| Вероника Рот - Четыре. История дивергента, 2015 | |
|
HW100 - 45000
UAW55 - 105000 RRW100 - 175000 PKRR - 7500 |
Вероника Рот Четыре. История дивергента 2015 Моим славным и мудрым читателям Предисловие Вначале я писала «Дивергента» от лица Тобиаса Итона - парня из фракции Альтруизма. У Тобиаса есть некоторые проблемы с отцом, и он жаждет сбежать из своей фракции. Через тридцать страниц я достигла мертвой точки, поскольку Тобиас не вполне годился на роль главного рассказчика. Четыре года спустя, когда я вновь вернулась к этой книге, то нашла подходящего героя - девушку Трис из фракции Альтруизма, которая решила испытать себя. Но я не забывала и о Тобиасе - он вошел в мою историю под прозвищем Четыре - как инструктор, друг и парень Трис, равный ей во всем. Мне всегда хотелось раскрыть его характер, потому что Тобиас представлялся мне по-настоящему живым каждый раз, когда появлялся на страницах книги. Я считаю его сильным персонажем во многом из-за того, что он всегда старается преодолевать трудности, умудряясь даже в чем-то преуспеть. Действие трех первых рассказов - «Перешедший», «Неофит» и «Сын» - происходит до встречи Тобиаса и Трис. Здесь же показан путь Тобиаса из Альтруизма в Лихачество и описывается то, как он развивал свою силу и стойкость. В последнем произведении - «Предатель», - хронологически пересекающемся с серединой «Дивергента», Тобиас знакомится с Трис. Мне очень хотелось описать их первую встречу, но она, к сожалению, не вписывалась в ход повествования романа «Дивергент». Зато теперь все детали можно найти в конце этой книги. Итак, здесь появляется Трис - ее история ведется как раз с того момента, когда Трис стала контролировать свою жизнь, не забывая о собственной личности. Кроме того, на этих страницах мы можем проследить такой же путь, проделанный Тобиасом. А остальное, как говорится, уже вошло в историю. Вероника Рот Перешедший Я выхожу из симуляции с криком. Мои губы болят, и я прижимаю к ним ладонь. Когда я подношу ее к глазам, то вижу кровь на кончиках пальцев. Должно быть, я прикусил их во время испытания. Женщина из лихачей, следящая за моим индивидуальным испытанием, - она представилась Тори - как-то странно смотрит на меня. Потом она откидывает свои черные волосы назад и завязывает их в узел. Ее руки целиком покрыты татуировками, изображающими пламя, лучи света и крылья ястреба. - Ты знал, что все происходило не по-настоящему? - бросает мне Тори, выключая систему. Ее голос звучит небрежно, но ее тон - просто-напросто привычка, выработанная годами. Я сразу это понимаю. Я всегда замечаю такие вещи. Внезапно я слышу свое сердцебиение. Отец предупреждал меня о подобной реакции. Он сказал, что меня спросят, осознавал ли я происходящее во время симуляции. И он посоветовал, как мне ответить. - Нет, - говорю я. - Думаешь, я бы прокусил губу, будь я в сознании? Тори сверлит меня взглядом в течение нескольких секунд, покусывает пирсинг в губе и произносит: - Поздравляю. Твой результат - Альтруизм. Я киваю, но слово «Альтруизм», как петля, сжимается вокруг моей шеи. - Разве ты не рад? - произносит Тори. - Члены моей фракции будут очень рады. - Я спросила не о них, а о тебе, - уточняет она. Уголки губ и глаз Тори опущены вниз, будто под тяжестью веса, как будто она о чем-то грустит. - В комнате безопасно. Здесь ты можешь говорить все, что угодно. Еще до того как я пришел сегодня в школу, я знал, к чему приведет мой выбор в индивидуальном испытании. Я предпочел еду, а не оружие. Я кинулся к злобной собаке - буквально впился в ее пасть, - чтобы спасти маленькую девочку. Я знал, что когда испытание закончится, результатом будет Альтруизм. Если честно, я до сих пор не представляю, как бы я поступил, если бы отец не посоветовал мне, что делать, и если бы он не следил за моим испытанием издалека. Что еще я мог ожидать? В какой фракции я бы хотел оказаться? В любой. В любой, кроме Альтруизма. - Я рад, - твердо отчеканиваю я. Что бы Тори ни говорила - здесь вовсе не безопасно. Нигде небезопасно, нигде нельзя сказать правду или поделиться секретом. Я по-прежнему чувствую, как зубы пса смыкаются у меня на руке, разрывая кожу. Я киваю Тори и направляюсь к двери, но она берет меня за локоть, прежде чем я успеваю уйти. - Тебе нужно сделать свой собственный выбор, - заявляет она. - Остальные преодолеют себя, будут двигаться дальше, что бы ты ни решил. Но ты никогда не сможешь быть, как они. Я открываю дверь и ухожу прочь. * * * Я возвращаюсь в столовую и сажусь за стол альтруистов рядом с людьми, которые едва меня знают. Отец не разрешает мне появляться практически ни на одном общественном мероприятии. Он утверждает, что я натворю что-нибудь и испорчу его репутацию. А я и не рвусь. Мне лучше всего затаиться у себя комнате в нашем тихом доме, а не маяться в окружении почтительных и смиренных альтруистов. В результате моего постоянного отсутствия другие члены фракции опасаются меня, будучи уверенными, что со мной что-то не так: дескать, я больной, безнравственный или просто странный. Даже те, кто охотно кивают мне в знак приветствия, стараются не смотреть мне прямо в глаза. Я сижу, сжимая колени и наблюдая за окружающими, пока остальные заканчивают свои испытания. Стол эрудитов завален книгами, но не все заняты чтением - многие только притворяются. Они просто болтают, утыкаясь носами в книги каждый раз, когда думают, что на них смотрят. У правдолюбов, как всегда, кипят громкие дебаты. Члены Товарищества смеются и улыбаются, доставая из карманов еду и передавая ее по кругу. Громкие и шумные лихачи качаются на стульях, толкаясь, пугая и дразня друг друга. Я хотел попасть в любую фракцию. В любую, кроме своей, где уже давно решили, что я недостоин их внимания. Наконец в столовой появляется женщина-эрудит и поднимает руку, призывая к тишине. Фракции Альтруизма и Эрудиции тотчас замолкают, но лихачи, члены Товарищества и правдолюбы никак не угомонятся, поэтому женщина вынуждена крикнуть во всю мощь легких: «Тихо!» - Индивидуальные испытания завершены, - произносит она, понизив голос. - Помните, что вам запрещено обсуждать свои результаты с кем бы то ни было, даже с друзьями и родственниками. Церемония выбора состоится завтра во «Втулке». Приходите как минимум за десять минут до начала. А теперь вы свободны. Все кидаются к дверям, кроме нас - мы ждем, пока толпа разойдется, чтобы хотя бы встать из-за стола. Я знаю, куда торопятся альтруисты - они шагают по коридору, через парадные двери, на остановку. Они могут простоять там больше часа, пропуская других членов фракций. Я не уверен, что смогу вынести гнетущую тишину. Поэтому, вместо того чтобы присоединиться к альтруистам, я выскальзываю в боковую дверь и иду по переулку, который вьется возле школы. Я бывал здесь и раньше, но обычно я медленно ползу по дороге, не желая быть замеченным или услышанным. Сегодня мне хочется бежать. Я несусь до конца аллеи по пустой улице, перепрыгивая водосточные канавы на тротуаре. Моя свободная куртка с эмблемой Альтруизма колышется на ветру, и я снимаю ее с плеч, позволяя ей развеваться позади меня, как флаг, а затем отпускаю. На ходу я закатываю рукава рубашки до локтей и замедляю темп, когда тело устает от бешеной гонки. Кажется, что весь Город пролетает мимо меня в тумане, и здания сливаются в мутное пятно. Я слышу звук своих шагов будто издалека. Наконец я останавливаюсь - мышцы горят. Я нахожусь в квартале изгоев, который располагается между сектором Альтруизма, штаб-квартирой Эрудиции, штаб-квартирой правдолюбов и общей территорией. На каждой встрече фракции наши лидеры - обычно в лице моего отца - убеждают нас не бояться изгоев и относиться к ним как к обычным людям, а не как к сломленным, потерянным созданиям. Но я их не боюсь - у меня даже не возникало подобных мыслей. Теперь я бреду по тротуару и заглядываю в окна зданий. В основном я вижу только старую мебель, голые стены и пол, усыпанный мусором. Когда большая часть жителей покидала Город (а, по-видимому, именно так и было, поскольку некоторые дома до сих пор пустуют), они никуда не торопились, потому что их жилища все еще очень чистые. Но в квартирах уже не осталось ничего интересного. Однако, минуя одно из зданий на углу, я кое-что замечаю. Комната за окном выглядит заброшенной, как и другие помещения, но в ней теплится крохотный горящий уголек. Я щурюсь и торможу напротив окна, а потом пробую его открыть. Вначале рама не поддается, но вскоре мне удается пошевелить туда-сюда, и створка откидывается наверх. Я просовываю вперед свое тело, а затем ноги и опускаюсь на пол бесформенной кучей. Поцарапанные локти зудят от боли. Здесь пахнет приготовленной едой, дымом и едким потом. Я медленно подхожу к угольку, вслушиваясь в тишину. Но до меня не доносятся голоса, которые могли бы свидетельствовать о присутствии изгоев. Окна в соседней комнате закрашены краской и замазаны грязью, но блеклый лучик света просачивается сквозь стекла, и я различаю на полу сложенные тюфяки и старые консервные банки с остатками высохшей еды. В центре комнатушки установлен небольшой мангал. Практически все угли побелели, отдав свое тепло очагу, но один из них еще тлеет, а это означает, что недавно тут кто-то побывал. И, судя по запаху и обилию банок и одеял, тут обитало несколько человек. Меня всегда учили, что изгои живут отдельно друг от друга, не объединяясь в группы. Теперь, глядя на это место, я удивляюсь, почему я верил подобной ерунде. Почему бы им не жить в группах, как мы? Такова природа человека. - Что ты здесь делаешь? - настойчиво спрашивает чей-то голос, и по моему телу будто проходит электрический заряд. Я оборачиваюсь и вижу грязного человека с бледным одутловатым лицом. Он стоит в соседней комнате и вытирает руки рваным полотенцем. - Я просто... - бормочу я и кошусь на мангал. - Я просто увидел огонь. - Ага, - незнакомец засовывает уголок полотенца в задний карман брюк и направляется к двери. Мужчина облачен в черные штаны с логотипом Правдолюбия, залатанные синей тканью Эрудиции, и в серую рубашку Альтруизма. Такая же рубашка сейчас на мне. Он худой, как щепка, но кажется сильным. Достаточно сильным, чтобы навредить мне, но я не думаю, что он станет так поступать. - Тогда спасибо, - отвечает он. - Хотя здесь ничего и не горит. - Вижу, - соглашаюсь я. - Что это за место? - Мой дом, - отвечает мужчина, холодно улыбаясь. У него не хватает одного из зубов. - Я не ждал гостей, поэтому не удосужился прибраться. Я перевожу взгляд на разбросанные банки. - Вы, наверное, ворочаетесь во сне, раз у вас целая куча одеял. - Никогда не встречал Сухарей, которые столь нагло лезут в чужие дела, - цедит мужчина. Он подходит ближе ко мне и щурится: - Твое лицо мне немного знакомо. Я точно знаю, что мы не встречались раньше - по крайней мере, не там, где живу я - среди одинаковых домов в самом однообразном районе Города и в окружении людей в одинаковой серой одежде с коротко подстриженными волосами. Но потом я понимаю - несмотря на то что мой отец прячет меня ото всех, он по-прежнему остается лидером совета, одним из самых выдающихся людей в Городе, а мы с ним все-таки похожи. - Извините за беспокойство. - Я стараюсь говорить как можно более спокойно. - Мне уже пора. - Я точно тебя знаю, - бурчит мужчина. - Ты - сын Эвелин Итон, верно? При звуке ее имени я замираю. Я не слышал его несколько лет - мой отец никогда не произносит его вслух и делает вид, что ему вообще невдомек, кто такая Эвелин. Странно снова быть связанным с ней, даже просто внешним сходством. Это - как надеть старую одежду, из которой ты уже вырос. - Откуда вам о ней известно? - вырывается у меня. Должно быть, он знал ее хорошо, если увидел нашу схожесть, хотя моя кожа бледнее, а глаза - голубые, в отличие от ее карих. Большинство людей не обращало на меня внимания, поэтому никто не замечал, что у нас обоих длинные пальцы, крючковатые носы, прямые нахмуренные брови. Мужчина немного медлит, затем отвечает: - Она вместе с другими альтруистами иногда помогала нам. Раздавала еду, одеяла, одежду. У нее было запоминающееся лицо. Кроме того, она была замужем за главой совета. По-моему, ее знал каждый. Иногда я понимаю, что люди врут, просто ощущая их интонации - и мне становится не по себе - так чувствует себя эрудит, когда читает грамматически неправильное предложение. А мужчина наверняка запомнил мою мать явно не потому, что однажды она подала ему консервированный суп. Но мне так хочется услышать о ней побольше, но пока я не акцентируюсь на этом вопросе. - Она умерла, вы в курсе? - спрашиваю я. - Очень давно. - Правда? - Он слегка кривит губы. - Очень жаль. Странно торчать в сырой комнатушке, где пахнет телами и дымом, среди пустых банок, которые сюда никак не вписываются и наводят на мысли о бедности. Но здесь чувствуется свобода, а в отказе состоять в условных классах, которые мы сами придумали, есть что-то привлекательное. - Думаю, у тебя завтра Церемония выбора. Ты выглядишь слишком взволнованным, - заявляет мужчина. - Какая фракция подходит тебе по результату индивидуального испытания? - Мне нельзя рассказывать об этом кому бы то ни было, - отрезаю на автомате. - А я - не кто-то, я никто. Вот что значит - быть без фракции. Я по-прежнему молчу. Запрет на разговоры о результате моего испытания или на любые другие секреты твердо закреплен у меня на подкорке. Я постоянно помню о всех наших правилах. Нельзя измениться за одну секунду. - Так ты из тех, кто четко следует указаниям. - Его голос звучит так, будто он разочарован. - А твоя мама как-то призналась мне, что попала в Альтруизм по инерции. По пути наименьшего сопротивления. - Он пожимает плечами. - Но поверь мне, сынок, иногда стоит бунтовать. Меня охватывает гнев. Он не должен говорить о моей матери так, словно она ему ближе, чем мне. Он не должен вынуждать меня расспрашивать об Эвелин лишь потому, что когда-то она, возможно, приносила ему еду. Он вообще не должен мне ничего рассказывать - он никто, изгой, одиночка, ничтожество. - Да? - говорю я. - Тогда посмотрите, к чему привел вас этот бунт. Живете среди мусора и пустых консервных банок в разрушенных зданиях. Не очень-то привлекательно, на мой взгляд. И я направляюсь прямо к дверному пролету, ведущему в соседнюю комнатушку. Я понимаю, что входная дверь находится где-то рядом - мне все равно, где именно, - сейчас главное поскорее выбраться отсюда. Я осторожно протискиваюсь к двери, стараясь не наступить на одеяла. Когда я открываю ее, то попадаю в коридор. Мужчина бросает мне вслед: - Я лучше буду жрать из банки, чем позволю какой-либо фракции меня сломать. Я не оборачиваюсь. * * * Добравшись до дома, я сажусь на крыльцо и в течение некоторого времени глубоко вдыхаю прохладный весенний воздух. Именно мама всегда, сама того не зная, научила меня тайком наслаждаться такими моментами - минутами свободы. Я видел, как она выскальзывала из нашего жилища после заката, пока мой отец спал. Мама тихонько возвращалась обратно рано утром - когда солнечный свет только начинал брезжить над Городом. Она ловила эти моменты, даже будучи рядом с нами. Застыв у раковины с закрытыми глазами, она так сильно абстрагировалась, что даже не слышала, когда я заговаривал с ней. Но, наблюдая за ней, я понял еще кое-что - такие мгновения не могут длиться вечно. Поэтому я, в конце концов, счищаю следы цемента со своих серых брюк и вхожу в дом. Отец сидит в большом кресле в гостиной в окружении бумаг. Я выпрямляюсь, чтобы он не ругал меня за сутулость, и направляюсь в сторону лестницы. Может, мне удастся пройти в свою комнату незамеченным. - Как твой индивидуальный тест? - спрашивает отец и показывает на диван, приглашая меня присесть. Я аккуратно переступаю через пачку бумаг на ковре и сажусь туда, куда он указал - на самый край подушки, чтобы можно было быстро встать. - Ну и?.. - Он снимает очки и поднимает глаза. В его голосе сквозит напряжение - такое, которое появляется после тяжелого рабочего дня. Нужно вести себя осторожнее. - Какой у тебя результат? Я даже не думаю о том, чтобы промолчать. - Альтруизм. - И все? Я хмурюсь. - Нет, разумеется. - Не смотри на меня так, - произносит отец, и я тут же разглаживаю брови. - Во время твоего испытания не случилось ничего странного? Если говорить начистоту, то в тот момент я понимал, где нахожусь. Я осознавал, что мне только кажется, будто я очутился в столовой средней школы - ведь на самом деле я лежал ничком в комнате для тестов, а мое тело соединялось с системой с помощью множества проводов. Вот что было странно. Но я не хочу говорить об этом сейчас, когда я чувствую, как злость назревает внутри отца, словно буря. - Нет, - бормочу я. - Не лги мне, - отчеканивает он, и его пальцы сжимают мою руку, как тиски. - Я и не лгу, - возражаю я. - Мой результат - Альтруизм, как и предполагалось. Та женщина даже и не глянула на меня, когда все закончилось. Честно. Отец отпускает меня. Кожа пульсирует в том месте, где он вцепился в меня. - Хорошо, - произносит он. - Уверен, тебе есть над чем подумать. Иди в свою комнату. - Да, сэр. Я встаю и с облегчением покидаю гостиную. - Ах да, - добавляет отец. - Сегодня ко мне заглянут члены совета, так что поужинай пораньше. - Да, сэр. * * * Перед закатом я перехватываю ужин - две булочки, сырая морковь еще с ботвой, кусок сыра, яблоко, остатки курицы без приправы. Вся еда на вкус одинаковая - как пыль и клей. Я жую, уставившись на