доставят домой... И мама с Прим догадаются вернуть ее Питу, прежде чем хоронить мое тело. 26 Звучит гимн, однако на небе не появляется ни одного лица. Зрители, должно быть, уже волнуются; где же кровь? Впрочем, ловушка Бити обещает им столько потехи, что распорядители не удосуживаются строить нам новые козни. Может быть, им самим интересно: сработает или нет? Около девяти мы покидаем усеянный ракушками лагерь, переходим на двенадцатичасовой участок пляжа и при свете луны начинаем неспешное восхождение к Дереву молний. Утром было гораздо легче: теперь животы набиты до отказа и мучает одышка. И зачем только мне понадобилось запихивать в себя последнюю дюжину устриц? Бити обращается к Одэйру за помощью, а все остальные стоят на страже. Прежде чем коснуться дерева, изобретатель отматывает несколько ярдов проволоки, просит Финника хорошенько закрепить ее вокруг сломанной ветки и положить на землю. Затем они становятся по разные стороны от ствола и, передавая катушку друг другу, обматывают его проводом. Сначала вроде бы наугад, но постепенно я начинаю различать затейливый узор, мерцающий в лунном свете. Интересно, это как-то повлияет на действие западни или же Бити хочет произвести впечатление на зрителей? Ручаюсь, большинство из них разбирается в электричестве не лучше меня. Работа как раз окончена, когда мы слышим рокот воды. Я раньше не задумывалась, когда именно происходит обвал. А ведь сначала волна должна вырасти, подняться, потом обрушиться и отхлынуть с берега. Но, судя по небу, сейчас половина одиннадцатого. И тут Бити полностью посвящает нас в свой план. Мы с Джоанной проворнее всех перемещаемся в зарослях, так что нам предстоит отнести катушку, попутно разматывая провод, разложить его на двенадцатичасовом участке пляжа и погрузить цилиндр с остатками проволоки поглубже в воду. А потом - убежать обратно. Как можно скорее, чтобы успеть в безопасное место. - Я пойду с ними, прикрою, - немедленно вызывается Пит. После нашего разговора он менее всего настроен выпускать меня из поля зрения. - Ты нерасторопен и к тому же понадобишься здесь, - отрезает Бити, - Джоанну прикроет Китнисс. Давай не тратить время на споры. Прости. Девушкам нужно отправляться, - прибавляет он и протягивает катушку Джоанне. Я тоже не в восторге от этого плана. Как можно защищать Пита на расстоянии? Однако изобретатель прав. Мой напарник, с его-то ногой, ни за что не управится вовремя. Мы с Джоанной действительно самые быстроногие в команде. Похоже, другого выбора нет. И если уж я доверяю кому-нибудь кроме Пита, то одному лишь Бити. - Все будет хорошо, - заверяю я. - Опустим катушку и сразу вернемся. - Только не в зону грозы, - напоминает изобретатель. - Бегите к дереву в секторе первого часа. Если поймете, что не успеваете, значит, в следующий. Главное, не возвращайтесь на пляж, пока я не оценю ущерб. Я обхватываю ладонями лицо Пита. - Не волнуйся. Увидимся в полночь, - целую его и, не дожидаясь возражений, поворачиваюсь к Джоанне. - Готова? Та пожимает плечами. - Конечно. - Вижу, ее точно так же не радует возможность поработать со мной в одной команде. Однако мы все угодили в ловушку Бити. - Ты прикрываешь, я разматываю. Потом поменяемся. И мы без лишних слов пускаемся в путь, вниз по склону. По дороге почти не беседуем. Одна держит цилиндр, а другая ее охраняет. Примерно на середине дороги мы слышим нарастающий мрачный стрекот. Значит, одиннадцать часов уже пробило. - Давай поторопимся, - бросает моя спутница. - Хочу подальше убраться от берега до начала грозы: вдруг Долбанутый ошибся в расчетах. Я вызываюсь нести катушку. Это сложнее, нежели охранять, а мы с Джоанной уже давно не менялись. - Бери, - отвечает она. Наши руки еще на цилиндре, когда он как-то странно дергается. Внезапно тонкая золотая проволока словно набрасывается на нас, петлями опутывая запястья. И отсеченный конец падает к нашим ногам. Ровно секунда требуется нам, чтобы осознать этот неожиданный поворот событий. Мы с Джоанной обмениваемся взглядами, но ни одной из нас уже не нужно ничего говорить. Кто-то в зарослях перерезал провод. И в любую минуту может на нас