дверь, чтобы не столкнуться с коллегами отца. Ему не понравится, если я буду внизу, когда они придут. Я допиваю стакан воды, когда первый член совета появляется у нас на крыльце и стучит в дверь, поэтому я бросаю все и спешу через гостиную, прежде чем отец подходит к двери. Он ждет, уставившись на меня и положив руку на дверную ручку, а я быстро скрываюсь за перилами. Затем отец кивает на лестницу, и я быстро поднимаюсь по ступеням. - Здравствуй, Маркус. - До меня доносится голос Эндрю Прайора - одного из близких друзей отца по работе, что в принципе не значит ничего, поскольку никто не знает моего отца по-настоящему. Даже я. Я наблюдаю за Эндрю, скрючившись на лестничной площадке. Он вытирает ноги о коврик. Иногда я вижу его с семьей. Эта идеальная ячейка общества альтруистов - Эндрю, Натали и их дети (они не близнецы, но погодки, кстати, они на два класса младше меня). Порой они все вместе спокойно прогуливаются по улице, кивая прохожим. Во фракции Альтруизма Натали занимается организацией благотворительных мероприятий в поддержку изгоев - наверное, моя мать с ней общалась, хотя она и нечасто посещала подобные мероприятия, как и я, так как она предпочитала не выносить свои секреты за пределы дома. Внезапно Эндрю встречается со мной взглядом, и я убегаю по коридору в свою комнату и захлопываю дверь. Как и следовало ожидать, воздух здесь такой же разреженный и чистый, как в комнате любого другого члена фракции Альтруизма. Мои серые простыни и одеяла плотно подоткнуты под тонкий матрас. Учебники сложены в идеальную стопку на столе из фанеры. Небольшой комод, в котором лежат одинаковые комплекты одежды, стоит возле окошка, которое по вечерам пропускает внутрь лишь редкие лучи солнца. Через стекло я вижу соседний дом, который ничем не отличается от нашего, разве что располагается ближе к востоку. Я знаю, что мама оказалась в Альтруизме по инерции. Надеюсь, что тот человек не врал мне и точно передал мне ее слова. Я догадываюсь, что может произойти и со мной, когда я с ножом в руке буду стоять среди чаш с фракционными символами. Есть четыре фракции, о которых мне ничего толком неизвестно, - я им не доверяю и не разбираюсь в их обычаях. Существует лишь одна предсказуемая и понятная мне фракция. Если, выбрав Альтруизм, я и не получу счастливую жизнь, то хотя бы не покину привычное место. Я сажусь на краешек кровати. Нет, не буду, думаю я, а затем подавляю свою мысль, потому что уверен в ее происхождении - это детский страх перед человеком, который вершит суд в нашей гостиной. Ужас перед человеком, кулаки которого я знаю лучше, чем объятия. Я проверяю, закрыта ли дверь и еще на всякий случай подпираю ручку стулом. Затем наклоняюсь и тянусь к сундуку, который хранится под кроватью. Моя мама дала его мне, когда я был еще маленький, и сказала отцу, что обнаружила его где-то в переулке и он нужен ей, чтобы складывать туда одеяла. Когда мы добрались до моей комнаты, она приложила палец к губам, аккуратно водрузила сундук на кровать и откинула его крышку. Внутри оказалась голубая скульптура, напоминающая водопад. Она была сделана из прозрачного и безупречно отполированного стекла. - Для чего это нужно? - спросил я. - Ни для чего конкретного, - ответила мама и улыбнулась слегка натянутой боязливой улыбкой. - Но оно может изменить кое-что здесь. - Она дотронулась до своей груди, прямо над сердцем. - Иногда красивые вещи способны многое изменить. С тех пор я складывал сюда всякие штуки, которые другие бы сочли бесполезными, - старые очки без стекол, части бракованных материнских плат, свечи зажигания, неизолированные провода, отломанное горлышко зеленой бутылки, ржавое лезвие ножа. Понятия не имею, посчитала бы мама мои находки прекрасными, но каждая из них поразила меня, как и та стеклянная скульптура. В общем, я решил, что они являются тайными и ценными только потому, что о них забыли другие люди. Поэтому сейчас, вместо того чтобы обдумать результат испытания, я достаю вещицы из сундука и поочередно верчу их в руках, чтобы детально все их запомнить. * * * Поступь Маркуса в коридоре заставляет меня опомниться. Я валяюсь на постели в окружении рассыпанных по матрасу вещей. Подходя ближе к двери, он замедляет шаг. Я хватаю свечи зажигания, материнские платы и провода, кидаю их обратно в сундук и закрываю его на замок, убрав ключ в карман. В последнюю секунду, когда дверная ручка уже начинает двигаться, я понимаю, что скульптура по-прежнему покоится на кровати. Я засовываю ее под подушку и запихиваю сундук под кровать. Потом бросаюсь к стулу и отодвигаю его от двери, чтобы отец мог войти. Переступив порог, он с подозрением косится на стул в моих руках. - Зачем он здесь? - спрашивает он. - Ты хотел от меня закрыться? - Нет, сэр. - Это вторая твоя ложь за сегодняшний день, - изрекает Маркус. - Я не воспитывал тебя вруном. - Я... - мямлю я и умолкаю. Я не могу придумать никакого оправдания, поэтому просто закрываю рот и отношу стул на его законное место - к столу, где возвышается идеальная стопка учебников. - Чем ты здесь занимался, украдкой от меня? - допытывается отец. Я быстро хватаюсь за спинку стула и таращусь на свои книги. - Ничем, - тихо отвечаю я. - Ты лжешь мне в третий раз, - произносит отец низким, но жестким голосом. Он направляется в мою сторону, и я инстинктивно отхожу назад. Но вместо того чтобы подойти ко мне, он наклоняется и достает из-под кровати сундук. Старается открыть крышку, но та не поддается. Страх пронзает меня словно лезвие. Я судорожно сжимаю край рубашки, но не чувствую пальцев. - Твоя мать утверждала, что сундук предназначен для одеял, - продолжает отец. - Говорила, что ты мерзнешь по ночам. Но я никогда не мог понять, почему ты запираешь его, если в нем хранятся обычные одеяла? Он протягивает руку ладонью вверх и вопросительно приподнимает брови. Разумеется, он хочет ключ. И я вынужден отдать его отцу, потому что он сразу догадался, что я вру. Он все обо мне знает. Я лезу в карман и кладу ключ ему в руку. Теперь я не чувствую своих ладоней, мне не хватает воздуха - такое происходит каждый раз, когда я понимаю, что отец сейчас сорвется. Я закрываю глаза, когда он открывает сундук. - Что у тебя здесь спрятано? - Он небрежно шарит по моим ценностям, раскидывая их в разные стороны. Затем достает вещицы одну за одной и швыряет их на кровать. - Зачем тебе это?!. Я вздрагиваю снова и не могу ему ответить. Мне это не за чем. Ничего из вещей мне не нужно. - Ты потакаешь своим слабостям! - кричит отец и сталкивает сундук с края кровати, от чего его содержимое рассыпается по полу. - Ты отравляешь наш дом эгоизмом! Я холодею. Он бьет меня в грудь. Я оступаюсь и ударяюсь о комод. Он замахивается, чтобы ударить меня, и я, со стянутым от страха горлом, выдавливаю: - Церемония выбора, папа! Его замахнувшаяся рука останавливается, и я съеживаюсь, спрятавшись от него за комодом. Перед глазами туман, я ничего не вижу. Обычно он старается не оставлять синяков на моем лице, особенно перед важными событиями. Ему-то известно, что уже завтра люди будут глазеть на меня и следить за моим выбором. Отец опускает руку, и на мгновение мне кажется, что его гнев утих и он не будет меня бить. Но он цедит сквозь зубы: - Ладно. Сиди здесь. Я провисаю, облокотившись на комод. Теперь и гадать нечего - он ушел не для того, чтобы все обдумать, а потом извиниться. Он никогда так не делает. Он вернется с ремнем, а отметины, которые он оставит на моей спине, можно будет легко скрыть за рубашкой и покорным, отреченным выражением лица. Я поворачиваюсь. Меня всего трясет. Я цепляюсь за край комода и жду. * * * В ту ночь я спал на животе. Я не мог думать ни о чем, кроме боли. На полу рядом со мной валялись ржавые ошметки и обломки. Отец бил меня до тех пор, пока мне не пришлось зажать во рту кулак, чтобы заглушить крик. Потом он топтался по каждой вещи, пока не раздавил ее или не помял до неузнаваемости. А затем он швырнул сундук об стену, так что крышка сорвалась с петель. В голове возникла мысль: «Если я выберу Альтруизм, то никогда не смогу сбежать от него». Я зарываюсь лицом в подушку. Но у меня недостаточно сил, чтобы противостоять инерции Альтруизма, и страх возвращает меня на путь, выбранный для меня отцом. * * * На следующее утро я принимаю холодный душ, но не для того, чтобы сохранить горячую воду, как это рекомендуется во фракции Альтруизма, а потому, что он охлаждает мою спину. Я медленно надеваю свободную и простую одежду Альтруизма и встаю перед зеркалом, чтобы обрезать волосы. - Позволь мне, - говорит отец, показавшись в другом конце коридора. - Ведь сегодня у тебя Церемония выбора. Я кладу машинку для стрижки на выступ от выдвижной панели и пытаюсь выпрямиться. Отец встает позади меня, и я отвожу взгляд, когда машинка начинает жужжать. У лезвия только одна насадка - для мужчин-альтруистов есть лишь одна приемлемая длина волос. Я вздрагиваю, когда отец придерживает мою голову, и надеюсь, что он не замечает моей паники. Меня пугает даже его легкое прикосновение. - Ты знаешь, что будет, - изрекает он и закрывает мое ухо левой рукой, проводя машинкой по моему черепу. Сегодня он боится поцарапать мою кожу, а вчера заявился ко мне с ремнем. Внезапно по моему телу словно разливается яд. Как забавно! Мне уже смешно. - Будешь стоять, пока тебя не вызовут, затем выйдешь вперед и возьмешь нож. Сделаешь надрез и капнешь кровью в нужную чашу. - Наши глаза встречаются в зеркале, и на его губах появляется подобие улыбки. Он касается моего плеча, и я понимаю, что теперь мы почти одинакового роста и одинаковой комплекции, хотя я до сих пор чувствую себя очень маленьким по сравнению с ним. Он мягко добавляет: - Боль от надреза быстро исчезнет. А когда ты сделаешь выбор, все закончится. Интересно, он вообще помнит, что случилось вчера? Или он убрал недавнее воспоминание в специальный отдел в своем мозгу, отделив чудовище от заботливого отца? Но у меня подобного разделения нет, и я вижу все его личности, наслоенные одна на другую - монстра и отца, главу совета и вдовца. Вдруг мое сердце начинает биться как бешеное. Лицо горит, и мне едва удается совладать с собой. - Не переживай, я как-нибудь перетерплю боль, - отвечаю я. - У меня накоплен большой опыт. На мгновение я вижу в зеркале его пронзительный взгляд, и вся моя злость улетучивается, уступая место привычному страху. Но отец спокойно выключает машинку, кладет ее на выступ и спускается по лестнице, оставив меня, чтобы я подмел обрезанные волосы, стряхнул их с плеч и шеи и убрал машинку в ящик в ванной. Когда я возвращаюсь в комнату, то просто таращусь на растоптанные вещи на полу. Я аккуратно собираю их в кучу и кладу в мусорную корзину рядом с письменным столом. Поморщившись, я встаю на ноги. Мои колени дрожат. Несмотря на никчемную жизнь, которую я себе уготовил, на разрушенные остатки того немного, что у меня было, я решаю, что мне нужно выбираться отсюда. Это сильная мысль. Я чувствую, как ее мощь звенит во мне будто колокольчик, поэтому я обдумываю ее снова. Мне нужно выбираться. Я подхожу к кровати и просовываю руку под подушку. Скульптура моей мамы по-прежнему лежит в безопасности - ярко-голубая и блестящая в утреннем свете. Я ставлю ее на стол, возле стопки книг и покидаю комнату, закрывая за собой дверь. Я слишком нервничаю, чтобы есть, но внизу я все равно запихиваю кусок тоста в рот, чтобы отец не задавал никаких вопросов. Лучше не волноваться. Теперь он делает вид, что меня не существует. Он притворяется, что не видит, как я дрожу всякий раз, когда наклоняюсь, чтобы поднять крошки с пола. Нужно выбираться отсюда. Три слова теперь стали моей мантрой. Вот единственное, за что я могу уцепиться. Отец заканчивает читать новости, которые фракция Эрудитов публикует по утрам, а я заканчиваю мыть посуду, и мы молча выходим из дома. Мы шагаем по тротуару, и он улыбается нашим соседям. У Маркуса Итона все всегда в идеальном порядке. Не считая его сына. Конечно, я не в порядке, я в вечном хаосе. Но сегодня я этому рад. Мы залезаем в автобус и встаем в проходе, чтобы другие могли сесть вокруг нас - идеальная картина, иллюстрирующая почтение альтруистов. Я наблюдаю за тем, как другие вваливаются в салон - шумные парни и девушки-правдолюбы, эрудиты с напускно-умными минами. Альтруисты встают, уступая свои места. Сегодня все едут в одно место - во «Втулку», черная колонна которой чернеет вдалеке. Ее шпили вонзаются в небо. Когда мы добираемся до «Втулки» и направляемся ко входу, отец кладет руку мне на плечо, вызывая болевые разряды по всех моих мышцах. Мне необходимо сбежать. Боль только стимулирует эту отчаянную мысль, которая гудит в моем сознании. Я упрямо преодолеваю ступеньки лестницы, ведущей в зал, где намечена Церемония выбора. Мне не хватает воздуха, но не из-за ломоты в ногах, а из-за слабого сердца, и мне делается хуже с каждой секундой. Маркус уже стирает капли пота со лба, а остальные альтруисты, как по команде, стискивают губы, чтобы не сопеть слишком громко, опасаясь показаться недовольными. Я поднимаю глаза к лестнице, которая маячит передо мной, и не могу думать ни о чем, кроме последнего шанса на побег. Мы поднимаемся до нужного этажа, и все на миг замирают, чтобы задержать дыхание перед тем, как войти. В зале тускло, окна зашторены, стулья расставлены вокруг чаш со стеклом, камнями, углем и землей. Я оказываюсь в очереди между девушкой-альтруисткой и парнем из фракции Товарищества. Маркус встает передо мной. - Ты знаешь, что делать, - бурчит он себе под нос. - Ты знаешь, какой выбор - правильный. Я в тебе уверен. - Я опускаю голову и молчу. - Скоро увидимся, - говорит он, отходит в сторону секции Альтруизма и садится в переднем ряду рядом с главами совета. Постепенно люди начинают заполнять зал - те, кому предстоит сделать выбор, жмутся с краю, а зрители устраиваются на стульях посередине. Двери закрываются, и воцаряется тишина. Представитель совета от фракции Лихачества направляется к трибуне. Его зовут Макс. Он обхватывает руками кафедру, и даже со своего места мне видно, что все его костяшки в синяках. Лихачей учат драться? Наверное, да. - Добро пожаловать на Церемонию выбора, - произносит Макс, и его звучный тембр сразу же заполняет зал. Ему не требуется микрофон - его голос достаточно громкий и сильный, чтобы проникнуть в мой череп и целиком окутать мозг. - Сегодня вы выбираете свои фракции. До этого момента вы шли по пути своих родителей и жили по их правилам. Сегодня вы обретете свой собственный путь и будете сами устанавливать правила. Не сомневаюсь, что мой отец презрительно кривит губы во время этой типичной для лихача речи. Мне хорошо известны его привычки, и я едва не начинаю гримасничать, хотя и не разделяю его чувств. У меня нет какого-то особого мнения насчет лихачей. - Давным-давно наши предки поняли, что каждый из нас несет ответственность за зло, существующее в мире. Но люди не смогли прийти к единому ответу на вопрос: «Что такое зло?» - вещает Макс. - Одни считали, что корень зла - ложь... Я думаю о том, как год за годом я врал насчет синяков и порезов, о том, как покрывал Маркуса... - Другие - невежество, третьи считали, что оно заключается в агрессии... Мне вспоминаются безмятежные сады Товарищества, свобода от насилия и жестокости, которую я бы мог там обрести. - Кто-то считал корнем зла эгоизм. - Это для твоей же пользы, - сказал Маркус перед тем, как впервые ударил меня. Как будто избиение было актом самопожертвования с его стороны. Дескать, ему самому было больно это делать. Но я не замечал, чтобы он хромал по кухне сегодня утром... - А последняя группа считала, что всему виной - трусость. Из секции Лихачества раздается фырканье, и остальные лихачи начинают смеяться. Я думаю о страхе, который прошлую ночь не давал мне покоя, пока я не перестал что-либо чувствовать и мне стало трудно дышать. Я думаю о годах, в течение которых я превратился в пылинку под ногами моего отца. - Поэтому мы разделились на пять фракций - Правдолюбие, Эрудиция, Товарищество, Альтруизм и Лихачество. - Макс улыбается. - У каждой фракции имеются руководители, инструкторы, советники, лидеры и защитники. Таким образом, мы обретаем смысл жизни. - Он прочищает горло. - Ну, хватит. Приступим к делу. Выходите вперед, берите нож, делайте свой выбор. Первым вызывается Зеллнер Грегори. Кажется логичным, что боль от лезвия, распарывающего ладонь, должна остаться со мной - перетечь из старой жизни в новую. Однако даже утром я еще не знал, какую фракцию я выберу в качестве убежища. Грегори Зеллнер держит кровоточащую руку над чашей с землей. Теперь он член Товарищества. Товарищество с их дивно пахнущими садами и приветливыми людьми... Разве это не прекрасно? Меня бы приняли туда вместе со всеми моими недостатками. Там я бы получил одобрение, о котором давно мечтал, и, возможно, со временем я бы научился чувствовать себя комфортно, будучи самим собой. Но когда я смотрю на людей в красно-желтых одеждах, сидящих в секции Товарищества, то вижу спокойных, умиротворенных людей, способных утешать и поддерживать друг друга. Они слишком идеальные, слишком добрые, чтобы я мог присоединиться к ним, движимый яростью и страхом. Церемония продвигается чересчур быстро. - Роджерс Элена. Она выбирает Правдолюбие. Я знаю, что происходит в момент посвящения в правдолюбы. В школе о них множились всякие слухи, вроде того, что новый член фракции вынужден выложить старожилам свои секреты, которые из него буквально выцарапают. Чтобы присоединиться к Правдолюбию, пришлось бы снять все маски. Нет, я не могу пойти на такое. - Лавлэс Фредерик. Фредерик Лавлэс, одетый в голубое, делает надрез на ладони и окропляет кровью воду Эрудитов, от чего она становится насыщенно-розовой. Обучение дается мне достаточно легко, чтобы стать эрудитом, но я отлично понимаю, что я переменчив и эмоционален для этой фракции. Она задушит меня, а я хочу быть свободным, а не просто сменить одну тюрьму на другую. Я не успеваю опомниться, как уже вызывают девушку, стоящую рядом: - Эразмус Энн. Энн - одна из тех людей, кто за все время обменялся со мной лишь парой фраз, - делает шаг вперед и направляется к кафедре Макса. Дрожащими руками она принимает нож, режет ладонь и подносит руку к чаше Альтруизма. Для нее это несложный выбор. Ей не от чего бежать. Всего-то присоединится к радушному и доброму сообществу альтруистов. Кроме того, в течение многих лет никто из альтруистов не менял своих убеждений. По статистике Церемоний выбора, альтруисты чрезвычайно преданы своей фракции. - Итон Тобиас. Я не волнуюсь, подходя к чашам, хотя и до сих пор не решил, какую фракцию выбрать. Макс передает мне нож, и я сжимаю пальцы вокруг его гладкой и холодной рукоятки с чистым лезвием. Каждому дается новый нож для нового выбора. По пути к чашам я миную Тори - ту самую женщину, которая проводила мой индивидуальный тест. «Тебе нужно сделать свой собственный выбор», - сказала она мне тогда. Ее волосы убраны назад, и я замечаю татуировку, тянущуюся от ключицы до горла. Ее глаза притягивают меня с особой силой, я смотрю на нее и встаю рядом с чашами в полной решимости. Что мне выбрать? Не Эрудицию и не Правдолюбие. Не Альтруизм, из которого я пытаюсь сбежать. И даже не Товарищество. Нет, куда уж мне... Я слишком сломлен. Если честно, я просто хочу всадить нож прямо в сердце моему отцу и причинить ему как можно больше боли, заставить его страдать от позора и разочарования. И это можно сделать, выбрав только одну фракцию. Я перевожу взгляд на отца, он кивает мне, и я делаю порез на ладони - настолько глубокий, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Я моргаю, чтобы смахнуть их, и сжимаю кулак, чтобы там собралась кровь. Его глаза такие же, как мои - темно-синие, отчего при дневном освещении всегда кажутся черными, будто это жутковатые впадины в черепе. Кожа на моей спине пульсирует, а воротник рубашки царапает не зажившую от ударов ремня плоть. Я разжимаю кулак над чашей с углями. Теперь они как будто горят у меня внутри, наполняя меня огнем и дымом. Я свободен. * * * До меня не доносятся одобрительные крики лихачей. Все, что я слышу, - звон. Моя новая фракция напоминает многорукое создание, которое тянется ко мне. Я подхожу к ним, не осмеливаясь обернуться, чтобы посмотреть в лицо отцу. Меня похлопывают по плечам, одобряя мой выбор, и я плетусь в конец толпы. Кровь стекает с моих пальцев. Я встаю к другим неофитам. Около меня находится черноволосый мальчик из Эрудиции. Он мельком оценивает меня и тотчас сбрасывает со счетов. Я неважно выгляжу в своей серой одежде из Альтруизма, кроме того, я очень вырос и похудел еще в прошлом году. Из раны на ладони хлещет кровь, капая на пол и стекая с запястья. Я перестарался с порезом. Когда последний из моих ровесников делает выбор, я зажимаю край рубашки и тяну, отрывая спереди полоску ткани. Ею я обматываю руку, чтобы остановить кровотечение. Старые тряпки мне уже не понадобятся. Лихачи, сидящие перед нами, вскакивают со своих мест и бросаются к выходу, увлекая меня за собой. Прямо перед дверьми, не в силах остановиться, я оборачиваюсь и вижу отца. Он неподвижно восседает в первом ряду. Возле него столпилось несколько альтруистов. Он потрясен. Я слегка ухмыляюсь. Я сделал это, я заставил его что-то почувствовать! Я не идеальный ребенок-альтруист, которому суждено быть целиком проглоченным системой и раствориться в неизвестности. Именно я - первый, кто совершил переход из Альтруизма в Лихачество за последние десять лет. Я встряхиваю головой и бегу, чтобы догнать лихачей. Не хочу отстать. Прежде чем покинуть зал, я расстегиваю свою разорванную рубашку с длинными рукавами, и она падает на пол. Серая футболка, которую я надел под рубаху, тоже мне велика, - но она темнее, и не будет особо заметна среди черной одежды лихачей. Они несутся вниз по лестнице, распахивая двери, смеясь и громко крича. Я чувствую жжение в спине, плечах, легких и ногах, и неожиданно я теряю уверенность относительно сделанного мною выбора. Они ведут себя дико и шумно. Смогу ли я когда-нибудь найти себе место среди них? Не представляю. Но, вероятно, у меня нет выбора. Я пробираюсь сквозь толпу в поисках других неофитов, но они как будто исчезли. Я обхожу толпу с другой стороны, надеясь хоть одним глазком увидеть, куда мы направляемся, и мой взгляд упирается в железнодорожные пути, подвешенные над улицей. Они прямо перед нами в решетчатой клетке из дерева и металла. Лихачи карабкаются по ступеням и прыгают на платформы. Толпа у подножия лестницы настолько плотная, что я не могу протиснуться ни на шаг вперед. Я понимаю, что могу пропустить поезд, если в ближайшие минуты не попаду на лестницу, поэтому начинаю решительно работать локтями. Я вынужден стиснуть зубы, чтобы не извиняться перед людьми, когда я расталкиваю их в своей попытке прорваться к платформе. Внезапно людской поток несет меня наверх - прямо к лестнице. - Ты неплохо бегаешь, - говорит Тори, незаметно оказываясь рядом со мной, когда я перевожу дыхание. - По крайней мере, для парня-альтруиста. - Спасибо, - отвечаю я. - Ты ведь в курсе того, что будет дальше? - продолжает она и показывает на фару, пылающую на кабине надвигающегося поезда. - Он не будет тормозить. Он только слегка замедлит ход. И если ты не сумеешь запрыгнуть, то все закончится. Ты останешься без фракции. Ты запросто вылетишь из Лихачества. Я киваю. Я не удивлен, что процесс посвящения уже идет - он начался с того момента, когда мы покинули Церемонию выбора. И меня вообще не удивляет, что лихачи хотят испытать меня. Я смотрю на приближающийся поезд - теперь я слышу, как он посвистывает на рельсах. Тори усмехается: - Ты ведь справишься. - Почему ты так думаешь? Она пожимает плечами: - Ты произвел на меня впечатление человека, всегда готового бороться. Поезд грохочет рядом с нами, и лихачи начинают запрыгивать в вагоны. Тори подбегает к краю платформы, и я следую за ней, копируя ее позу и движения, когда она готовится к прыжку. Она хватается за ручку с края двери и буквально влетает внутрь. Я делаю то же самое - сперва неловко хватаюсь за ручку, затем делаю рывок и вваливаюсь внутрь. Однако я не готов к тому, что поезд повернет, поэтому спотыкаюсь и ударяюсь лицом о металлическую стену. Нос болит. - Мягко, - говорит один из лихачей - темнокожий улыбчивый парень, младше Тори. - Изящность - для выпендривающихся эрудитов, - возражает Тори. - Он справился, Амар, а все остальное - не важно. - Он должен быть в другом вагоне. И, между прочим, с другими неофитами, - парирует Амар. Он смотрит на меня, но не так, как несколько минут назад на меня косился бывший эрудит. Он кажется более любопытным, чем остальные, словно я - диковинное существо, которое Амару необходимо тщательно исследовать, чтобы понять. - Если он твой друг, то все в порядке. Как тебя зовут, Сухарь? Я уже готов сказать свое имя и представиться Тобиасом Итоном. Но я не могу произнести это вслух - не здесь, среди людей, которые, я надеюсь, станут моими новыми друзьями, моей семьей. Я не могу, не хочу и не буду сыном Маркуса Итона. - Можешь звать меня Сухарем, мне плевать, - отвечаю я, стараясь придерживаться насмешливого тона лихачей, которых я прежде слышал только в школьных коридорах и классах. Ветер врывается в вагон поезда, когда тот набирает скорость, и его рев гудит у меня в ушах. Теперь уже Тори странно смотрит на меня, и в какое-то мгновение я начинаю бояться, что она выболтает Амару мое настоящее имя, которое она наверняка помнит с момента моего испытания. Но она лишь слегка кивает, и я с облегчением поворачиваюсь к открытой двери, все еще держась за ручку. Раньше я и подумать не мог, что когда-нибудь я не захочу называть свое имя, что я соглашусь на дурацкое прозвище и стану другой личностью. Зато здесь я свободен, могу спорить с людьми, отказывать им и даже лгать. Между деревянными балками, которые поддерживают рельсы, проносятся улицы. Внизу, прямо под нами, кипит городская жизнь. Но наверху старые рельсы ведут в новую жизнь. Платформы поднимаются выше, огибая крыши зданий. Подъем происходит постепенно, и я бы даже не заметил его, если бы не глазел на землю. Наконец я осознаю, что мы отдаляемся от нее и приближаемся к небу. От страха у меня подгибаются колени, поэтому я отхожу от двери, сажусь на корточки возле стены и жду, когда мы доберемся до пункта назначения. * * * Я по-прежнему сижу в таком положении - скрючившись на корточках у стены, опустив голову на ладони, - когда Амар подталкивает меня ногой. - Вставай, Сухарь, - говорит вполне доброжелательно. - Скоро будем прыгать. - Прыгать? - переспрашиваю я. - Ага, - ухмыляется он. - Поезд не будет тормозить. Я заставляю себя подняться. Ткань, которой я обернул руку, мокрая и красная. Тори стоит прямо позади меня и толкает меня к двери. - Пусть неофит идет первым! - кричит она. - Что ты делаешь? - недоумеваю я, бросая на нее сердитый взгляд. - Оказываю тебе услугу! - отрезает Тори и снова толкает меня в сторону проема. Остальные лихачи расступаются передо мной. Они скалят зубы, будто я - просто еда для них. Я волочусь к краю, схватившись за ручку так сильно, что кончики пальцев начинают неметь. Я вижу, куда мне нужно прыгнуть - наверху пути пересекаются с крышей здания, а затем сворачивают. Отсюда пропасть выглядит небольшой, но по мере того, как поезд подъезжает ближе, она увеличивается, а моя неизбежная смерть становится все более вероятной. Мое тело дрожит, пока лихачи быстро выпрыгивают из передних вагонов. Никто не падает мимо крыши, но это не значит, что я не могу стать первой жертвой. Я с трудом отрываю пальцы от ручки, пристально смотрю на крышу и отталкиваюсь изо всех сил. От удара я падаю на руки и колени, а гравий с крыши врезается в мою раненую ладонь. Я таращусь на нее. Время будто искривилось, и прыжок почему-то забывается. - Черт, - ругнулся кто-то позади меня. - А я-то надеялся, что мы будем отскребать Сухаря с тротуара. Я смотрю вниз и сажусь, поджав ноги. Крыша кренится и подпрыгивает подо мной - я и не знал, что человека может так трясти от страха. Однако я только что прошел два испытания - запрыгнул на движущийся поезд, а потом спрыгнул с него на крышу. Теперь меня мучает вопрос, каким образом лихачи выбираются отсюда. В следующую секунду Амар появляется на выступе, и я получаю ответ: нам предстоит очередной прыжок. Я зажмуриваюсь и пытаюсь вообразить, что на самом деле я нахожусь не здесь. Я вовсе не трясусь на гравии крыши в окружении сумасшедших людей в черном. Я пришел сюда, желая сбежать из Альтруизма, но я, видимо, проиграл. Я просто сменил одни пытки на другие, и теперь уже слишком поздно что-либо менять. Надеюсь, я хотя бы уцелею и как-то выживу. - Добро пожаловать в Лихачество! - кричит Амар. - Тут вы либо столкнетесь со своими страхами лицом к лицу и постараетесь не умереть в процессе, либо покинете фракцию трусом. Неудивительно, что в этом году у нас мало перешедших. Лихачи, собравшиеся вокруг Амара, поднимают в воздух кулаки и улюлюкают, гордясь тем, что никто не хочет вступить в их фракцию. - Единственный способ попасть в лагерь Лихачества с крыши - спрыгнуть с выступа, - заявляет Амар и простирает руки в стороны, тем самым обозначив пустоту вокруг себя. Он резко откидывается назад и размахивает руками, будто вот-вот упадет, затем восстанавливает равновесие и ухмыляется. Я делаю глубокий вдох через нос и задерживаю дыхание. - Как обычно, я предоставляю неофитам шанс быть первыми, независимо от того, являются ли они урожденными лихачами или нет, - резюмирует Амар и спрыгивает с выступа и указывает на него, приподнимая брови. Кучка молодых лихачей рядом с крышей обменивается взглядами. В стороне жмется мальчишка из Эрудиции, девица из Товарищества, два парня и девушка из Правдолюбия. Всего нас шестеро. Один из лихачей выходит вперед. Этот темнокожий мальчик призывает друзей поддержать его. - Давай, Зик! - кричит какая-то девчонка. Зик умудряется вскочить на выступ, но неправильно рассчитывает силы и тотчас наклоняется вперед, теряя равновесие. Он вопит что-то непонятное и исчезает. Девушка из Правдолюбия охает, прикрывая рот рукой, а друзья Зика по фракции хохочут. Я думаю, он рассчитывал на иной - более драматичный и героический финал. Амар усмехается и кивает на выступ. Урожденные лихачи встают в очередь, к ним присоединяется парень из Эрудиции и девица из Товарищества. Я знаю, что мне нужно последовать их примеру и прыгнуть, как бы я ни относился к испытанию. Я занимаю очередь, двигаясь неуклюже, словно мои суставы заржавели. Амар сверяется с часами и вызывает каждого с интервалом в тридцать секунд. Очередь уменьшается, тает. Сейчас уже никого не осталось. Я последний, кто еще не прыгнул. Я встаю на выступ и жду, когда Амар даст мне сигнал. Вдали солнце садится за зданиями, и с этой стороны их рваные контуры кажутся совершенно незнакомыми. Свет отливает золотом у горизонта, а ветер несется вверх по стене здания и развевает мою одежду. - Вперед, - говорит Амар. Я опять закрываю глаза и застываю на месте - я не могу даже вытолкать себя с крыши. Я способен лишь на то, чтобы наклониться и рухнуть вниз. Внутри у меня все переворачивается, руки и ноги болтаются в воздухе, стараясь хоть за что-нибудь уцепиться, но здесь нет ничего - только воздух, и я падаю, ожидая удара о землю. Внезапно что-то опутывает меня своими плотными нитями. Кто-то подзывает меня с края сети. Я просовываю пальцы в ячейки и подтягиваюсь на них. Я опускаю ноги на деревянную платформу, и мужчина с темно-бронзовой кожей и побитыми костяшками улыбается мне. Это Макс. - Сухарь! - Он хлопает меня по спине, заставляя вздрогнуть. - Я рад, что ты продвинулся настолько далеко. Присоединяйся к неофитам. Я уверен, Амар сейчас спустится. Позади него располагается темный туннель с каменными стенами. Лагерь Лихачества находится под землей. Странно, но я думал, что он будет висеть на верху небоскреба и болтаться на нескольких тонких канатах, воплощая все мои худшие кошмары в действительность. Я пытаюсь спуститься и подойти к остальным новичкам, которые сменили свои старые фракции на Лихачество. Мои ноги снова функционируют. Девушка из Товарищества улыбается мне. - Было на удивление весело, - произносит она. - Я - Миа. Ты в порядке? - Похоже, он еле сдерживается, чтобы не блевануть, - замечает один из парней-правдолюбов. - Лучше дай себе волю, старик, - добавляет его сосед, мальчишка из Правдолюбия. - Давай посмотрим на шоу. Мой ответ напрашивается сам собой. - Заткнитесь! - рявкаю я. И к моему удивлению, они замолкают. Наверное, они давно не слышали такого от альтруистов. Спустя пару мгновений я вижу, как Амар скатывается с края сетки и спускается по ступенькам. Он выглядит растрепанным и помятым, но готовым к следующей безумной затее. Он подзывает всех неофитов поближе, и мы полукругом выстраиваемся возле входа в зияющий туннель. Амар складывает руки на груди. - Меня зовут Амар, - начинает он, - я ваш инструктор. Я вырос здесь, а три года назад я успешно прошел посвящение, а это значит, что я могу работать инструктором сколько захочу. Вам повезло. Урожденные лихачи и перешедшие из других фракций в основном тренируются по отдельности, чтобы лихачи не сложили вас пополам в первый же день. - При его словах урожденные лихачи ухмыляются с другой стороны полукруга. - Но сейчас мы решили сделать некоторые изменения. Мы с лидерами Лихачества собираемся посмотреть, поможет ли осознание ваших страхов до тренировок лучше подготовить вас к посвящению. Поэтому, прежде чем мы пройдем в обеденный зал, вам нужно чуть-чуть познать себя. Следуйте за мной. - А если я не хочу познавать себя? - спрашивает Зик. Одного взгляда Амара достаточно, чтобы Зик забился в толпу урожденных лихачей. Я никогда не встречал таких людей, как Амар, - он то дружелюбный, то строгий, а иногда и то и другое одновременно. Он ведет нас по туннелю, затем останавливается у двери, встроенной в стену, и толкает ее плечом. Мы гуськом переступаем порог и оказываемся в сырой комнате с огромным окном. Над нами мерцают флуоресцентные лампы. Амар занят устройством, которое во многом напоминает то, которое использовалось во время моего индивидуального теста. Я слышу, как вода капает с потолка и стекает в лужу в углу. За окном расположено другое - просторное и пустое - помещение. В каждом углу расположены камеры. Неужели весь лагерь Лихачества ими оборудован? - В комнате обычно проходит пейзаж страха, - объявляет Амар, не глядя наверх. - Пейзаж страха - это симуляция, в которой вы боретесь со своими худшими кошмарами. На столе рядом с устройством лежит ряд шприцев. В мерцающем свете ламп они выглядят зловеще - как орудия пыток, ножи, лезвия и даже раскаленная кочерга. - Как это возможно? - удивляется парень-эрудит. - Вы же не знаете наши самые сильные страхи. - Ты ведь Эрик? - уточняет