напасть. Высвободив ладонь, я выхватываю стрелу - и получаю металлическим цилиндром по голове. Очнувшись, понимаю, что лежу на земле. В левом виске пульсирует страшная боль. Со зрением творится что-то не то: перед глазами все мутится и расплывается, две луны в небе никак не сойдутся в одну. Дышать почти невозможно. Оказывается, Джоанна сидит у меня на груди, придавив коленями мои плечи. Левое предплечье пронзает ужасная боль. Пытаюсь отдернуться, однако не тут-то было. Девушка втыкает в меня что-то вроде ножа - и еще поворачивает, мучительно вырывая его вместе с мясом. По запястью струится теплая жижа и натекает в полусогнутую ладонь. Джоанна грубо отбрасывает мою руку, окатив половину лица моей же кровью. - Лежи спокойно! - шипит она. Затем поднимается, избавляя меня от своей тяжести, и вот я уже лежу в одиночестве. «Что значит, лежи спокойно? - проносится в голове. - Что происходит?» Зажмурив глаза, как-то пытаюсь осмыслить свое положение. Но думаю лишь о том, как Джоанна толкнула Вайресс на пляж. «Лежи спокойно! Когда ж ты угомонишься? » Но ведь не напала же. По крайней мере, с ножом: с другой стороны, я - не Вайресс. Не Тронутая. «Лежи спокойно! Лежи...» - отдается в памяти гулким эхом. Слышатся чьи-то шаги. Ко мне приближаются двое. Уверенно топают, не таясь. - Она почти покойница! - Это голос Брута. - Идем, Энорабия! И оба уходят в ночь. Это они обо мне? Пытаюсь найти ответ, но сознание то и дело ныряет в сумерки. Это я - почти покойница? И ведь и правда не поспоришь. Мысли с трудом ворочаются. Итак, что мне известно? Джоанна решила напасть. Ударила меня цилиндром по голове. Порезала руку, повредила вены - возможно, неизлечимо. Потом Энорабия с Брутом спугнули ее, помешав разобраться со мной до конца. Союз расторгнут. Очевидно, Джоанна с Финником сговорились избавиться от нас этим вечером. Так и знала: надо было устроить побег с утра. Не знаю, где сейчас Бити, но я кажусь очень легкой добычей. И Пит... Пит! Глаза в ужасе распахиваются. Он ожидает под деревом, ни о чем не подозревая. А если Одэйр уже расправился с ним? «Нет», - шепчу я. Профи перерезали провод недалеко от нас. Финник, Бити и Пит могут и не догадываться о происходящем здесь. Разве что удивятся, почему вдруг провисла проволока. Или отскочила обратно. Ведь это не явный сигнал к убийству, верно? Нет, все дело в Джоанне. Это она решила, что пробил час порвать с нами. Убить меня. Улизнуть от профи. И как можно скорее воссоединиться с Финником. Не знаю, не знаю. Ясно одно: я должна вернуться за Питом, помочь ему выжить. Собираю остатки воли в кулак - заставляю себя присесть, а затем подняться, держась за ствол дерева. Хорошо, что оно подвернулась под руку, а то джунгли так и пляшут перед глазами. Неожиданно я сгибаюсь пополам и полностью избавляюсь от съеденных морепродуктов. В желудке не остается даже кусочка устрицы. Дрожа в ознобе и обливаясь потом, силюсь понять, в каком же я состоянии. Поднимаю пострадавшую руку. В лицо брызжет кровь, и мир снова опасно кренится в сторону. Закрываю глаза, прислоняюсь к дереву, выжидаю, пока не утихнет качка. Делаю пару шагов по направлению к соседнему дереву, отрываю мох и, уже не разглядывая след от ножа, плотно бинтую предплечье. Так уже лучше. По крайней мере, не нужно на это смотреть. Осторожно касаюсь раны на голове. Шишка огромная. Внутри явно что-то повреждено; впрочем, висок не очень сырой и я вряд ли умру от потери крови. Насухо вытерев руки мхом, дрожащей левой ладонью тянусь за луком. Заряжаю стрелу. И приказываю ногам нести меня вверх по склону. Пит. Я себе клялась... помочь ему выжить. И он не убит, иначе уже прогремела бы пушка. От этой мысли сразу становится легче. Может, Джоанна действует в одиночку, зная, что Финник последует за ней, когда ясно увидит ее намерения. Помню, как он посмотрел на девушку, прежде чем одобрить затею Бити с ловушкой. Между ними давно существует прочная связь, основанная на годах дружбы, а то и... как знать? Иными словами, если Джоанна против меня, значит, Одэйр тоже не заслуживает доверия. Стоит прийти к этому заключению, как кто-то бросается мне навстречу по склону. Ни Пит, ни Бити так быстро бегать не могут. Отступаю в густые заросли - и едва успеваю скрыться. Темнокожий от мази Финник проносится мимо, прыгая через ползучие спутанные лианы подобно оленю. Вскоре он достигает места, где на меня напади. Наверное, замечает кровь. - Джоанна! Китнисс! - зовет он. Я стараюсь двигаться побыстрее, но так, чтобы мир больше не крутился перед глазами. Сердце колотится, в голове - громкий стук. Мерзкие насекомые, видимо, чуют запах крови: стрекот многократно усиливается. Или это гудит у меня в ушах после удара? Пока насекомые не заткнутся, и не поймешь. Да, но когда они замолчат, начнется гроза. Скорее! Нужно добраться до Пита. Вздрагиваю от грохота пушки. Кто-то умер, в такую ночь, когда все с оружием и в испуге мечутся в зарослях, это может быть кто угодно. Зато теперь каждый будет сначала стрелять, а потом задаваться вопросами. И я велю ногам пуститься бегом. Что-то хватает меня за лодыжку. Растягиваюсь ничком. Оно обвивает... Остро впивается тонкими волокнами... Сеть! Одна из хитроумных ловушек Одэйра, нарочно оставленная здесь для меня. А скоро и сам он явится с трезубцем в руке. Я дергаюсь, извиваюсь, все больше запутываясь, - и лишь потом различаю при лунном свете, куда попала. В смятении поднимаю руку, обвитую сверкающей золотой нитью. Это не сеть, а провод Бити. С осторожностью поднимаюсь на ноги. Да, меня угораздило налететь на моток проволоки, отскочившей обратно к Дереву молний. Медленно высвобождаюсь из пут и продолжаю восхождение. Хорошая новость: я на верной дороге, хотя в голове от удара все могло бы перемешаться. Плохая новость: проволока напомнила о приближающейся грозе. Насекомых пока еще слышно... Или они уже затихают? На бегу я стараюсь держаться неподалеку от провода, растянутого на траве, но не касаться коварных петель. Если стрекот на самом деле становится тише и молния скоро ударит в дерево, ток побежит по проволоке и наверняка убьет любого, кто к ней притронется. Наконец впереди появляется дерево в золотых узорах. Замедляю шаг. Подойти надо незаметно. Впрочем, тут бы просто на ногах удержаться. Ищу глазами кого-нибудь. Нет. Ни одной души. - Пит? - приглушенно зову я. - Пит? В ответ раздается негромкий стон. Поворачиваюсь. На земле - человек. - Бити! - восклицаю я, опускаясь рядом с ним на колени. Стон, должно быть, вырвался сам собой Мужчина лежит без сознания, хотя рана у него лишь одна - глубокий надрез ниже локтя. Наспех затыкаю рану мхом и пытаюсь его растолкать. - Бити! Бити, что случилось? Кто тебя ранил? Бити! Наверное, пострадавшего человека нельзя так трясти, но я не знаю, что еще делать. Изобретатель мычит и на миг поднимает ладонь, словно пытается предупредить об опасности. Тут я замечаю в его кулаке грубо обмотанный проводом нож - по-моему, раньше принадлежавший Питу. Ошеломленная, сбитая с толку, встаю с проводом в руках. Другой конец прикреплен к дереву. Точно: прежде чем приступить к накручиванию золотых узоров, Бити намотал кусок покороче (добрых двадцать - двадцать пять ярдов) на ветку, которую положил на землю. Тогда я еще подумала, что это очередной электрический фокус, однако изобретатель так ничего и не объяснил. Прищурившись, пристально всматриваюсь вперед и понимаю: мы находимся в считаных шагах от силового поля. Вон он, утренний пресловутый квадратик - вверху и справа. Что же сделал Бити? Неужели пытался проткнуть барьер ножом, как это случайно получилось у моего напарника? И причем тут электрический провод? Может, это был запасной план - если не выйдет пустить ток в воду, направить энергию молнии на силовое поле? А что дальше? Ничего? Или очень крупные неприятности? Мы все поджаримся? Я так понимаю, поля тоже состоят из энергии. Тот барьер в Тренировочном центре был совершенно невидим, а этот непостижимым образом отражает джунгли. Но я заметила, как он слегка дрогнул под клинком Пита и под ударом моей стрелы. А прямо за ним должен быть реальный мир... Нет, у меня не гудело в ушах. Все-таки дело в насекомых. Теперь это ясно, потому что все они умолкают, и только ветер шумит в листве. От Бити уже никакого проку. Его не растормошить. И не спасти. Кто-нибудь