Амар. - Конечно же ты прав, я не могу влезть тебе в голову, но сыворотка, которую я тебе вколю, простимулирует отделы твоего мозга, ответственные за страхи, и ты в принципе сам будешь моделировать препятствия. В данной симуляции, в отличие от индивидуального теста, вы будете понимать, что ваши видения нереальны. А я тем временем буду полностью контролировать симуляцию. Когда ваш пульс достигнет определенного уровня - то есть когда вы успокоитесь, чтобы встретиться с новым страхом, я перенесу вас к следующему препятствию с помощью встроенной в сыворотку программы. Когда вы испытаете все досконально, программа завершится, вы «проснетесь» в этой комнате и будете гораздо лучше разбираться в своих собственных страхах. Он берет шприц с сывороткой и подзывает Эрика. - Позволь мне удовлетворить твое эрудитское любопытство, - заявляет Амар. - Ты пойдешь первым. - Но... - Но, - спокойно прерывает его Амар, - я твой инструктор, поэтому в твоих интересах - делать то, что я говорю. Сперва Эрик стоит неподвижно, потом снимает свой голубой пиджак, сворачивает вдвое и набрасывает на спинку стула. Он специально не торопится, вероятно, чтобы сильнее разозлить Амара. В конце концов, он приближается к Амару, и тот чуть ли не яростно вонзает иглу в его шею. Потом он отправляет Эрика в соседнюю комнату. Когда Эрик замирает посреди комнаты за стеклом, Амар присоединяет себя к устройству симуляции электродами и нажимает какую-то кнопку на экране компьютера, чтобы начать программу. Эрик стоит неподвижно, руки по швам. Он смотрит на нас через окно, и хотя он не двинулся с места, мне кажется, что он смотрит на что-то другое. Наверное, симуляция уже началась. Эрик не кричит, не мечется из стороны в сторону, не плачет, как стал бы вести себя человек, которому пришлось лицом к лицу встретиться со своими затаенными кошмарами. Его пульс, записываемый на мониторе впереди Амара, учащается, и шкала на экране поднимается, как птица, набирающая высоту. Эрик боится. Боится, но даже не шевелится. - Что случилось? - шепчет мне Миа. - Сыворотка подействовала? Я киваю в ответ. Я наблюдаю за тем, как Эрик глубоко вдыхает и выдыхает воздух через нос. Его тело трясется и дрожит, словно земля колышется у него под ногами, но его дыхание по-прежнему - медленное и ровное. Мышцы Эрика сокращаются и расслабляются с интервалом в несколько секунд, как будто он непроизвольно напрягается и сразу исправляет это упущение. Я наблюдаю за его пульсом на мониторе перед Амаром - за тем, как он замедляется еще больше, пока Амар касается экрана, заставляя программу работать. Так происходит снова и снова - с каждым новым страхом. Я считаю их количество - десять, одиннадцать, двенадцать. Внезапно Амар дотрагивается до экрана в последний раз, и тело Эрика расслабляется. Он медленно моргает и самодовольно ухмыляется нам в окно. Я замечаю, что урожденные лихачи, которые обычно тут же комментируют происходящее, теперь молчат. По-видимому, чутье меня не обмануло - Эрика следует остерегаться. Возможно, даже бояться. Целый час я наблюдаю за тем, как другие неофиты сталкиваются со своими страхами, бегают и прыгают, целятся невидимыми пистолетами, а иногда - ложатся на пол, сжимаются в клубок и всхлипывают. Порой я догадываюсь, что они видят и что их терзает, хотя в основном демоны, с которыми они борются, остаются их личными переживаниями, известными только им и Амару. Я холодею и вздрагиваю каждый раз, когда Амар вызывает следующего человека. А потом в комнате остаюсь лишь я один. Больше неофитов нет. Миа, которая только что прошла симуляцию и вынырнула из пейзажа страха, на минуту прислоняется к задней стене, спрятав голову в ладонях. Она выглядит измотанной и волочит ноги по полу, не дожидаясь, пока Амар отпустит ее. Он бросает взгляд на последний шприц с сывороткой, лежащий на столе, затем на меня. - Здесь только мы с тобой, Сухарь, - замечает он. - Давай покончим с этим. Я делаю шаг по направлению к нему. Я практически не чувствую, как игла входит внутрь - я никогда не боялся уколов, хотя некоторые неофиты почти рыдали перед инъекцией. Я прохожу в соседнее помещение и таращусь в окно, которое с этой стороны выглядит как зеркало. На секунду, пока не запустилась симуляция, я смотрю на свое отражение. Значит, вот таким меня и видят окружающие - сутулым, высоким, костлявым парнем в мешковатой одежде и с кровоточащей ладонью. Я пытаюсь выпрямиться, и меня удивляет перемена, которая происходит, - я наблюдаю проявление некоей силы прямо перед тем, как комната исчезает. Пространство заполняют изображения - городская линия горизонта, дыра на тротуаре семью этажами ниже меня, линия выступа под ногами. Ветер, сильнее, чем когда я по-настоящему был на крыше, несется по стене здания, давит на меня со всех сторон, а моя одежда полощется и бьет меня. Вдруг здание растет ввысь вместе со мной на крыше, унося меня прочь - далеко от земли. Дыра закрывается, теперь на ее месте темнеет дорожное покрытие. Я отступаю от края, но ветер больше не дает мне отойти назад. Сердце стучит как бешеное, и наконец я сталкиваюсь с пониманием того, что должен делать - мне опять нужно прыгать, на этот раз не надеясь, что мне не будет больно, когда я рухну на землю. Раздавленный Сухарь. Я раскидываю руки, зажмуриваюсь, кричу сквозь сжатые зубы, а затем следую порыву ветра и быстро падаю, ударяясь об асфальт. Жгучая боль пронизывает меня насквозь. Я встаю, вытираю пыль со щеки и жду очередного испытания. Понятия не имею, каким оно будет. У меня нет времени на обдумывание собственных страхов. Я не могу размышлять о том, каково это - освободиться от страха, победить его. Неожиданно я понимаю, что, избавившись от кошмаров, я смогу стать сильным и непобедимым. Эта мысль пленит меня какое-то мгновение, но вдруг что-то врезается в мою спину. Потом я ощущаю удар в левый бок, а затем - в правый, и в итоге я оказываюсь заключенным в ящик, точно соответствующий размерам моего тела. Вначале шок не дает мне запаниковать, я вдыхаю спертый воздух и всматриваюсь в пустую темноту, а мои внутренности сжимаются в комок. Я уже не могу дышать. Не могу дышать. Я закусываю губу, чтобы не всхлипывать - не хочу, чтобы Амар видел мои слезы и рассказывал лихачам о том, какой я трус. Мне нужно подумать, но я не могу - мне не хватает кислорода. Задняя стенка ящика выглядит так же, как в одном из моих воспоминаний, когда в детстве меня запирали на чердаке в качестве наказания. Я никогда не знал, когда это кончится и сколько часов я просижу во тьме с выдуманными чудовищами, ползающими по мне. В такие минуты я всегда слышал мамин плач, доносящийся из-за стены. Я бью по стенке передо мной снова и снова, упрямо царапаю ее, не обращая внимания на то, что занозы вонзаются под ногти. Я поднимаю плечи и ударяю ящик всем телом - методично, без устали, - закрыв глаза и притворившись, что в действительности я не здесь. Не здесь. Выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня. - Обдумай все хорошенько, Сухарь! - кричит чей-то голос, и я успокаиваюсь. Я вспоминаю, что я нахожусь под воздействием сыворотки. Я - в симуляции. Обдумать. Как мне выбраться из тесной коробки? Какой-нибудь инструмент. Я нащупываю ногой какой-то предмет и тянусь вниз, чтобы поднять эту вещь. Но когда я нагибаюсь, крышка ящика двигается вместе со мной, и я уже не могу выпрямиться. Я сдерживаю крик и нащупываю пальцами заостренный конец лома. Я втискиваю его между досками, которые образуют левый угол ящика, и давлю со всей силы. Доски сразу же разлетаются на части и падают рядом со мной. Я с облегчением вдыхаю свежий воздух, а передо мной возникает женщина. Я не узнаю ее лицо, она одета в белое и не принадлежит ни к одной из фракций. Я встаю, подхожу к ней и вижу стол, на котором лежит пистолет и пуля. Я хмурюсь. Это и есть мой страх? - Кто ты? - спрашиваю я, но женщина не отвечает. Мне ясно, что делать - нужно зарядить пушку и выстрелить. Мой страх усиливается, во рту пересыхает, и я неуверенно тянусь к оружию. Раньше я никогда не держал в руках пистолет, поэтому мне требуется несколько секунд, чтобы понять, как открыть барабан для патрона. Странно, но почему-то я думаю о свете, который исчезнет из ее глаз, об этой женщине, которую совсем не знаю. Мне незачем переживать из-за нее. Но я боюсь - боюсь того, что мне придется делать в Лихачестве, и одновременно страшусь своих желаний. Боюсь скрытой жестокости в себе, взращенной моим отцом и годами тишины, которую навязывала мне фракция. Я вставляю пулю в барабан и беру пистолет обеими руками. Порез на ладони пульсирует. Я смотрю в лицо женщины. Ее нижняя губа подрагивает, на глаза наворачиваются слезы. - Мне жаль, - говорю я и нажимаю на курок. Пуля оставляет в ее теле крошечное отверстие, и женщина падает на пол, превращаясь в облако пыли. Но мой страх не исчезает. Я понимаю - сейчас должно что-то произойти, я чувствую, как смутное ощущение нарастает внутри меня. Маркуса еще нет, но он появится - я знаю это так же хорошо, как и свою фамилию. Нашу общую фамилию. Меня окутывает круг света, и сквозь него я вижу изношенные серые туфли, которые приближаются ко мне. Маркус Итон подходит к границе круга, и я замечаю, что мужчина отличается от реального Маркуса. У этого Маркуса - впадины вместо глаз и зияющая черная пасть вместо рта. Он встает рядом со мной, и постепенно все больше и больше чудовищных копий моего отца проходят вперед, окружая меня. Зияющие пасти широко раскрыты, а головы наклонены под странными углами. Я стискиваю кулаки. В симуляции все точно не по-настоящему. Я уверен. Первый Маркус расстегивает ремень и достает его из петель, остальные повторяют за ним все жесты. Постепенно ремни превращаются в металлические канаты, зазубренные на концах, которые они влачат за собой по полу. Маслянистые черные языки Маркусов скользят по краям черных ртов. Затем Маркусы замахиваются своими поблескивающими канатами, и я неистово ору, закрывая руками голову. - Это для твоего же блага, - говорят Маркусы в унисон звенящими голосами. Меня раздирает чудовищная боль. Я падаю на колени и зажимаю руками уши, будто это может меня защитить. Но ничто не может спасти меня, ничто. Я кричу снова и снова, но боль никуда не уходит, как и голос Маркуса: «Я не потерплю потакание слабостям в моем доме! Я не воспитывал тебя вруном!» Я не могу, не хочу его слушать. У меня в голове всплывает непрошеный образ. Я вспоминаю о скульптуре, которую мне дала мама. Я вижу свой письменный стол, куда я ее поставил накануне Церемонии, и боль начинает отступать. Я сосредотачиваюсь на ней и на сломанных вещах, разбросанных по комнате, на крышке сундука, сорванной с петель. Я помню руки моей мамы, ее тонкие пальцы, помню, как она закрыла сундук и вручила мне ключ. Голоса исчезают один за другим, пока не остается ни одного. Я опускаюсь на землю, ожидая следующего препятствия. Мои костяшки скребут по холодному и грязному каменному полу. Раздаются чьи-то шаги, и я готовлюсь к тому, что меня ждет, но неожиданно слышу Амара: - Значит, это все? Черт, Сухарь, - удивляется он, останавливаясь рядом со мной и протягивая мне руку. Я принимаю помощь и позволяю Амару поднять меня на ноги. Я не смотрю на него - не хочу видеть выражение его лица. Мне не нравится, что теперь он в курсе моих проблем и страхов. Я не хочу стать в его глазах жалким неофитом с искалеченным детством. - Нам нужно придумать тебе другое прозвище, - бросает он между делом. - Что-то более жесткое, чем Сухарь. Например, Клинок или Убийца или нечто подобное. Теперь я невольно кидаю на него недоуменный взгляд. Он слегка улыбается. Я замечаю в его улыбке тень сожаления, но не такую сильную, как я ожидал. - На твоем месте мне бы тоже не хотелось говорить людям свое настоящее имя, - добавляет Амар. - Давай-ка что-нибудь перекусим. * * * Когда мы оказываемся в обеденном зале, Амар подводит меня к столу неофитов. Несколько лихачей уже развалились за ближайшими столами, уставившись в другую сторону зала, где повара в татуировках и пирсинге сервируют пищу. Обеденный зал представляет собой пещеру, подсвеченную снизу бело-голубыми лампами, которые придают помещению жутковатое свечение. Я занимаю свободный стул. - Черт, Сухарь. Ты выглядишь так, будто вот-вот упадаешь в обморок, - фыркает Эрик, и один из парней-правдолюбов ухмыляется. - Вы справились со своими страхами, - резюмирует Амар. - Мои поздравления. Но каждый из вас прошел первый день посвящения с различным успехом, - продолжает он и поглядывает на Эрика. - Однако никто из вас не справился так хорошо, как Четыре, - заявляет он, хлопая меня по плечу. Я хмурюсь. Четыре? Он говорит о моих страхах? - Эй, Тори! - Амар кричит ей через плечо. - Ты когда-нибудь слышала, чтобы у человека было только четыре страха? - В последнем пейзаже страха, о котором я знаю, зафиксировано семь или восемь штук. А что? - интересуется Тори. - У меня есть перешедший, у которого всего четыре страха. Тори указывает на меня, и Амар кивает. - Значит, в нашей фракции поставлен новый рекорд, - произносит Тори. - Отличная работа. - Амар обращается ко мне, затем он поворачивается и направляется к столу, где расположилась Тори. Неофиты молча таращатся на меня, широко раскрыв глаза. До симуляции я был обычным парнем, через кого можно было переступить на своем пути и потом стать настоящим лихачом. Но сейчас я как Эрик - тот, кого следует остерегаться или даже бояться. Амар дал мне больше, чем другое имя. Он наделил меня силой. - Послушай, а какое твое настоящее имя? Начинается на «и»? - спрашивает меня Эрик, сощурившись. Как будто ему что-то известно, но он не уверен, стоит ли объявлять об этом присутствующим. Остальные тоже могут смутно помнить мое имя, которое прозвучало на Церемонии выбора. Но ведь и я помню их имена - просто буквы в алфавите, забытые в нервном помутнении, пока я маялся в очереди. Если я запомнюсь им в эту минуту и буду незабываемым типом, как и мой бесстрашный характер, возможно, мне удастся спастись. Некоторое время я медлю, затем кладу локти на стол и вскидываю брови. - Меня зовут Четыре, - отвечаю я. - Еще раз назовешь меня Сухарем, и у тебя будут неприятности. Он закатывает глаза, но я понимаю, что он меня понял. Теперь у меня - другое имя, и я могу стать другим человеком. Тем, кто не терпит язвительные комментарии в свой адрес от эрудита-всезнайки. Я - тот, кто способен дать отпор. Я - тот, наконец, кто готов бороться. Четыре. _20150212_192734.png Неофит В тренажерном зале пахнет усталостью, потом, пылью и обувью. Каждый раз, когда мой кулак ударяется о грушу, костяшки, еще не зажившие после недели боев с лихачами, пронзает боль. - Вероятно, ты уже видел списки, - заявляет Амар, опершись на косяк и скрестив руки на груди. - И понял, что завтра тебе предстоит поединок с Эриком. Иначе сейчас ты был бы не здесь, а в комнате симуляций. - Туда я тоже хожу, - бурчу я и отхожу от груши, разминая мышцы. Иногда я сжимаю кулаки настолько сильно, что перестаю чувствовать пальцы. Я едва не проиграл свой первый бой с девушкой из Товарищества, Мией. Я не знал, как победить ее так, чтобы не бить ее, а драться с ней я не мог - по крайней мере, до тех пор пока она не применила удушающий захват и у меня перед глазами не закружились черные мушки. Тогда мои инстинкты взяли верх, и я нокаутировал ее одним мощным ударом в челюсть. Я по-прежнему чувствую уколы совести, когда думаю о том поединке. Но второй бой я тоже чуть не проиграл. Я бился с парнем-правдолюбом по имени Шон, который был крупнее меня. Я измотал его, с трудом поднимаясь на ноги каждый раз, когда он думал, что со мной покончено. Он не догадывался, что еще с детства я выработал привычку терпеть боль, как и манеру покусывать ноготь большого пальца, или держать вилку левой рукой, а не правой. Теперь мое лицо покрыто синяками и ссадинами, но я показал, на что способен. Завтра моим противником будет Эрик. Для того чтобы победить его, понадобится нечто более серьезное, чем грамотный удар или настойчивость. Для победы мне необходимы навыки, которыми я не владею, и сила, которую я пока не развил. - Верно, - смеется Амар. - Кстати, Четыре, я долгое время пытался понять, что с тобой такое, расспрашивал людей. Оказывается, по утрам ты отправляешься сюда, а ночи проводишь в комнате пейзажа страха. Ты совсем не общаешься с неофитами. Ты всегда изнурен, изматываешь себя и спишь как убитый. Капля пота стекает с моего уха. Я смахиваю ее заклеенными пальцами и провожу рукой по лбу. - Знаешь, вступить во фракцию - это совсем не то, что посвящение, - продолжает Амар, сосредоточенно проверяя, насколько крепко висит груша. - В основном лихачи заводят лучших друзей именно во время посвящения. Они находят себе парней и девушек. Врагов, в конце концов. Но ты как будто решил, что у тебя вообще ничего не будет. Я видел, как другие неофиты вместе делают пирсинг, а потом приходят на тренировку с ярко-красными проколотыми носами, ушами, губами. Видел, как они выстраивают башни из еды на столах за завтраком. Я и подумать не мог, что способен стать одним из них. Или хотя бы попытаться. Я пожимаю плечами. - Я привык к одиночеству. - А мне кажется, что ты скоро сорвешься, и я не хочу быть здесь, когда это случится. Между прочим, сегодня мы играем в нашу традиционную игру. Тебе следует к нам присоединиться. Я молча смотрю на липкую ленту на своем кулаке. Мне не стоит никуда идти и играть в игры с неофитами. Я должен остаться здесь и тренироваться, а затем поспать, чтобы быть в форме для завтрашнего боя. Но мой внутренний голос, который часто твердит мне, что я «должен», напоминает мне голос отца, требующего вести себя прилично и обособленно. А я выбрал лихачей, потому что хотел перестать его слушать. - Я помогу тебе влиться в компанию. Имей в виду, что я за тебя переживаю, парень, - поясняет Амар. - Не глупи и не упусти хорошую возможность. - Ладно, - соглашаюсь я. - Что это за игра? Амар только улыбается в ответ. * * * - Она называется «Вызов». Девушка-лихач по имени Лорен держится за ручку сбоку вагона, но все равно шатается и едва не выпадает из него наружу. Она хихикает и спокойно втягивается внутрь, словно поезд не мчится на рельсах, расположенных на высоте двух этажей, и ей не грозит перелом шеи, если она из него выпадет. Свободной рукой она держит серебряную фляжку. Это многое объясняет. Она наклоняет голову. - Первый игрок выбирает того, кому бросить вызов. Второй игрок, принявший вызов, выпивает, выполняет задание и получает возможность бросить вызов кому-то еще. А когда все уже выполнили задания или погибли, пытаясь это сделать, мы немного напиваемся и тащимся по домам. - А как выиграть? - спрашивает один из лихачей с другого конца вагона. Он сидит, ссутулившись, напротив Амара, будто они старые друзья или братья. Судя по его вопросу, я не единственный неофит в вагоне. Напротив меня расположился Зик - парень, который первым спрыгнул с поезда. Рядом с ним - девушка с каштановыми волосами, челкой и проколотой губой. Остальные лихачи - явно старше нас. И они-то, конечно, уже полноправные члены фракции. Они непринужденно общаются, наваливаются друг на друга, шутливо дерутся или ерошат волосы. Атмосфера братства, дружбы, флирта. Мне это незнакомо. Я пытаюсь расслабиться, обхватив руками колени. Я самый настоящий Сухарь. - Выигрывает тот, кто не трусит, - отвечает Лорен. - И есть еще новое правило - чтобы выиграть, не задавай тупые вопросы. Поскольку у меня - алкоголь, то я и начну, - добавляет она. - Амар, я бросаю тебе вызов! Отправляйся в библиотеку эрудитов, когда зануды будут учиться, и выкрикни что-нибудь неприличное. - Лорен откручивает крышку от фляги и бросает ее Амару. Лихачи улюлюкают, когда Амар снимает крышку и делает глоток неизвестной жидкости. - Скажешь, когда прибудем на нужную остановку, - кричит он, заглушая всеобщие возгласы. Зик машет мне рукой: - Эй, ты ведь перешедший? Четыре? - Да, - говорю я. - Ты классно прыгнул. - Я слишком поздно понимаю, что это может быть его больным местом - момент триумфа, смазанный оплошностью и потерей равновесия. Но он добродушно смеется. - Да, не самый лучший момент, - добавляет Зик. - Зато, кроме тебя, никто не вызвался прыгать первым, - вставляет девушка с каштановыми волосами. - Кстати, меня зовут Шона. А правда, что у тебя только четыре страха? - Поэтому меня так и называют, - киваю я. - Ух, ты! - восклицает Шона. Похоже, что она впечатлена, отчего я выпрямляюсь. - Ты, наверное, урожденный лихач? Я пожимаю плечами, дескать, возможно, и так, хотя я точно знаю, как обстоят дела на самом деле. Она не знает, что я пришел сюда, чтобы сбежать от уготовленной мне участи. А ведь я изо всех сил стараюсь пройти посвящение лишь потому, чтобы мне не пришлось признать, что я самозванец. Урожденный альтруист в результате нашел пристанище среди лихачей. Уголки ее рта расстроенно опускаются, но я не пристаю к ней с расспросами. - Как твои поединки? - спрашивает меня Зик. - Нормально, - говорю я, демонстрируя лицо в синяках. - По мне видно. - Зацени. - Зик поднимает голову - и я упираюсь взглядом в огромный синяк над его челюстью. - И все это - благодаря ей. - Он тычет в Шону большим пальцем. - Он меня сделал, - улыбается Шона. - И я получила сильный удар. У меня никак не получается выиграть. - Тебя не смущает, что он тебя ударил? - вырывается у меня. - А почему меня должно это смущать? - удивляется она. - Ну, хотя бы потому, что... ты девушка. Шона обескуражена. - Ты что, думаешь, что я не могу вытерпеть боль, как и любой другой неофит, просто потому, что у меня другое тело? - Она показывает на свою грудь, и я ловлю себя на том, что на мгновение задерживаю на ней взгляд, прежде чем соображаю отвернуться. Мое лицо пылает. - Извини, - бормочу я. - Я совсем не то имел в виду. Я пока не привык к этому. - Да, я понимаю, - без злобы соглашается она. - Но ты должен знать, что здесь, в Лихачестве, не важно, парень ты или девушка. Важно то, на что ты способен. Амар поднимается, кладет руки на бедра в драматичной позе и марширует в сторону открытого дверного проема. Поезд ныряет вниз, и Амар, который даже ни за что не держится, сдвигается в сторону и качается вместе с вагоном. Лихачи резко поднимаются со своих мест. Амар прыгает первым, бросаясь в ночь. Остальные торопятся за ним, и я позволяю толпе нести меня в сторону двери. Меня пугает не скорость, а высота, на которой мы находимся, но сейчас поезд едет близко к земле, и я прыгаю без страха. Я приземляюсь на обе ноги и спотыкаюсь, прежде чем остановиться. - Смотри-ка, ты делаешь успехи, - отмечает Амар, пихая меня локтем. - На, глотни. Похоже, тебе кое-что не помешает, - добавляет он, протягивая мне флягу. Я никогда не пробовал алкоголь. Альтруисты никогда не пьют, поэтому достать его было негде. Но я видел, какими расслабленными делаются захмелевшие люди, а мне безумно хочется выбраться из своей старой кожи, в которой теперь слишком тесно. В итоге я нисколько не сомневаюсь - беру флягу и пью. По вкусу алкоголь напоминает лекарство - обжигает меня, но быстро проходит дальше - в пищевод. Потом по моему телу разливается тепло. - Неплохо, - одобряет Амар, подходит к Зику, обвивает его шею рукой и тянет на себя. - А ты уже познакомился с моим юным другом Изекилем? - То, что меня так называет мама, не значит, что ты должен звать меня так же, - бурчит Зик, отталкивая Амара, и поворачивается ко мне. - Наши родители были друзьями. - Были? - Мой отец, бабушка и дедушка умерли, - признается Зик. - А что с твоими родителями? - спрашиваю я у Амара. Он хмурится. - Они умерли, когда я был маленьким. Несчастный случай в поезде. Очень грустно. - Амар улыбается, будто он ни капли не расстроен. - А мои дедушка с бабушкой совершили прыжок, когда я стал официальным членом Лихачества. - Он делает быстрое движение рукой, напоминающее нырок. - Прыжок? - Ой, только не рассказывай ему ничего, пока я здесь, - просит Зик, качая головой. - Я не хочу видеть выражение его лица. Амар не обращает на него внимания. - Пожилые лихачи иногда совершают прыжок в неизвестность, достигнув определенного возраста. У них есть выбор - либо прыгнуть, либо остаться без фракции, - объясняет Амар. - Мой дедушка был болен раком. А бабушка не хотела жить без него. - Амар умолкает, смотрит на ночное небо, и в его глазах отражается лунный свет. На какое-то мгновение мне кажется, что он показывает мне свою другую сторону, тщательно спрятанную под слоем обаяния, юмора и напускной храбростью лихача. И я невольно пугаюсь, потому что тайная часть его души - тяжелая, холодная и грустная. - Мне очень жаль, - выдавливаю я. - Зато я хотя бы с ними попрощался, - продолжает Амар. - Чаще всего смерть приходит независимо от того, успели ли вы попрощаться или нет. В одну секунду его тайная сторона исчезает вместе с новой искрящейся улыбкой, и Амар подбегает к лихачам с фляжкой в руке. Я тащусь сзади вместе с Зиком, который ходит размашистым шагом - неуклюже и грациозно одновременно, как дикая собака. - А что насчет тебя? - спрашивает Зик. - У тебя есть родители? - Один родитель, - отвечаю я. - Мама давно умерла. Я помню похороны, когда альтруисты заполнили наш дом тихой болтовней, разделив с нами горе. Они приносили нам еду на металлических подносах, накрытых фольгой, мыли нашу кухню и убрали в коробки всю мамину одежду, чтобы ничего о ней не напоминало. Я помню, как они шептали, что она умерла от осложнений во время беременности. Но я не забыл, что за несколько месяцев до смерти она стояла перед комодом, расстегивая просторную рубашку, под которой виднелась облегающая майка, и ее живот был плоским. Я слегка трясу головой, прогоняя старые образы. Ее уже нет. Детским воспоминаниям нельзя всецело верить. - А твой отец поддерживает твой выбор? - интересуется Зик. - Скоро День посещений, ты ведь в курсе. - Нет, - отвечаю я отстраненно. - Он меня совсем не поддерживает. Мой отец не придет в День посещений, тут уж я уверен. Он больше никогда не будет со мной разговаривать. В секторе Эрудиции чище, чем в любой другой части Города, на тротуарах нет ни мусора, ни валунов, а каждая трещина на улице залита гудроном. Кажется, что нужно ступать аккуратно, чтобы не испортить тротуар кроссовками. Лихачи беззаботно идут рядом, хлюпая подошвами ботинок, - звук напоминает шум дождя. Штаб-квартирам фракций разрешено включать свет в холле в полночь, но в остальных местах должно быть темно. Но здесь, в секторе Эрудиции, озарены здания всех штаб-квартир. Я прохожу мимо домов с ярко освещенными окнами и вижу эрудитов. Они устроились за длинными столами, погрузившись в книги или мониторы. Иногда они тихо общаются между собой. И молодые, и старые члены фракции сидят за одними столами в безупречной синей одежде, с гладкими волосами. Более половины из них - в блестящих очках. Отец назвал бы их тщеславными. Они очень беспокоятся о том, чтобы выглядеть всезнайками, и поэтому, по мнению Маркуса, выглядят глупо. Я замираю, чтобы понаблюдать за ними. Мне они не кажутся самодовольными. Они - просто люди, которые прилагают все усилия, чтобы соответствовать своей фракции. Если правила предполагают ношение очков без медицинских показаний, то не мне их судить. Я мог выбрать Эрудицию в качестве убежища. Но я предпочел другую фракцию - и теперь я вместе со всеми глазею на чужаков, а полноправные лихачи подшучивают над эрудитами и подначивают Амара, чтобы он прошел в холл и устроил суматоху. Амар направляется к центральному зданию Эрудиции и скрывается внутри. Мы наблюдаем за происходящим, хихикая. Через стеклянные двери я смотрю на портрет Джанин Мэтьюз, висящий на противоположной стене. Ее соломенные волосы убраны с лица, а синий пиджак застегнут на самую верхнюю пуговицу. Она симпатичная, но в первую очередь я замечаю не ее внешность, а суровость. Может, у меня разыгралось воображение, но разве она не выглядит немного испуганной? Амар вбегает в холл, игнорируя протесты эрудитов на рецепции, и кричит: - Эй, заучки! Зацените! Эрудиты в холле разом отрываются от книг и мониторов, а лихачи начинают дружно хохотать, когда Амар поворачивается к ним, виляя голым задом. Эрудиты на рецепции бегают вокруг стола, чтобы поймать Амара, а тот быстро натягивает штаны и несется в нашу сторону. Мы тоже пускаемся наутек, улепетывая подальше от дверей. Я не могу сдержаться - я тоже смеюсь, и меня удивляет, что от смеха у меня болит живот. Зик догоняет меня, и мы вместе мчимся к железной дороге, потому что больше некуда бежать. Преследующие нас эрудиты сдаются, преодолев один квартал, и мы все тормозим в переулке, прислонившись к кирпичной стене, чтобы отдышаться. Амар добирается до переулка последним, подняв руки вверх, и мы встречаем его одобрительными возгласами. Он поднимает флягу, словно это трофей, и указывает на Шону. - Эй, мелкая, - объявляет он, - я бросаю тебе вызов. Тебе нужно залезть на памятник перед зданием Верхних ступеней. Она ловит брошенную ей фляжку и делает большой глоток. - Ладно, - говорит она, ухмыляясь. * * * К тому моменту, когда очередь доходит до меня, почти все уже пьяны - лихачи и неофиты шатаются и хохочут над каждой шуткой, какой бы глупой она ни казалась. Несмотря на прохладный воздух, я чувствую тепло, но я по-прежнему сохраняю трезвость ума, впитывая эту ночь - терпкий запах болота, звуки льющегося смеха, иссиня-черное небо и силуэты городских строений. Мои ноги ноют - наверное, сегодня я бегал, ходил и залезал везде, где только мог, но я до сих пор не выполнил свое задание - до меня еще не дошла очередь. Теперь мы направляемся к штаб-квартире лихачей с ее проседающими зданиями. - Кто еще остался? - спрашивает Лорен, пробегая мутным взглядом по лицам присутствующих, пока не останавливается на моем. - А, неофит из Альтруизма с именем-цифрой Четыре, верно? - Ага, - говорю я. - Сухарь? - нечленораздельно бормочет парень, удобно устроившийся рядом с Амаром, и таращится на меня. У него фляжка, поэтому он бросает следующий вызов. За сегодняшний вечер я успел посмотреть, как люди забирались на небоскребы, прыгали в темные дыры и бродили в пустых домах, чтобы достать вентиль или стул. Смотрел, как они голышом носились по переулкам и прокалывали иголками мочки ушей без обезболивающего. Если бы меня попросили придумать вызов, мне бы ничего не пришло в голову. Хорошо, что я последний. Я чувствую дрожь в груди и мускулах. Что он скажет мне сделать? - Сухари всегда жутко нервные. - Парень преподносит это как общеизвестный факт. - Давай докажи, что теперь ты действительно лихач... я бросаю тебе вызов - ты должен сделать татуировку. Я вижу их татуировки, обвивающие запястья, руки, плечи, шеи. В ушах, губах и бровях лихачей поблескивают металлические штанги. А моя нетронутая кожа не соответствует мне и моему новому образу - я должен быть в шрамах, отмеченный, как и они. Но мои отметины должны напоминать о боли, а рубцы - о том, что мне пришлось пережить. Я пожимаю плечами. - Я принимаю вызов. Он бросает мне фляжку, и я осушаю ее, не обращая внимания на то, что горький, как яд, алкоголь жалит мое горло. Мы направляемся к «Спайру». * * * Дверь открывает Тори. На ней - мужское белье и футболка, волосы закрывают левую часть лица. Она удивленно моргает. Очевидно, мы разбудили ее, но она не кажется раздраженной - только слегка ворчливой. - Пожалуйста, - просит Амар. - Мы играем в Вызов. - Ты уверен, что хочешь, чтобы уставшая женщина делала тебе татуировку, Четыре? Она не смоется, - бурчит Тори. - Я тебе доверяю, - отвечаю я. Я не собираюсь отказываться от вызова, особенно после того, как все остальные выполнили свои задания. - Хорошо. - Тори зевает. - Чего только не сделаешь ради своей фракции. Сейчас вернусь, мне надо надеть штаны. - Она закрывает разделяющую нас дверь. По дороге сюда я голову сломал, пытаясь понять, какую татуировку я хочу и в каком месте. Я не мог решить - мысли путались. И сейчас не лучше. Спустя несколько секунд Тори возвращается уже в штанах, но еще босиком. - Если у меня будут неприятности из-за того, что я включила свет в ночное время, я буду утверждать, что ко мне вломились вандалы. И я назову их имена. - Понял, - киваю я. - Здесь есть черный ход. Проходите за мной, - говорит Тори, подзывая нас. Я следую за ней в темноте через прибранную гостиную. На кофейном столике валяются листки бумаги, испещренные рисунками. Некоторые сделаны небрежно и просто, как большинство татуировок, которые я когда-либо видел, а другие - сложнее, со множеством деталей. По-видимому, Тори - лихое воплощение художника. Я торможу у стола. На одной из страниц изображены символы всех фракций, но без колец, которые обычно их соединяют. Снизу - дерево Товарищества, из его корней появляется глаз Эрудиции и весы Правдолюбия. Над ними - руки Альтруизма, они словно баюкают пламя Лихачества. Кажется, что символы произрастают друг из друга. Остальные лихачи прошли мимо меня. Я поторапливаюсь, чтобы догнать их. Кухня Тори тоже выглядит безупречно, несмотря на устаревшую технику, ржавый кран и холодильник, дверцу которого придерживает большой зажим. Открытая задняя дверь кухни ведет в узкий сырой коридор. Я бреду по нему и попадаю прямиком в тату-салон. Я бывал здесь раньше, но никогда не переступал его порог, будучи уверенным, что у меня нет причин, чтобы протыкать собственное тело иголкой. Зато теперь, я думаю, у меня есть одна причина. После того как я сделаю татуировку, не только лихачи, но и я сам буду видеть нового себя каждый раз, глядя на свое отражение в зеркале. Комната завешана рисунками. Стена у двери полностью посвящена символам Лихачества, некоторые - угольно-черные, некоторые - цветные и едва узнаваемые. Тори включает свет над одним из кресел и складывает инструменты на поднос рядом. Лихачи садятся на скамейки и стулья вокруг нас, как будто собираются смотреть представление. Мое лицо горит. - Основные законы татуажа, - начинает Тори, - чем меньше твоя жировая прослойка или чем ты костлявее в месте нанесения татуировки, тем больнее тебе будет. Первую картинку стоит набивать... я даже не знаю, на руке или... - Или на заду, - предлагает Зик, фыркнув от смеха. Тори хмурится. - Обычно первую татуировку там не делают. Да и последнюю тоже. Я кошусь на парня, который бросил мне вызов. У него - непроницаемое лицо. Я понимаю, чего он ждет и на что надеются они все - что я набью что-нибудь маленькое на плече или на ноге, - то, что легко спрятать. Я бросаю взгляд на стену с символами. Один из них меня особенно привлекает - искусное изображение пламени. - Вот эту, - заявляю я, указывая на рисунок. - Понятно, - отвечает Тори. - Уже придумал, где? У меня на колене - глубокий шрам, полученный еще в детстве от падения на тротуаре. Мне всегда казалось глупым, что та боль, которую я испытал, не оставила на мне видимых отметин. Иногда, не имея доказательств, я начинал сомневаться, что действительно прошел через это, - спустя время воспоминания становились смутными. Мне хочется иметь своего рода знак, свидетельствующий о том, что хотя раны и заживают, они не исчезают. Они - всегда и везде со мной, таков порядок вещей. Вот чем будет для меня первая татуировка - шрамом. И меня вполне устраивает подобный расклад. Тату должна запечатлеть самое худшее воспоминание, связанное с физической болью, которое у меня есть. Я кладу руку на грудную клетку, думая о синяках, которые были там, и о страхе за свою жизнь, который я чувствовал в те давние моменты. У моего отца была череда плохих ночей сразу после смерти матери. - Ты уверен? - спрашивает Тори. - Возможно, ты выбрал самое болезненное место на теле. - Ну и хорошо, - отвечаю я и сажусь в кресло. Толпа лихачей улюлюкает и передает по кругу уже другую фляжку - бронзовую, крупнее предыдущей. - Значит, сегодня у нас здесь мазохист. Отлично. - Тори садится на стул и надевает резиновые перчатки. Я пододвигаюсь вперед и задираю рубашку. Тори протирает мои ребра ватой со спиртом. Она почти закончила, но внезапно морщит лоб и касается моей кожи кончиком пальца. Спирт щиплет мою не зажившую рану, и я вздрагиваю. - Откуда все это, Четыре? - спрашивает Тори. Я поднимаю глаза и замечаю, что Амар очень мрачен. - Он у нас неофит, - поясняет он. - Они вечно ходят в порезах и синяках. Ты пока не видела, как они хромают. Грустное зрелище. - У меня на колене гигантский синяк, - вступает Зик. - Отвратительного синего цвета... Зик закатывает штанину, чтобы продемонстрировать присутствующим свой синяк, и неофиты тут же начинают показывать свои ссадины и шрамы. - Этот я получил, когда меня скинули с зиплайна[1][Гравитационное устройство, состоящее из кабелей и блоков, размещенное между двумя точками, которое изначально было создано для быстрой доставки людей и грузов через каньоны, реки и непроходимые области в отдаленных районах Китая и тропических лесах Коста-Рики. В настоящее время зиплайн используется в качестве аттракциона и представляет собой спуск по натянутым над оврагами металлическим тросам от одной платформы до другой. Зиплайн также известен под следующими названиями - «сильный наклон», «летучая лисица» и «тирольская переправа».]