растолкует мне, что же он собирался делать с этим ножом и проволокой? Моховая повязка насквозь промокла от крови; не стоит себя обманывать ложной надеждой. Голова сильно кружится. Еще немного - и я совсем отключусь. Нужно как-нибудь отлепиться от этого дерева и... - Китнисс! - Голос доносится издалека. Что ты делаешь, Пит? Разве еще не понял? За нами идет охота! - Китнисс! Как его защитить? Быстро бежать не сумею, стрелять - навряд ли. Остается лишь одно - вызвать огонь на себя. - Пит! - визжу я. - Пит! Я здесь! Пит! Вот так. Это их отвлечет. Пусть устремятся ко мне. Подальше от моего напарника и поближе к Дереву молний, а оно и само вскоре превратится в оружие. - Сюда! Сюда! Пит! Ну конечно же, он не успеет. Ночью, с его-то ногой... Сработало. Я слышу, как они приближаются. Двое. Ломятся через джунгли. У меня начинают подкашиваться ноги. Опускаюсь на землю рядом с Бити, переношу вес тела на пятки. Поднимаю и заряжаю лук. Если я уберу эту парочку, переживет ли Пит остальных? Энорабия с Финником приближаются к Дереву молний. Они не видят меня: я сижу чуть выше по склону, лицо и руки натерты мазью. Прицеливаюсь в шею Энорабии. Если повезет и я попаду, Финник отпрыгнет за дерево - а тут молния. Осталось чуть-чуть. Стрекот уже почти затих. Да, я смогу их убрать. Обоих. Грохочет пушка. - Китнисс! - громко взывает Пит. На этот раз я не отвечаю. Из груди Бити вырываются слабые вздохи. Скоро мы оба умрем. Финник и Энорабия - тоже. А Пит будет жив. Пушка стреляла дважды. Джоанна, Брут, Рубака - двоих из них уже нет. Питу останется убрать одного. Это все, что я могу для него сделать. Один только враг... Враг. Враг. Слово тянет за собой недавнее воспоминание. И наконец извлекает его наружу Странное выражение на лице Хеймитча. «Китнисс, когда будешь на арене...» Нахмуренный лоб, дурные предчувствия. «Что?» - Мой голос дрожит от обиды, хотя обвинения не прозвучало. «Помни, кто твой враг, - договаривает Хеймитч. - Вот и все». Его прощальный совет. Но разве я нуждаюсь в напоминаниях? Разве не знала всегда? Мой враг - тот, кто терзает голодом, мучает и убивает нас на арене. Кто вскоре разделается со всеми, кого я люблю. Тут до меня доходит смысл сказанного, и мой лук опускается. Да, мне известно, кто враг. И это не Энорабия. И наконец я смотрю на клинок Бити совершенно другими глазами. Трясущиеся пальцы снимают проволоку с ножа, наматывают ее на стрелу, прямо над оперением, и закрепляют узлом, изученным во время тренировки. Я поднимаюсь во весь рост и поворачиваюсь к силовому полю. Заметят? Плевать. Меня волнует одно: куда прицелиться. Куда воткнул бы свой нож Бити, будь он в состоянии? Наконечник стрелы направляется к мерцающему квадратику, к трещинке, к... как там его назвали? Изъяну в стекле. Отпустив тетиву, я вижу, как стрела попадает в цель и исчезает, потянув за собой золотую нить. От ужаса волосы поднимаются дыбом, и тут по дереву бьет молния. Белая вспышка бежит по проволоке; на мгновение купол взрывается ослепительным голубым сиянием. Меня отбрасывает на землю - вернее мое уже бесполезное тело, которое больше не в силах пошевелиться. Расширенными остекленевшими глазами смотрю, как с неба дождем осыпаются легкие клочья материи. Я не могу добежать до Пита. Не могу даже потянуться к жемчужине. Но из последних сил напрягаю глаза, чтобы унести с собой последний прекрасный образ. Я вижу звезду. А потом начинаются взрывы. 27 Все рушится разом. Из земли бьют фонтаны грязи, корней и обрывков растений. Деревья окутываются пламенем. Даже небо вдруг расцветает яркими всполохами. Его-то зачем забрасывать бомбами? Ах да, это фейерверки. Настоящие взрывы гремят внизу. Должно быть, распорядителям показалось мало уничтожить арену вместе со всеми трибутами. Решили добавить зрелищности нашим кровавым смертям. Позволят ли хоть кому-нибудь выжить? Будет ли в семьдесят пятом сезоне Голодных игр свой победитель? Может, и нет. Ведь это Квартальная бойня, в конце концов, и... что там прочел президент на карточке? «...дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия...» Даже самый сильный среди сильнейших не должен торжествовать. Наверное, в этой Игре никто и не собирался короновать победителя. Или мой бунт развязал распорядителям руки. Прости меня, Пит. Прости, пожалуйста, что не спасла тебя. Какое там «не спасла»! Скорее украла последнюю надежду, обрекла на гибель, разрушив силовое поле. Может, играй мы все точно по правилам, его оставили бы в живых. Планолет появляется надо мной без предупреждения. Была бы сейчас тишина и окажись поблизости пересмешница, я все поняла бы раньше. Джунгли умолкли бы, а потом раздался бы голос птицы, предвещающий появление капитолийского летательного аппарата. Но моим ушам никогда не различить подобных тонкостей в разгар бомбежки. Челюсти выпадают из планолета и замирают прямо надо мной. Металлические когти сгребают меня в охапку. Хочется закричать, убежать, вырваться на свободу, но я словно заледенела и не могу ничего поделать. Разве что в отчаянии надеяться умереть, прежде чем надо мной склонятся сумеречные фигуры, ожидающие наверху. Не для того же меня забирают, чтобы короновать. Хотят насладиться моей максимально медленной и публичной казнью. Худшие опасения подтверждаются, когда надо мной первым делом возникает лицо Плутарха Хевенсби, главного распорядителя. В какой беспорядок я превратила его красивые Игры с их аккуратно тикающими часами, с ареной для победителей! Он еще понесет наказание за свою неудачу, возможно, даже поплатится жизнью, однако прежде увидит, как покарают меня. Его рука тянется в мою сторону - чтобы ударить? Нет, гораздо хуже. Большим и указательным пальцем Плутарх закрывает мне веки. Беспомощно погружаюсь в кромешную темноту. Теперь со мной могут сделать все, абсолютно все, а я даже не увижу... Сердце колотится с такой силой, что кровь начинает хлестать из-под самодельной повязки. Мысли туманятся. Вот бы истечь кровью, пока хирурги не принялись за дело... Беззвучно шепчу «спасибо» Джоанне Мэйсон за добросовестно нанесенную рану - и тут же лишаюсь чувств. Медленно прихожу в себя. Чувствую, что лежу на мягком столе. В левой руке покалывает; кажется, в нее вставлены трубочки. Меня намерены оживить. Похоже, тихая смерть, да еще не у всех на виду, сама по себе могла бы стать своеобразной победой. Тело почти не слушается. С трудом разлепляю веки и поднимаю голову. Правая рука кое-как шевелится - словно плавник или, вернее, частично одушевленная дубинка. С моторикой очень плохо. Не могу понять, целы ли мои пальцы. Однако мне удается раскачать руку так, чтобы трубочки отвалились. Аппаратура пищит - вызывает кого-то. Я так и не успеваю увидеть кого, потому что теряю сознание. ...И снова выныриваю. Тоненькие трубочки на месте, руки привязаны к столу. Можно только открыть глаза и слегка приподнять голову. Я нахожусь в большой комнате с низкими потолками, наполненной серебристым светом. Вижу два ряда кроватей, обращенных друг к другу. До слуха долетает чье-то дыхание - должно быть, других трибутов. Прямо напротив лежит Бити, подключенный сразу к десятку аппаратов. «Черт, дайте нам умереть спокойно!» - мысленно кричу я. С размаху бьюсь затылком об стол, и перед глазами все гаснет. Когда я окончательно, по-настоящему прихожу в себя, никаких уз нет и в помине. Поднимаю ладонь: пальцы на месте и послушно шевелятся по моей команде. Привожу свое тело в сидячее положение. Какое-то время сижу на столе, дожидаясь, пока комната перестанет качаться. Левая рука перебинтована, однако трубки свисают с прикроватной консоли. Я здесь одна, не считая Бити, который по-прежнему лежит напротив, под присмотром армии аппаратов. Где же тогда остальные? Пит, Финник, Энорабия и... и... Джоанна, Рубака или Брут - к началу бомбежки один из них был еще жив. Наверняка распорядители пожелают казнить публично всех, кого смогут. Но куда же делись другие? Переведены из лазарета в тюрьму? - Пит... - шепчу я. Мне так хотелось его защитить. И я до сих пор не отказалась от своего намерения. Раз уж не получилось спасти ему жизнь, попробую хотя бы избавить напарника от мучительной смерти, уготовленной капитолийскими палачами. Нужно добраться до него раньше - и убить. Осторожно спускаю ноги со стола. Оглядываюсь, подыскивая оружие. На