. - А ты в меня ножом попал, когда у тебя рука дрогнула во время метания ножей, и теперь мы в расчете. Тори пристально смотрит на меня пару секунд, и я уверен, что она не поверила Амару, но решила не поднимать щекотливую тему. Вместо этого она включает жужжащую иглу. Амар вручает мне флягу. Алкоголь до сих пор жжет мне горло, а игла касается моих ребер. Я опять вздрагиваю, но почему-то боль меня не пугает. Я ею наслаждаюсь. * * * На следующий день, когда я просыпаюсь, у меня все болит. Особенно голова. О Господи, моя голова! Эрик устраивается на краю матраса моей кровати и завязывает шнурки. Кожа вокруг кольца на его губе красная - наверное, он проколол ее недавно. А я даже не обращал внимания на его пирсинг. Он пялится на меня: - Выглядишь паршиво. Я сажусь, и от быстрого движения в черепе стучит еще сильнее. - Надеюсь, когда ты проиграешь, ты не будешь оправдываться своим похмельем, - говорит Эрик немного насмешливо. - Потому что я в любом случае тебя сделаю. Он поднимается, потягивается и выходит из спальни. Сперва я не шевелюсь, обхватив голову руками, а затем встаю, чтобы принять душ. Из-за татуировки на боку мне приходится мыть только половину тела. Лихачи просидели со мной несколько часов, ожидая, пока мне доделают тату, и к тому моменту, когда мы ушли, все фляжки были пусты. Тори одобрительно подняла вверх большой палец, когда я поковылял из салона, а Зик положил руку мне на плечо и сказал: - Я думаю, теперь ты настоящий лихач. Вчера вечером я расслабился. Сейчас я хочу, чтобы мой разум снова стал сосредоточенным. Я жажду вернуть свою решительность, хочу, чтобы крохотные человечки с молотками исчезли из моего мозга. Я долго стою под прохладной водой, потом смотрю на часы на стене в ванной. Десять минут до боя. Я опоздаю. И проиграю. Как и сказал Эрик. Я давлю рукой на лоб, пока бегу в тренажерный зал, буквально выпрыгивая из ботинок. Когда я влетаю туда, неофиты, перешедшие из других фракций, и неофиты-лихачи уже стоят по краям зала. Амар занял место в центре ринга. Он сверяется с наручными часами и критически вздергивает брови. - Как мило, что ты все-таки к нам присоединился, - говорит он. По выражению его лица я понимаю, что вчерашнее панибратство закончилось на пороге тренажерного зала. Он показывает на мою обувь. - Зашнуруй ботинки и не трать мое время. Эрик на другой стороне ринга тщательно разминает пальцы, один за другим, и буравит меня взглядом. Я в спешке завязываю шнурки и засовываю их в ботинки, чтобы не мешались. Когда я смотрю на Эрика, я чувствую только биение своего сердца, пульсацию в висках и жжение в боку. Амар отходит. Эрик несется вперед и ударяет меня прямо в челюсть. Я спотыкаюсь и отклоняюсь назад, держась за лицо. Вся боль сосредоточилась у меня в голове. Я вскидываю руки, чтобы блокировать следующий удар. В теле пульсирует кровь, и я замечаю, что Эрик поднял ногу. Я пытаюсь увернуться, но он сильно бьет меня по ребрам. Чувство такое, будто по мне проходит электрический разряд. - Это проще, чем я думал, - констатирует Эрик. Меня бросает в жар от стыда, но я улучаю возможность врезать ему в живот. Он бьет меня в ухо, отчего в нем начинает звенеть, я теряю равновесие и пальцами касаюсь пола. - Знаешь, - тихо произносит Эрик, - по-моему, я вычислил твое настоящее имя. У меня затуманивается зрение. Это слишком мучительно. Я даже не представлял, что боль бывает настолько разная. Меня слово облили кислотой или подожгли. Я на миг скорчиваюсь от невыносимой, резкой, а потом - тупой, ноющей боли. Эрик ударяет меня снова, на сей раз целясь мне в лицо, но попадает в мою ключицу. Он опять замахивается и насмешливо спрашивает: - Мне сообщить им? Открыть твой секрет? Он цедит мою фамилию сквозь зубы, а это куда более опасное оружие по сравнению с его мускулами, локтями или кулаками. Во фракции Альтруизма поговаривают, что проблема эрудитов заключается в их эгоизме, но я считаю, что дело в их высокомерии, в той гордости, которую они испытывают, когда знают недоступное остальным. В этот момент, оцепенев от страха, я понимаю, в чем кроется слабость Эрика. Он не верит, что я не могу причинить ему такую же сильную боль, какую он причиняет мне. Он считает, что я - все тот же парень, какой и был в самом начале - скромный, самоотверженный и пассивный. Я чувствую, как моя паника улетучивается, меня охватывает ярость, и я вцепляюсь в запястье Эрика, чтобы он не мог сдвинуться с места, и бью его изо всей силы снова и снова. Я даже не вижу, куда именно приходятся мои удары, я не чувствую, не слышу ничего. Я пуст, одинок, я - ничто. Наконец я различаю его крики - он закрывает свое лицо обеими ладонями. По его зубам и подбородку стекает кровь. Он хочет вырваться, но я не отпускаю его. Я хорошенько пинаю его в бок, и он падает. Из-под его сжатых рук я вижу его глаза. У него стеклянный, расфокусированный взгляд, а кровь кажется очень яркой по сравнению с бледной кожей. Ко мне приходит осознание, что это сделал я, и меня снова охватывает страх, но уже другого рода. Я начинаю бояться себя и того, каким я становлюсь. Мои костяшки зудят. Я выхожу с ринга, хотя меня еще никто не отпускал. * * * Лагерь Лихачества - это тихое и полное тайн место, которое идеально подходит для восстановления сил. Я нахожу коридор рядом с Ямой и прислоняюсь к стене, позволяя прохладе проникнуть в меня. У меня опять заболела голова, как и все остальные части тела, которые горели во время боя, но я почти не замечаю недомогания. Мои костяшки липкие от крови Эрика. Я пытаюсь стереть ее, но она успела высохнуть. Я выиграл бой, значит, пока я в безопасности среди лихачей - нужно радоваться, а не бояться. Я должен быть счастлив - ведь я наконец нашел убежище и окружающие меня не избегают. Они встречаются с моим взглядом за обеденным столом и здороваются со мной. Но я знаю, что у всего есть цена. Но что же я должен заплатить, чтобы быть лихачом? - Привет. Я поднимаю голову. Передо мной стоит Шона, которая стучит по каменной стене, будто это дверь. Она улыбается. - А где же тот танец победителя, который я ожидала увидеть? - Я не танцую, - отвечаю я. - Да, мне надо было догадаться, - соглашается она. Шона садится напротив меня, облокотившись на противоположную стену, подтягивает колени к груди и обхватывает их руками. Наши ноги находятся в нескольких дюймах друг от друга. Не знаю, почему я это заметил. Ну ладно, все ясно - она же девушка. Я теряюсь. Как мне общаться с девушками, особенно если они из Лихачества? Что-то подсказывает мне, что нельзя никогда знать наверняка, что можно ожидать от лихой девчонки. - Эрик в больнице, - беспечно говорит Шона. - Возможно, ты сломал ему нос. И ты точно выбил ему зуб. Я опускаю глаза. Я выбил кому-то зуб? - Кстати, не мог бы ты мне помочь? - произносит она, подталкивая мою ногу носом своего ботинка. Точно - девушки из Лихачества непредсказуемы. - Помочь в чем? - Научить меня драться. У меня плохо получается. Я вечно позорюсь на ринге. - Она качает головой. - Через два дня у меня состоится бой. Девицу зовут Эшли, но она просит, чтобы все называли ее Эш. - Шона закатывает глаза. - Ну, ты понимаешь, пламя Лихачества, пепел[2][Ash (англ.) - пепел.] и все такое. В общем, она одна из самых сильных в нашей группе, и я боюсь, что она меня убьет. По-настоящему убьет. - Почему ты хочешь, чтобы тебе помог именно я? - спрашиваю я, внезапно что-то заподозрив. - Потому что я Сухарь, а Сухари помогают людям? - Что?.. Нет, разумеется, не поэтому, - отвечает Шона, в замешательстве морща брови. - Мне нужна твоя поддержка, потому что ты лучший в своей группе. Я смеюсь. - Ладно тебе! - Вы с Эриком были единственными, кто не проиграл ни одного боя. Но ты только что его победил. Теперь ты - самый лучший. Слушай, если не хочешь связываться со мной, то просто... - Я помогу, - заявляю я. - Только не знаю, как. - Разберемся, - говорит она. - Встретимся завтра днем на ринге. Я киваю. Она усмехается, встает и собирается уходить, но, не пройдя и пары шагов, оборачивается и, пятясь, бросает мне: - Хватит хандрить, Четыре. Ты нас всех впечатлил. Пойми это. Я наблюдаю, как она поворачивает за угол в конце коридора. Бой меня так сильно взволновал, что я даже не думал о том, что значила победа над Эриком. А теперь я первый среди неофитов в своей группе. Хоть я и выбрал Лихачество в качестве убежища, но я не просто выживаю здесь, а превосхожу многих. Я смотрю на кровь Эрика, которая запеклась на моих костяшках, и невольно улыбаюсь. * * * На следующее утро я решаю рискнуть - сажусь за завтраком рядом с Зиком и Шоной. Шона в основном набрасывается на еду и отвечает на вопросы, что-то похрюкивая. А Зик зевает, попивая кофе. Он показывает мне свою семью - младшего брата Юрайю, сидящего за соседним столом с Линн, сестрой Шоны. Его мама Хана до сих пор стоит в очереди. Она - самая спокойная среди всех лихачей, каких я когда-либо видел, поэтому ее фракцию можно определить только по цвету одежды. - Ты скучаешь по дому? - спрашиваю я у Зика. Я заметил, что лихачи любят выпечку. На ужин на столе всегда два вида торта, а на завтрак - гора маффинов. Когда я пришел сюда, все вкусные маффины уже разобрали, поэтому мне достался последний - с отрубями. - Не особо, - отвечает Зик. - Я имею в виду, что мои родители здесь. Неофитам-лихачам не положено разговаривать с семьей до Дня посещений, но я знаю, что, если мне действительно что-нибудь понадобится, родители мне помогут. Я киваю. Сидящая рядом Шона закрыла глаза и уснула, положив руку под подбородок. - А ты? - интересуется Зик. - Сам-то ты скучаешь по дому? Я собираюсь ответить «нет», но внезапно подбородок Шоны соскальзывает вниз, и она падает лицом прямо в шоколадный маффин. Зик смеется до слез, а я не могу не улыбнуться, допивая сок. * * * Позже я встречаюсь с Шоной в тренажерном зале. Ее короткие волосы убраны назад, а ботинки, шнурки на которых она обычно не завязывает, отчего хлябают при ходьбе, сегодня туго зашнурованы. Она бьется с невидимым противником, останавливаясь после каждого удара, чтобы скорректировать свою позу. Сперва я просто смотрю на нее, не представляя, с чего начать. Я сам совсем недавно узнал, как правильно наносить удар, и моих знаний явно недостаточно, чтобы тренировать ее. Но пока я наблюдаю за ней, я начинаю фиксировать ее ошибки. Шона стоит, сведя колени, и не держит перед собой руку, чтобы закрыть от удара челюсть. И еще она бьет с локтя вместо того, чтобы вкладывать в каждый удар вес всего тела. Она делает передышки, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Увидев меня, она резко подпрыгивает, словно коснулась оголенного провода. - Как нужно себя вести. Урок первый, - говорит она. - Дай понять, что ты находишься в комнате, если человек не видел, как ты вошел. - Извини, - отвечаю я. - Я понял, в чем твоя слабина. - Ага. - Она закусывает внутреннюю сторону щеки. - И в чем же? Я рассказываю ей все, что подметил, а потом мы устраиваем бой на ринге. Мы деремся медленно, оттягивая каждый удар, чтобы не причинить друг другу боль. Мне приходится постукивать по ее локтю кулаком - и лишь тогда она не забывает держать руку перед лицом. Спустя полчаса Шона, по крайней мере, начинает двигаться лучше, чем раньше. - Что касается той девушки, с которой ты завтра будешь биться, - заявляю я. - Знаешь, я бы врезал ей прямо в челюсть. - Я дотрагиваюсь до своего подбородка. - Ты можешь сделать это с помощью хорошего апперкота[3][Удар снизу.]. Надо еще потренироваться. Она готова драться, и я с удовлетворением вижу, что теперь ее колени согнуты, а в ее позе появилась упругость, которой раньше не было и в помине. Мы кружимся по рингу несколько секунд, а потом она ударяет меня, убирая при этом левую руку от лица. Я блокирую удар и начинаю атаковать Шону с левой же стороны, которую она оставила без защиты. В последнюю секунду я останавливаю кулак в воздухе и пристально смотрю на Шону. - Слушай, может, если бы ты действительно мне врезал, я бы усвоила урок, - говорит Шона, выпрямляясь. Ее кожа покраснела от напряжения, пот блестит у линии роста волос. Взгляд ясный и требовательный. Меня в первый раз посещает мысль о том, что она красива. Но не в моем обычном понимании - она не мягкая, не нежная - ее привлекательность сильная, изысканная. - Я бы лучше не стал, - отвечаю я. - Ты мыслишь древними рыцарскими стерео- типами, типичными для альтруистов. Что в некоторой степени даже оскорбительно, - возражает она. - Я могу о себе позаботиться. И запросто стерплю немного боли. - Нет, - парирую я. - Дело не в том, что ты девушка. Я вообще-то... не сторонник того, чтобы применять силу без причины. - Опять заморочки Сухарей, да? - Не совсем. Сухари не любят насилие. И точка. Если Сухарь попадет к лихачам, он просто позволит им себя избить. - Я стараюсь выдавить улыбку. Я не привык к сленгу лихачей, но мне нравится считать его своим родным и позволить себе расслабиться. - Но для меня это не игрушки, вот и все. Я впервые озвучил кому-то свои мысли. Не знаю, но почему-то для меня бой на ринге не является игрой. Возможно, потому, что долгое время побои были моей реальностью. Я просыпался и засыпал в страхе. Здесь я усвоил приемы самозащиты, стал более ловким, но одному я не научился - наслаждаться, причиняя кому-то боль. Я не собираюсь это делать - никогда. Если меня примут в лихачи, то я буду жить по своим правилам, даже если это будет означать, что частично я навсегда останусь Сухарем. - Ладно, - соглашается Шона. - Давай еще раз. Мы боксируем, пока она не осваивает апперкот, и чуть не пропускаем ужин. Когда мы уходим, она благодарит меня и мимоходом обнимает. Это всего лишь мимолетный жест, но она смеется над тем, как сильно я от него напрягаюсь. - Как быть лихачом: вводная лекция, - изрекает Шона. - Урок первый: обнимать друзей - совершенно нормально. - А мы друзья? - спрашиваю я, только наполовину шутя. - Ой, хватит тебе! - отмахивается она и убегает по коридору в женскую спальню. * * * На следующее утро самые незрелые, «не перешедшие» неофиты следуют за Амаром, проходя мимо тренажерного зала в мрачный коридор с тяжелой дверью в самом конце. Амар говорит нам оставаться здесь и стремительно исчезает за дверью. Я смотрю на часы. Бой Шоны может начаться в любую минуту - урожденным лихачам требуется больше времени для прохождения первого этапа посвящения, чем нам, поскольку их много. Эрик занимает место подальше от меня, что меня радует. Вечером после того, как я избил его, я понял одну важную вещь. Он мог рассказать всем, что я сын Маркуса Итона, просто чтобы отомстить мне за собственное поражение. Однако он не проболтался. Интересно, он выжидает подходящего случая или молчит по другой причине? Тем не менее мне стоит держаться от него на расстоянии - столько, сколько получится. - Как вы думаете, что там? - осведомляется Миа, девушка из Товарищества. Она нервничает. Ей никто не отвечает. А я почему-то спокоен. За дверью нет ничего такого, что заставило бы меня страдать. Поэтому когда Амар возвращается в коридор и называет мое имя первым, я не бросаю отчаянные, горестные взгляды на других неофитов. Я решительно переступаю порог комнаты. Здесь сумрачно и грязно. Мебели маловато - лишь два стула