столике возле кровати Бити лежит прозрачный пакет со стерильными шприцами. Отлично. Наберу воздуха и введу в вену. На мгновение замираю, раздумывая, не прикончить ли заодно и Бити. Но тогда мониторы начнут пищать, и меня поймают, не дав исполнить задуманное. Мысленно обещаю товарищу вернуться и подарить ему спокойную смерть. На мне почти нет одежды, кроме тонкой ночной сорочки, так что шприц приходится сунуть под повязку на руке. У двери - ни одного охранника. Видимо, я угодила в бункер, выкопанный на много миль глубже Тренировочного центра, либо в одну из крепостей Капитолия, откуда побег немыслим. И ладно. Я ведь собираюсь не бежать, а только закончить свою работу. Крадусь по узкому коридору к металлической двери. Та чуть приоткрыта. За ней кто-то есть. Достаю шприц и прижимаюсь к стене. Прислушиваюсь к долетающим до меня голосам. - В Седьмом, Десятом и Двенадцатом дистриктах нарушены коммуникации. Зато в Одиннадцатом под контролем транспорт. По крайней мере, есть надежда подбросить им немного еды. По-моему, это Плутарх Хевенсби. Впрочем, я лишь однажды с ним разговаривала. Хриплый голос задает какой-то вопрос. - Нет, извини. В Четвертый я тебя переправить не могу. Но дал особое распоряжение, чтобы ее вернули при первой возможности. Большего я пообещать не могу, Финник. Финник? Я судорожно пытаюсь вникнуть в смысл разговора. Точнее, сообразить, почему он происходит между Плутархом Хевенсби и Одэйром. Неужели парень так дорог Капитолию, что ему простили все преступления? А может, он просто не догадывался о намерениях Бити? Финник хрипит еще что-то. Голос у него срывается от безысходности. - Не глупи. Это худшее, что ты мог бы сделать. Тогда ее точно убьют. А пока ты жив - будут охранять как наживку, - отвечает Хеймитч. Хеймитч! Я с грохотом распахиваю дверь и нетвердым шагом вхожу. Наш бывший ментор, Плутарх, а также изрядно потрепанный Финник сидят за накрытым столом, однако никто не ест. В изогнутые окна струится дневной свет, вдали можно различить верхушки деревьев. Мы, оказывается, летим. - Что, солнышко, надоело калечить саму себя? - раздраженно бросает Хеймитч. Но тут же подхватывает меня, сильно покачнувшуюся вперед. Ловит за руку, замечает шприц. - Ага, теперь она борется с Капитолием при помощи уколов! Вот почему тебя никто и не допускает к серьезным планам. - Я недоуменно раскрываю глаза. - Ну-ка, брось! Хватка на запястье резко усиливается. Наконец ладонь раскрывается, и шприц падает на пол. Хеймитч усаживает меня в кресло рядом с Финником. Плутарх ставит передо мной тарелку с похлебкой. Кладет булочку. Сует в руку ложку. - Поешь. - Его голос звучит куда теплее, чем у Хеймитча. А тот усаживается напротив. - Китнисс, я тебе расскажу, что происходит. Только молчи и не задавай вопросов, пока не разрешу. Поняла? Я тупо киваю. И вот что мне удается узнать. С первого дня, когда объявили Квартальную бойню, возник тайный заговор с целью вызволить нас с арены. Трибуты из Дистриктов номер три, четыре, шесть, семь, восемь и номер одиннадцать кое-что знали об этом. Хевенсби вот уже несколько лет является членом подпольной группы, готовящейся свергнуть власть Капитолия. Это его стараниями среди оружия оказался провод. Бити поручили пробить отверстие в силовом поле. Посылки с хлебом, который мы получали, несли в себе зашифрованное послание. Номер дистрикта, где его испекли, означал третий день, назначенный для побега. Количество булочек, то есть двадцать четыре, - час. Планолет явился из Дистрикта номер тринадцать. Бонни и Твилл из Восьмого, мои лесные знакомые, не заблуждались по поводу его существования и могущественных возможностей. Сейчас мы кружным путем направляемся именно туда. В большинстве дистриктов Панема полным ходом идет восстание. Хеймитч умолкает, чтобы дать мне усвоить услышанное. Или чтобы самому перевести дух. Это ужасно. Снова, как и в Голодных играх, меня превратили в пешку. Сделали частью хитрого замысла, использовали без моего согласия, даже не предупредив. На арене, по крайней мере, мне было известно, что мной играют. Наши так называемые товарищи оказались чрезвычайно скрытными личностями. - И вы ничего не сказали, - Мой голос звучит так же сипло, как и у Финника. - Ни тебе, ни Питу. Это было слишком рискованно, - поясняет Плутарх. - Я и так беспокоился, что ты кому-нибудь проговоришься во время Игры о моей выходке... - Он опять достает золотые часы и обводит циферблат большим пальцем, на миг вызвав к жизни картинку с пересмешницей. - Разумеется, тогда я просто хотел тебе намекнуть на устройство арены. Как будущему ментору. Думал постепенно завоевать доверие. Я и не подозревал, что ты превратишься в трибута. - Мне до сих пор непонятно, почему нас с Питом не посвятили в замысел, - возмущаюсь я. - После взрыва силового поля вы стали бы первой мишенью, - отвечает Хеймитч. - В подобных случаях, чем меньше знаешь, тем лучше. - Первой мишенью? Это еще почему? - По той же причине, почему игроки согласились пожертвовать жизнью ради вашего спасения, - говорит Финник. - Джоанна пыталась меня убить, - возражаю я. - Нет, она отключила тебя, чтобы извлечь из руки следящее устройство, - поясняет Хеймитч. - А потом увела подальше Брута и Энорабию. - Что?- Голова и так трещит по швам, а они еще ходят вокруг да около! - Не понимаю, о чем вы... - Мы обязаны были тебя спасти, Китнисс, потому что ты - пересмешница, - отвечает Плутарх. - Пока ты жива, живо и дело революции. Птица, брошка, песня, ягоды, часы, крекер, вспыхнувшее платье. Я - пересмешница. Уцелевшая вопреки планам Капитолия. Символ восстания. Еще в лесу, во время встречи с беженками Бонни и Твилл, мне в голову закралось такое подозрение. Но я не представляла себе настоящих масштабов своего влияния. Впрочем, и не должна была представлять. Хеймитч столько глумился над моими планами побега и собственного восстания, даже над слабой надеждой на существование Дистрикта номер тринадцать. Если он, притворяясь насмешливым пропойцей, мог так долго и так убедительно врать на подобные темы, то что еще было бессовестной ложью? Знаю что. - Пит, - шепчу я с упавшим сердцем. - О нем заботились ради тебя, - кивает ментор. - Погибни он, ты отказалась бы от любых союзов. Нельзя же было оставить тебя совсем без защиты. Будничный тон, невозмутимое выражение лица. Хотя нет, лицо слегка посерело. - Где он? - рассерженно шиплю я. - Пита забрали в столицу вместе с Джоанной и Энорабией, - произносит Хеймитч. И смутившись, отводит глаза. Теоретически оружие у меня отобрали. Однако не стоит недооценивать вред, который могут нанести человеческие ногти, особенно если застать жертву врасплох. Бросившись через стол, я впиваюсь Хеймитчу прямо в лицо и расцарапываю его до крови, зацепив один глаз. Мы оба кричим друг на друга, плюемся бранью и обвинениями. Финник с трудом оттаскивает меня. Знаю ментор готов разорвать меня на куски, но нельзя, ведь я - пересмешница. Да, пересмешница, которая и сама не желает жить. Кто-то приходит на помощь Финнику, и вот я опять лежу на столе. Тело обездвижено, запястья крепко прикручены. В ярости снова и снова бью затылком об изголовье. В руку грубо втыкают иглу. Сердце пронзает такая боль, что я прекращаю бороться и только реву, словно умирающий зверь, пока совсем не срываю голос. Лекарство не усыпляет, а лишь усмиряет. Боль никуда не уходит; она только притупляется, как бы смазывается, и долго - наверное, целую вечность - не выпускает меня из своих когтей. Кто-то меняет трубочки. Со мной говорят успокаивающими, сочувственными голосами, однако слова скользят мимо. Все мои мысли - о Пите. Где-то там он лежит на похожем столе, и кто-то пытается выудить сведения, которых у него никогда не было. - Китнисс... Китнисс, прости. - Голос Финника, лежащего на соседней кровати, ухитряется проникнуть в мое сознание - вероятно, из-за того, что мы одинаково страдаем. - Я хотел вернуться за ним и Джоанной, но не мог пошевелиться. Ответа не будет. Благие намерения Одэйра интересуют меня меньше всего. - Из них двоих Джоанне придется намного хуже. Пит ничего не знает, и они очень скоро в этом удостоверятся. Убивать его тоже нельзя: вдруг получится использовать против тебя... - В качестве приманки? - подхватываю я, глядя в потолок. - Как Энни - против тебя, да, Финник? Слышатся приглушенные рыдания, но мне плевать. Эту дурочку, наверное, даже не станут допрашивать. Она ускользнула от окружающих в прошлое, в свои Голодные игры. И, может статься, я скоро ее догоню. Пожалуй, я тоже схожу с ума, просто им не хватает духу сказать об этом в лицо. Да, мой рассудок определенно на грани... - Как бы я хотел, чтобы она умерла, - произносит Финник. - Она, и другие, и мы тоже. Это лучший выход. Что тут ответишь? Не мне с ним спорить. Давно ли сама бродила по планолету со шприцем в руке, собираясь прикончить Пита. Неужели я в самом деле искренне желаю ему смерти? Нет, больше всего мне хочется... хочется возвратить его. Но это уже невозможно. Даже если мятежники свергнут правительство Капитолия, президент Сноу наверняка позаботится о том, чтобы напоследок пленнику перерезали горло. Нет. Пита не вызволить, не вернуть. Может, смерть - и впрямь лучший выход. Да, но поймет ли он - или продолжит бороться? Сил у него достаточно, да и язык хорошо подвешен. Догадается ли мой бывший напарник, что для него еще есть надежда? А если догадается - воспользуется ли? Он ведь не рассчитывал на такой поворот событий. На деле, Пит уже мысленно готовился к неминуемой гибели. Возможно, узнав, что меня спасли, он еще и обрадуется. Решит, будто выполнил свою миссию. Ненавижу его. Кажется, даже больше, чем Хеймитча. Через какое-то время я сдаюсь. Перестаю разговаривать, отвечать на вопросы, отказываюсь от воды и пищи. Пусть колют мне в вены все, что им заблагорассудится, - этого мало, чтобы поддерживать на плаву человека, утратившего волю к жизни. Кстати, любопытная мысль: когда я умру, Пита могут наконец оставить в покое. Хотя бы в качестве безгласого прислужника будущим трибутам Двенадцатого дистрикта. А там, со временем, можно будет подумать и о побеге. Получается, моя смерть еще могла бы его спасти. Впрочем, неважно. Достаточно и того, чтобы умереть назло. Прежде всего, назло Хеймитчу ведь именно он превратил и меня, и Пита в марионеток. А я-то ему доверяла. Сама отдала в руки то, что было мне дорого... Предатель. «Вот почему тебя и не допускают к серьезным планам», - сказал он. Верно. Кто же в здравом уме свяжется с девушкой, не способной увидеть разницу между врагом и другом? Бесконечно подходят люди, чтобы поговорить, но для меня теперь их голоса - точно стрекот насекомых из джунглей. Бессмысленные, отдаленные звуки. Опасные, только если к ним подойти слишком близко. Стоит мне различить хоть слово, как я начинаю стонать и требовать успокоительного, потом уже все безразлично. И вот однажды, открыв глаза, я вижу перед собой человека, от которого не могу отгородиться. Того, кто не намерен ни заискивать, ни объясняться, ни умолять меня перемениться. Ему одному известно, как я устроена. - Гейл, - шепчу я. - Привет, Кискисс. - Он подается вперед и убирает прядку волос, упавшую мне на глаза. Половину лица у него покрывает свежий ожог, одна рука покоится в перевязи, а под шахтерской робой белеют бинты. Что произошло? Откуда Гейл вообще здесь взялся? Похоже, дома стряслось что-то ужасное. Не то чтобы я позабыла о Пите - скорее, вспомнила остальных близких мне людей. Стоило бросить взгляд на Гейла, и они ворвались в мою действительность, настойчиво требуя внимания. - Прим? - выдыхаю я. - Жива. И твоя мама тоже. Я их вовремя вытащил. - Значит, они уже не в Двенадцатом дистрикте? - После Голодных игр появились планолеты. Сыпали зажигательными бомбами. - Гейл запинается. - Ну, ты же помнишь, что случилось с Котлом. Помню. Я видела пожар. Старый склад был пропитан угольной пылью. Как и весь дистрикт. Представляю себе дождь из зажигательных бомб над Шлаком, и внутри поднимается новая волна ужаса. - Они уже не в Двенадцатом дистрикте? - повторяю я. Как будто слова могут защитить от правды. - Китнисс, - ласково произносит Гейл. Точно таким же голосом он обращается к раненому животному, прежде чем нанести смертельный удар. Безотчетно прикрываюсь рукой, но собеседник перехватывает и крепко сжимает запястье. - Не надо, - шепчу я. Однако Гейл не из тех, кто стал бы хранить от меня секреты. - Китнисс, Дистрикта номер двенадцать больше нет. |