и компьютер. Спинка стула откинута назад, как и тогда, когда я проходил индивидуальное испытание. Монитор светится. В компьютере запущена программа - четкие строки текста темнеют на белом фоне. Когда я был младше, еще в школе я всегда вызывался подежурить в компьютерный класс. Иногда я даже чинил технику, когда она выдавала ошибки. Я работал под руководством женщины-эрудита, которую звали Кэтрин, и она научила меня гораздо большему, чем ей следовало. Она с удовольствием делилась знаниями с кем-то, кто был готов ее слушать. Поэтому, глядя на этот код, я в принципе понимаю, с чем мне придется столкнуться, хотя я никогда и не работал с подобной программой. - Симуляция? - спрашиваю я Амара. - Меньше знаешь - крепче спишь, - усмехается он. - Прошу! Я сажусь, откидываясь на спинку и положив руки на подлокотники. Амар приготавливает шприц, тщательно проверяя, что ампула зафиксирована в нужном месте. Он без предупреждения протыкает иглой мою шею и давит на поршень. Я вздрагиваю. - Посмотрим, какой из четырех твоих страхов будет первым, - говорит он. - Знаешь, они мне уже порядком наскучили. Можешь попытаться и показать мне что-нибудь новенькое. - Постараюсь, - отвечаю я. * * * Я погружаюсь в симуляцию. Я сижу на твердой деревянной скамейке за кухонным столом во фракции Альтруизма, передо мной - пустая тарелка. Все шторы на окнах задернуты, единственным источником света является лампа, висящая над столом и мерцающая оранжевым. Я смотрю на темную ткань, которая покрывает мое колено. Почему я в черном, а не в сером? Когда я поднимаю голову, он - Маркус - стоит напротив меня. На долю секунды он кажется мне таким же, каким я видел его в зале на Церемонии выбора - голубые, как у меня, глаза, рот, скривившийся от недовольства. - Я в черном, потому что я теперь лихач, - напоминаю я себе. Тогда почему я очутился рядом с отцом - в доме альтруиста? Очертания лампочки отражаются в моей пустой тарелке. Должно быть, я в симуляции, думаю я. Затем электричество мигает, и Маркус превращается в того, которого я всегда вижу в пейзаже страха, - он становится перекошенным чудовищем с впадинами вместо глаз и громадным пустым ртом. Он бросается через стол, вытянув обе руки, а вместо ногтей у него - бритвенные лезвия, встроенные прямо в кончики пальцев. Он бьет меня изо всей силы, я шатаюсь и падаю со скамейки. Я ползу по полу, пытаясь восстановить равновесие, и убегаю в гостиную. Там находится другой Маркус, который тянется ко мне из стены. Я ищу входную дверь, но она заставлена шлакоблоками, я в ловушке. Задыхаясь, бегу по лестнице, но наверху спотыкаюсь и растягиваюсь на деревянном полу в коридоре. Один Маркус изнутри открывает дверь шкафа, второй появляется из спальни родителей, третий скребет кафель в ванной. Я вдавливаюсь в стену. В доме темно. Окон нет. Вдруг один из Маркусов оказывается прямо передо мной и прижимает меня к стене, крепко обхватив за горло. Другой Маркус царапает когтями мое плечо, вызывая жгучую боль, от которой у меня на глазах наворачиваются слезы. Меня охватывает паника, я не могу пошевелиться. Я глотаю воздух. Я не могу закричать. Меня пронзает новый приступ боли. Я слышу биение своего сердца, отчаянно пинаюсь, но не могу издать ни звука. Маркус по-прежнему держит меня за горло, потом поднимает меня, и пальцы моих ног волочатся по полу. Мои конечности безвольно болтаются, как у тряпичной куклы. Я не способен пошевелить ни единым мускулом. Он повсюду. Я понимаю, что все это не по-настоящему. Я в симуляции. Ощущения - почти такие же, как в пейзаже страха. Теперь меня окружает гораздо больше Маркусов, они ждут, вытянув руки, и я смотрю на море лезвий. Они хватают меня за ноги, режут меня, и я чувствую горячий след внизу шеи, когда Маркус принимается душить меня еще сильнее. - Я в симуляции, - вновь напоминаю я себе. Я пытаюсь вернуть к жизни свои конечности, представляя, что по моим жилам бежит горячая кровь. Я шарю рукой по стене в поисках оружия. Какой-то Маркус поднимается, и его пальцы оказываются перед моими глазами. Я кричу и начинаю молотить руками, когда лезвия вонзаются в мои веки. Я не нахожу оружия, зато нащупываю дверную ручку. Я резко поворачиваю ее и падаю в шкаф. Маркусы остались снаружи. В моем убежище есть широкое окно, в которое я могу вылезти. Пока они ищут меня в темноте, я ударяю стекло плечом, и оно разбивается. Мои легкие заполняет свежий воздух. Я выпрямляюсь в кресле, судорожно дыша. Я ощупываю горло, плечи, колени, ища раны, которых теперь нет. Я до сих пор чувствую боль от порезов и кровь, выливающуюся из моих вен, но моя кожа не повреждена. Мое дыхание постепенно замедляется, а вместе с ним успокаиваются мои мысли. Амар сидит у компьютера, подключенный к симуляции, и пристально смотрит на меня. - Что? - тихо спрашиваю я. - Ты пробыл там пять минут, - говорит он. - Это много? - Нет. - Он хмурится. - Совсем немного. На самом деле у тебя - хорошие результаты. Я осторожно ставлю ноги на пол и обхватываю голову ладонями. Может, я и успел вовремя взять себя в руки во время симуляции, но уродливый образ отца, который пытается выцарапать мне глаза, все еще мелькает в моем сознании. Мой пульс учащается и стучит в висках. - Сыворотка действует? - уточняю я, стиснув зубы. - Мне из-за нее так страшно? - Нет, она должна была нейтрализоваться, когда ты вышел из симуляции. Почему ты спрашиваешь? Я встряхиваю руки, которые пощипывает так, будто они начинают неметь. Я качаю головой. «Это было не по-настоящему, - говорю я себе. - Забудь». - В зависимости от того, что ты видишь во время симуляции, у тебя может возникать затяжное чувство паники, - объясняет Амар. - Я провожу тебя обратно в спальню. - Нет, - возражаю я. - Я в полном порядке. - Вряд ли, парень, - тотчас говорит Амар. Он поднимается и открывает вторую дверь, расположенную у противоположной стены. Я тащусь за ним по короткому мрачному проходу в каменный коридор, который ведет обратно в спальню перешедших неофитов. Поскольку мы находимся под землей, воздух здесь сырой и влажный. Я слышу только эхо наших шагов и свое собственное дыхание. Мне кажется, что я что-то вижу - какое-то движение слева, и я отскакиваю, прижимаясь к стене. Амар останавливается и кладет руки мне на плечи, вынуждая меня посмотреть ему в глаза. - Слушай, Четыре, - произносит он. - Тебе нужно с этим разобраться. Я киваю в ответ. Мое лицо пылает. В глубине души мне становится очень стыдно. Я должен быть бесстрашным. Я не должен бояться Маркусов-чудовищ, крадущихся ко мне в темноте. Я опираюсь на каменную складку и делаю глубокий вдох. - Могу я у тебя кое-что спросить? - продолжает Амар. - Я вздрагиваю, решив, что он будет выуживать из меня информацию о моих отношениях с отцом. Но я ошибаюсь. - Как ты выбрался из того коридора? - Открыл дверь, - признаюсь я. - А дверь все время была позади тебя? В твоем бывшем доме есть такая дверь? Я качаю головой. Вечно дружелюбный Амар теперь выглядит крайне серьезно. - То есть ты создал ее из пустоты? - Да, - бормочу я. - Симуляции - это проекции разума. Мой разум придумал дверь, чтобы я смог выбраться. Мне нужно было только сконцентрироваться. - Странно, - отмечает Амар. - Почему? - В основном неофиты не могут управлять своими симуляциями. Потому что, в отличие от пейзажа страха, они не понимают, где они находятся. И соответственно они не выходят из симуляции так быстро. Теперь я чувствую бешеную пульсацию на шее. Я и не думал, что симуляция будет чем-то отличаться от пейзажа страха - я-то считал, что неофиты понимали, где они находятся. Но, судя по словам Амара, все обстоит по-другому. Значит, это было похоже на мое индивидуальное испытание. А ведь как раз накануне него отец посоветовал мне не показывать виду, что я осознаю происходящее. Я до сих пор помню его настойчивость, нервное напряжение в его голосе и то, как цепко он схватил меня за руку. В тот момент я предположил, что он бы не стал так говорить, если бы не волновался за меня. За мою безопасность. - Со мной было то же самое, - тихо произносит Амар. - Я мог управлять симуляциями. Но я думал, что это умею только я. Я хочу сказать ему, чтобы он не выдавал себя и хранил свой секрет от окружающих. Но лихачи относятся к тайнам не так, как альтруисты. Те будто созданы под копирку и вечно прячутся за улыбками и стенами своих аккуратных домишек. Амар странно смотрит на меня. Может, он чего-то ждет? Я неловко переминаюсь с ноги на ногу. - Возможно, мне не стоило хвастаться, - бурчит он. - Во фракции Лихачества, как и в других фракциях, не любят тех, кто выделяется. Просто здесь все не настолько очевидно. Я киваю. - Наверное, это просто счастливая случайность, - замечаю я. - Поэтому я и смог выбраться через ту дверь. Вероятно, в следующий раз в симуляции все будет, как обычно. - Точно, - как-то вяло соглашается Амар. Очевидно, я его не убедил. - Что ж, тогда в будущем постарайся не совершать ничего невозможного, ладно? Взгляни в лицо своему страху с логической точки зрения. Между прочим, логика всегда вносит смысл, вне зависимости от того, боишься ли ты или нет. - Конечно, - отвечаю я. - Ты ведь сейчас пришел в себя, верно? Сможешь добраться до спальни? Я хотел ответить, что мог бы дойти и без его помощи, но вместо этого я молча киваю. Он доброжелательно хлопает меня по плечу и возвращается обратно. Меня гложут мысли о том, что отец не должен был предупреждать меня насчет осознания реальности во время симуляции хотя бы потому, что это противоречит правилам фракции. Он постоянно ругал меня за то, что я позорю его перед всеми альтруистами, но он никогда не подсказывал мне, как избежать ошибок. До этого случая. Прежде он никогда не смотрел на меня в упор, пока я не обещал сделать, как он говорит. Странно осознавать, что он как-то старался защитить меня. Может, Маркус не совсем годится на роль чудовища, которое я всегда представляю в своих самых страшных кошмарах? По дороге в спальню я слышу шум в конце коридора и невольно оглядываюсь. Там очень темно, а до меня как будто доносятся тихие шаркающие шаги, которые двигаются в противоположную сторону. * * * Шона подбегает ко мне в столовой за ужином и сильно ударяет по руке. Она улыбается во весь рот, и мне кажется, что улыбка сейчас разрежет ее щеки. Ее правый глаз слегка опух - скоро там появится синяк. - Я выиграла! - восклицает она. - Я делала все, как ты сказал - врезала ей в челюсть в первую же минуту, и она выбыла из игры. Она успела ударить меня в глаз, потому что я ослабила защиту, но потом я хорошенько избила ее. У нее пошла кровь из носа. Это было классно. Я ухмыляюсь. На удивление приятно знать, что у человека, которого ты чему-то научил, был удачный поединок. - Молодец, - хвалю ее я. - У меня бы ничего не получилось без твоей помощи, - верещит Шона. Однако теперь она улыбается уже по-другому - мягче, не так безумно и более искренне. Она встает на цыпочки, целует меня в щеку и отстраняется. Я таращусь на нее. Она смеется и тащит меня к столу, где сидят Зик и другие лихачи. Моя проблема заключается не в том, что я Сухарь. Суть в том, что я не знаю, как расценивать подобные жесты и что они значат для лихачей. Шона - красивая и забавная. Если бы мы были во фракции Альтруизма и она бы мне нравилась, я бы согласился поужинать с ее семьей, услышал бы, в каком благотворительном проекте она участвует, и вступил бы туда тоже. Но я совершенно не представляю, как такое происходит в Лихачестве. Я даже не понимаю, нравится ли она мне по-настоящему. Я решаю, что она не должна меня отвлекать. По крайней мере, не сейчас. Я беру тарелку и сажусь, чтобы поесть. Столовая гудит от болтовни и смеха. Все поздравляют Шону с победой и показывают пальцем на девушку, которую она побила. Та устроилась за дальним столом, ее лицо сильно опухло. В конце ужина, пока я тыкаю вилкой кусок шоколадного торта, в зал заходит пара женщин из Эрудиции. Им далеко не сразу удается добиться от лихачей тишины. Этому не способствует даже внезапное появление эрудитов - лихачи продолжают перешептываться и ерзать на своих местах. Их шум напоминает мне звук шагов вдалеке. Эрудиты садятся рядом с Максом, больше ничего не происходит, и снова начинаются разговоры. Я в них не участвую и продолжаю тыкать вилкой в торт, наблюдая за окружающими. Макс встает и направляется к Амару. Они что-то напряженно обсуждают, а затем идут к нашему столу. Ко мне. Амар подзывает меня. Я оставляю свой почти пустой поднос. - Нас с тобой вызвали для оценки, - говорит он. Его рот, вечно растянутый в улыбке, теперь превратился в узкую горизонтальную линию, а его энергичный голос звучит монотонно. - Оценка? - переспрашиваю я. Макс ухмыляется. - Результаты твоей симуляции немного отклоняются от нормы. Наши друзья из секции Эрудиции... - он умолкает, а я таращусь на женщин-эрудитов через его плечо. С содроганием я понимаю, что одна из них - Джанин Мэтьюз, важный представитель фракции Эрудиции. На ней - накрахмаленный синий костюм, а ее очки - символ эрудитского тщеславия - висят на цепочке на шее. - Они пронаблюдают еще одну симуляцию, чтобы убедиться, что необычный результат был получен не из-за сбоя в программе, - продолжает Макс. В итоге Амар проводит нас в комнату симуляции. Я вспоминаю, как пальцы моего отца стиснули мою руку, слышу его тихий голос, когда он говорил, чтобы я не вел себя странно во время моего индивидуального испытания. Мои ладони покалывает, а это означает, что я нахожусь на грани. Я вот-вот начну паниковать. Я не могу говорить, поэтому просто смотрю на Макса, потом на Амара и киваю. Не понимаю, что странного в том, чтобы осознавать нереальность симуляции, но знаю, что здесь нет ничего хорошего. Я догадываюсь, что со мной действительно что-то не то, иначе Джанин Мэтьюз никогда бы не пришла сюда, чтобы просто понаблюдать за моей симуляцией. Мы направляемся в комнату симуляции, а Джанин и ее, как я полагаю, ассистент переговариваются позади нас. Амар открывает дверь, и я вновь переступаю порог. - Я сбегаю за дополнительным оборудованием, - говорит Амар. - Скоро буду. Джанин меряет комнату шагами с задумчивым выражением лица. Я с подозрением отношусь к ней, как и все альтруисты, - нас учили опасаться тщеславия и жадности эрудитов. Хотя, видя ее теперь, я понимаю, что не всё, чему меня учили, было правильно. Женщина-эрудит, научившая меня разбирать компьютеры во время дежурств в классе, не была ни тщеславной, ни жадной. Возможно, то же самое можно сказать и о Джанин Мэтьюз. - Ты записан в системе под псевдонимом Четыре, - внезапно произносит Джанин. Она останавливается и складывает руки перед собой. - Что меня озадачивает. Почему ты не зарегистрирован как Тобиас? Разумеется, ей давно известно, кто я такой. Ну да, конечно. Она ведь из эрудитов и знает абсолютно все. Я чувствую, как мои внутренности сжимается, а к горлу подкатывает ком. Она назвала мое настоящее имя и наверняка общалась с моим отцом, а если она видела одну из моих симуляций, она также проникла в самые темные уголки моей души. Ее ясные, почти бесцветные глаза встречаются с моими, и я отвожу взгляд. - Я хотел начать все с чистого листа, - отвечаю я. Она щурится. - Я ценю твою решительность. Особенно учитывая все, через что ты прошел. - Ее голос звучит почти нежно. И ее тон меня сердит. Я пристально смотрю в ее глаза. - Я в полном порядке, - холодно говорю я. - Естественно. - Она слегка улыбается. Амар прикатывает в комнату тележку, на которой лежит целая куча проводов, электродов, компьютерных деталей. Я опять сажусь на стул с откинутой спинкой, кладу руки на подлокотники, а остальные подключаются к просмотру моей симуляции. Амар подходит ко мне с иглой, и я не шевелюсь, а она вонзается мне в шею. У меня смыкаются веки, и мир исчезает. * * * Когда я открываю глаза, то вздрагиваю. Я стою на крыше безумно высокого здания, прямо рядом с выступом. Далеко внизу - твердый тротуар, улицы пусты, нет никого, кто помог бы мне спуститься. Ветер бьет меня со всех сторон, и я отклоняюсь назад, падая на крышу из гравия. Мне не нравится находиться здесь, наверху, видя пустое безграничное небо, напоминающее мне, что я очутился в самой высокой точке Города. Я помню, что за мной наблюдает Джанин Мэтьюз, поэтому я бросаюсь к двери, ведущей вниз, пытаясь ее открыть. Я лихорадочно думаю, что делать дальше. Раньше, чтобы побороть страх, я бы просто спрыгнул с крыши, зная, что я просто попал в симуляцию и на самом деле я не умру. Но остальные лихачи никогда бы не повели себя так на моем месте - они нашли бы безопасный способ спуститься. Я оцениваю возможные варианты. Я могу попробовать открыть дверь, но поблизости нет ничего, что мне бы пригодилось. Здесь есть только крыша из гравия, дверь, а еще бескрайнее небо. Мне даже нельзя создать нужный инструмент, поскольку Джанин наверняка что-то сразу заподозрит. Я отхожу назад и со всей силы пинаю створку, но она не поддается. Сердце стучит у меня в висках. Я снова подхожу к выступу, теперь я смотрю не на крохотный тротуар внизу, а на само здание. Подо мной - сотня окон с выступами. Самый быстрый способ достичь земли - как раз в стиле лихачей: я должен карабкаться вниз по отвесной стене. Я закрываю лицо ладонями. Я знаю, что очутился в искусственной симуляции, но мне кажется, будто это происходит в действительности - свежий прохладный ветер свистит у меня в ушах, под руками - неровный бетон, под подошвами ботинок шуршит гравий. Дрожа, я ставлю ногу на выступ и, повернувшись лицом к зданию, начинаю спускаться - сначала одну ногу, затем другую, пока не повисаю на выступе, зацепившись за него кончиками пальцев. Внутри меня нарастает паника, и я кричу сквозь зубы. Боже мой! Я ненавижу высоту. Ненавижу. Я моргаю, чтобы смахнуть слезы, оправдывая их ветром, и щупаю носками выступ. Найдя его, я нащупываю верх рамы одной рукой и прижимаюсь к нему, чтобы сохранить равновесие, пока я опускаю ноги на выступ снизу. Мое тело отклоняется назад над пропастью, и я опять кричу, стиснув челюсти так сильно, что они скрипят. Мне надо повторить это еще раз. И еще. И еще. Я наклоняюсь, держась левой рукой за карниз рам и вцепившись правой в какой-то уступ. Крепко ухватившись, я опускаю ноги, слушая, как они скребут по камню. Я снова повисаю. Но сейчас, опустившись на выступ, я держусь недостаточно крепко, поэтому теряю опору и едва не теряю равновесие. Я царапаю бетонный небоскреб подушечками пальцев, но уже слишком поздно - я лечу вниз и издаю хриплый вопль, разрывающий глотку. Я мог бы создать защитную сеть или веревку - висящую прямо воздухе, которая спасла бы меня - но нет, мне нельзя ничего проецировать, иначе они узнают, на что я способен. Я позволяю себе упасть. И умереть. Я просыпаюсь с болью, которую спроецировал мой мозг. Она пронизывает каждую клеточку моего тела. Слезы и страх застилают глаза. Я резко дергаюсь, тяжело дыша. Меня трясет. Мне стыдно, что я веду себя как слабак в присутствии эрудитов, но я знаю, что это хорошо. Я доказал им, что я не особенный, - я обычный безрассудный лихач, который возомнил, что запросто может слезть по высоченной отвесной стене и уцелеть. - Интересно, - произносит Джанин, но я едва слышу ее слова сквозь свое шумное дыхание. - Мне никогда не надоест смотреть внутрь человеческого разума - в каждой детали столько проекций. Я спускаю все еще трясущиеся ноги на пол и наконец-то ощущаю под собой твердую поверхность. - Ты отлично справился, - говорит Амар. - Над навыками скалолазания тебе еще следует поработать, но ты быстро вышел из симуляции. Результаты по времени примерно такие же, как и в прошлый раз. - Он улыбается. Наверное, мне действительно удалось притвориться, что я ничем не отличаюсь от других лихачей, - ведь Амар уже не выглядит слишком взволнованным. Я киваю. - Значит, твой необычный результат был вызван ошибкой программы. Нам придется исследовать ее, чтобы найти проблему, - изрекает Джанин. - А теперь, Амар, я бы хотела проверить твою симуляцию, если ты не против оказать мне подобную услугу. - Мою? Зачем? Мягкая улыбка Джанин не сходит с ее губ. - Судя по нашим данным, тебя не встревожил необычный результат Тобиаса, наоборот, ты выказал к этому расположение. Поэтому я бы хотела посмотреть, не по собственному ли опыту ты знаешь о таких вещах. - По вашим данным? - переспрашивает Амар. - Откуда? - Один неофит поделился с эрудитами своими опасениями по поводу вашего с Тобиасом состояния, - мягко отвечает Джанин. - Я сохраню его имя в тайне. Тобиас, ты свободен. Спасибо за содействие. Я смотрю на Амара. Он едва заметно кивает. Я встаю на ватные ноги и покидаю комнату. Я не закрываю за собой дверь, чтобы спрятаться неподалеку и подслушать. Но как только я оказываюсь в коридоре, ассистент Джанин захлопывает дверь, и я не могу различить ни единого звука, даже приложив к ней ухо. «Один неофит поделился с эрудитами своими опасениями...» Я уверен в том, кто это может быть. Наш единственный бывший эрудит. Эрик. * * * В течение недели после визита Джанин Мэтьюз ничего не происходит. Неофиты - урожденные лихачи и перебежчики - каждый день проходят симуляции, и я тоже отдаюсь на растерзание своим страхам - боязнь высоты, клаустрофобия, насилие, Маркус. Иногда некоторые кошмары сливаются в один - Маркус наверху небоскребов, насилие в закрытом пространстве... Я всегда просыпаюсь, будучи еще наполовину в бреду. Меня бьет озноб, и мне стыдно - даже несмотря на то, что у меня всего четыре страха, я не могу избавиться от них, когда симуляция уже окончена. Они возникают, когда я меньше всего этого жду, заполняют мои сны, и я просыпаюсь с дрожью и паранойей. Я скрежещу зубами, подпрыгиваю от малейшего шума, мои руки немеют без причины. Я боюсь, что сойду с ума до конца посвящения. - Ты в порядке? - спрашивает Зик за завтраком. - Ты кажешься... измотанным. - Все отлично, - отвечаю я грубее, чем хотелось бы. - Ага, по тебе видно, - говорит Зик, ухмыляясь. - Нет ничего страшного в том, чтобы плохо себя чувствовать. - Ты прав, - соглашаюсь я и заставляю себя доесть еду, хотя теперь она напоминает по вкусу пыль. Если уж я начинаю сходить с ума, то хотя бы наберу в весе, в основном мышечную массу. Странно, что теперь я занимаю столько места, хотя раньше я привык быть незаметным. Это добавляет мне немного сил и решимости. Мы с Зиком убираем свои подносы. По пути в Яму младший брат Зика (я запомнил, что его зовут Юрайя) подбегает к нам. Он выше Зика. На его ухе - повязка, которая прикрывает новую татуировку. Обычно он выглядит так, будто вот-вот расскажет шутку. Но не сейчас. Он чем-то потрясен. - Амар, - начинает он, слегка запыхавшись, - Амар... - Он качает головой. - Амар умер. Я издаю смешок. Я понимаю, что это неподобающая реакция, но ничего не могу с собой сделать. - В смысле? Что значит «умер»? - Сегодня утром одна женщина нашла рядом со «Спайром» чье-то тело, - тараторит Юрайя. - Его только что опознали. Это Амар. Он... наверняка... - Прыгнул? - уточняет Зик. - Или упал. Никто не знает, - разводит руками Юрайя. Я подхожу к тропинкам, ведущим к Яме. Обычно я почти прижимаюсь к стене во время подъема из-за боязни высоты, но теперь я вообще не думаю о том, что делается внизу. Я несусь мимо бегающих, кричащих детей и людей, которые толкутся у магазина. Потом я поднимаюсь по лестнице, свисающей со стеклянного потолка. В холле «Спайра» собралась целая толпа, и я вынужден проталкиваться сквозь нее. Кто-то бросает мне вслед проклятия или пихает меня локтем в ответ, но я практически ничего не замечаю. Я прохожу к порогу комнаты, к стеклянным стенам над улицами, которые окружают лагерь Лихачества. Снаружи прямоугольный участок ограничен полицейской лентой, на тротуаре виднеется темно-красное пятно. Я долгое время смотрю на него, пока не начинаю понимать, что это - кровь Амара, которая пролилась от удара о землю. Я разворачиваюсь и ухожу. * * * Я знал Амара не так хорошо, чтобы скорбеть о нем. В моем понимании скорбь - это то, что я чувствовал после смерти матери. Тоска мертвым грузом падала на меня, мешая прожить еще один день. Я помню, как останавливался, выполняя простые задачи, чтобы передохнуть, и забывал к ним вернуться. Я просыпался посреди ночи со слезами на глазах. Я не рассматриваю смерть Амара как нечто подобное, но я чувствую горечь каждый раз, когда вспоминаю, как он дал мне имя и как защищал меня - «зеленого» неофита. Но в основном я чувствую злость. Я точно знаю, что его смерть имеет отношение к Джанин Мэтьюз и оценке его симуляции страха. А значит, так или иначе, в гибели Амара виноват еще и Эрик. Он подслушал наш разговор и сообщил все лидеру своей бывшей фракции. Эрудиты убили Амара. Но остальные считают, что Амар спрыгнул или случайно упал. Что ж, такого поступка вполне можно ожидать от лихачей. Сегодня лихачи проводят панихиду. Все пьяны уже к обеду. Мы собираемся у пропасти, Зик передает мне чашку с темной жидкостью, и я одним глотком осушаю ее до дна. Когда успокоительный напиток обжигает горло, я начинаю покачиваться и передаю обратно пустую чашку. - Правильное решение, - бормочет Зик, уставившись на емкость. - Пойду возьму еще. Я киваю и слушаю гул пропасти. Похоже, Джанин Мэтьюз поверила, что мои необычные результаты - элементарный программный сбой. Но что, если она просто притворилась? Вдруг она явится за мной, так же как пришла за Амаром? Я пытаюсь запихнуть эту мысль в какой-нибудь темный угол моего сознания и хорошенько спрятать ее - от себя самого. На мое плечо ложится темная рука со шрамами. Рядом со мной - Макс. - Ты в порядке, Четыре? - Да, - отвечаю я, и я действительно не вру. Я в порядке, потому что я по-прежнему стою на ногах и пока еще внятно разговариваю. - Кстати, Амар всегда тобой очень интересовался. Я думаю, он видел, что в тебе есть отличный потенциал. - Макс слегка улыбается. - Я почти не знал его, - говорю я. - Он был немного беспокойным и неуравновешенным, в отличие от остальных неофитов в его группе, - продолжает Макс. - Вероятно, потеря бабушки и дедушки нанесла ему сильный удар. Или, может, проблема была еще глубже... Не знаю... Наверное, так действительно лучше. - Лучше быть мертвым? - переспрашиваю я, хмуро глядя на него. - Я совсем другое имел в виду, - отвечает Макс. - Но здесь, в Лихачестве, мы призываем всех выбирать свой собственный путь в жизни. Если это - путь, который он выбрал, - тем лучше, - резюмирует он и снова кладет руку мне на плечо. - В зависимости от результата твоей завтрашней проверки мы с тобой будем обсуждать то, чем бы ты хотел заниматься. Пока ты наш самый многообещающий неофит, даже несмотря на твое происхождение. Я таращусь на него. Я не понимаю, что он говорит и почему он говорит это во время панихиды по Амару. Пытается перетянуть меня на свою сторону? Зачем? Зик возвращается с двумя кружками, а Макс исчезает в толпе как ни в чем не бывало. Один из друзей Амара встает на стул и выкрикивает какую-то бессмыслицу о том, каким храбрым был Амар, если решил погрузиться в небытие. Все поднимают бокалы и произносят его имя. - Амар, Амар, Амар. - лихачи повторяют это слово столько раз, что он теряет смысл и превращается просто в набор звуков. Напоследок мы выпиваем. Так скорбят лихачи - топят горе в алкоголе и больше не вспоминают о нем. Ладно. Я тоже так могу. * * * Контроль моей последней проверки осуществляет Тори, а наблюдать за ним будут лидеры Лихачества, включая Макса. Я прохожу в середину толпы неофитов, и впервые за все время я нисколько не волнуюсь. Во время пейзажа страха все осознают происходящее, поэтому мне нечего скрывать. Укол в шею, и пусть реальность исчезнет. Я часто проваливался в пейзаж страха. Я оказываюсь на вершине небоскреба и прыгаю вниз. Я падаю запертым в коробке и позволяю себе каплю паники, прежде чем выбиваю плечом нужную стену, разрушая древесину. Я беру пистолет и стреляю в невинного человека - в безликого мужчину в черном. Я целюсь ему в голову и бездумно нажимаю курок. А Маркусы, окружившие меня, гораздо больше похожи на моего отца, чем раньше. У ближайшего ко мне чудовища - настоящий рот, хотя глаза по-прежнему зияют пустыми впадинами. Он замахивается, чтобы ударить меня - и я замечаю камень в его руке вместо колючей цепи или металлического ремня. У Маркуса нет оружия, которое может разорвать меня в клочья. Я принимаю несколько ударов, затем набрасываюсь на Маркуса, обхватив руками его горло. Я неистово бью его по лицу и успеваю испытать минутное чувство удовлетворения от своей жестокости, прежде чем проснуться скрюченным на полу в комнате пейзажа страха. В соседнем помещении включается свет. Я вижу сидящих там людей - два ряда ожидающих неофитов, включая Эрика, в губе которого теперь столько проколов, что я мечтаю выдернуть их поочередно. Напротив них устроились лидеры Лихачества, включая Макса. Их трое, и они кивают и улыбаются. Тори показывает мне два больших пальца, поднятых вверх. Я шел на проверку, думая, что мне плевать, пройду ли я ее и стану ли я лихачом. Но от жеста Тори меня раздувает от гордости, и я позволяю себе слегка улыбнуться. Амар, конечно, умер, но он всегда хотел, чтобы я показывал отличные результаты. Не могу сказать, что я старался ради него, - я делал это не ради кого-то, даже не ради себя. Но, по крайней мере, я его не опозорил. Все новички - и урожденные лихачи, и молодняк из других фракций, прошедший последнюю проверку, ждут результатов в общей спальне. Когда я добираюсь до своей кровати, Зик и Шона улюлюкают. - Какие результаты? - спрашивает Зик. - Хорошие, - отвечаю я. - Без неожиданностей. А у тебя? - Ужасно, но я выбрался оттуда, - говорит Зик, пожимая плечами. - А у Шоны появились новые кошмары. - Но я с ними справилась, - вставляет Шона с напускной небрежностью в голосе. У нее между колен зажата одна из подушек Эрика. Ему это не понравится. Ее притворство исчезает, и она улыбается. - Я классно справилась. - Да-да, - бурчит Зик. Шона ударяет его подушкой прямо по лицу. Он выхватывает ее. - Что ты хочешь от меня услышать? Да, ты молодец. Да, ты самая лучшая среди лихачей. Довольна? - Он быстро ударяет ее подушкой по плечу. - С тех пор как у нас начались симуляции страхов, она вечно хвасталась тем, что ей они удаются лучше. Я просто бешусь. - Это месть за то, что ты постоянно хвастался своими достижениями во время боевой подготовки, - возражает Шона. - «Ты видела, как я сразу его ударил?» И дальше бла-бла-бла. - Она толкает Зика, а тот хватает ее за запястья. Шона высвобождается и щелкает его по уху. Они смеются, дерутся. Может, я и не понимаю, как происходит любовь у лихачей, но я явно могу распознать флирт. Я ухмыляюсь. Вероятно, вопрос насчет чувств Шоны ко мне решен. Хотя нельзя сказать, что он меня мучил. Он был скорее риторический. Мы сидим еще час, пока остальные пройдут последнюю проверку. Они вваливаются в спальню один за другим. Последним заходит Эрик. Он замирает на пороге с самодовольным видом. - Пора узнать наши результаты, - заявляет он. Неофиты тотчас бросаются к выходу. Некоторые явно нервничают, другие выглядят уверенными в себе. Я жду, когда все уйдут, и лишь потом направляюсь к двери. Но я не выхожу. Я встаю, скрестив руки, и пристально смотрю на Эрика несколько секунд. - Хочешь мне что-то сказать? - спрашивает он. - Я знаю, что это ты рассказал эрудитам про Амара. - Не понимаю, о чем ты, - отвечает Эрик и отводит глаза. Мне ясно, что он врет. - Из-за тебя Амар умер, - продолжаю я, с удивлением отмечая, как быстро во мне нарастает злость. Мое тело буквально трясется, а лицо пылает. - Ты что, ударился головой во время проверки, Сухарь? - ухмыляется Эрик. - Ты говоришь ерунду. Я крепко прижимаю его к двери и хватаю одной рукой. На какое-то мгновение меня изумляет то, насколько я стал сильнее. Я наклоняюсь к его лицу. - Я знаю, что ты сделал, - повторяю я, пытаясь увидеть в его черных глазах хоть что-нибудь. Но в пустых, непроницаемых зрачках Эрика ничего нет. - Из-за тебя он умер, и ты ответишь за его гибель. Наконец я отпускаю его и шагаю по коридору в сторону столовой. * * * В зале полно людей, одетых в свои лучшие наряды, - их проколы еще больше привлекают внимание за счет блестящих металлических колец. Они демонстрируют свежие и старые татуировки, даже если это означает, что им приходится пожертвовать частью одежды. Проходя через толпу, я вглядываюсь в лица лихачей. В воздухе пахнет выпечкой, мясом, хлебом и специями, от чего у меня текут слюни - я забыл пообедать. Добравшись до стола, за которым я обычно сижу, я утаскиваю ролл с тарелки Зика, пока он не видит, затем встаю вместе со всеми в ожидании результатов. Надеюсь, мы узнаем их с минуты на минуту. У меня возникает ощущение, будто я держу руками голый провод, от чего мои мышцы дергаются, а мысли путаются. Зик и Шона пытаются поговорить со мной, но никто из нас не может долгое время перекрикивать шум, и в итоге мы умолкаем. Макс встает из-за стола и поднимает руки, призывая к порядку. Максу подчиняется почти все сборище, однако даже он не может добиться полной тишины от лихачей. Некоторые из них продолжают болтать и шутить как ни в чем не бывало. Тем не менее я прекрасно его слышу. - Несколько недель назад кучка тощих и напуганных неофитов капнула своей кровью на угли и совершила большой прыжок во фракцию Лихачества, - произносит он. - Если честно, я не предполагал, что кто-то из вас переживет свой первый день в нашей фракции. - Он делает паузу в ожидании смеха, и мы хохочем, хотя шутка вышла не слишком удачной. - Я рад сообщить, что в этом году все неофиты набрали необходимое количество баллов, чтобы стать членами Лихачества! Зал ликует. Несмотря на уверенность в том, что их не исключат, Зик и Шона обмениваются взволнованными взглядами - наш рейтинг по-прежнему будет определять то, какую работу мы сможем выбрать во фракции. Зик кладет руку на плечо Шоны и слегка сжимает. А я почему-то опять чувствую себя одиноким. - Не будем долго откладывать, - продолжает Макс. - Ведь наши неофиты уже не могут дождаться результатов. Итак, двенадцать новых членов Лихачества! Имена неофитов появляются на экране позади Макса. Он огромный, и его видно даже в конце зала. Я по привычке ищу имена Шоны и Зика: 6. Зик. 7. Эш. 8. Шона. Мое напряжение сразу же частично спадает. Я шарю глазами по списку, и на миг меня охватывает паника. Неужели я вылетел из фракции? Но потом я замечаю свое имя на самом верху: 1. Четыре. 2. Эрик. Шона кричит, и они с Зиком душат меня в объятиях так, что под их весом я почти прогибаюсь к полу. Я смеюсь и протягиваю руки, чтобы обнять их в ответ. Во время суматохи я умудрился уронить свой ролл - я давлю его ботинком и улыбаюсь во весь рот, когда окружающие меня люди - даже те, кого не знаю, добродушно хлопают меня по плечу и скандируют мое имя. Да, теперь меня зовут просто «Четыре». Я стал одним из них. Я - лихач, и все разговоры о моем происхождении в прошлом. Я уже не Тобиас Итон, и никогда им не буду. Я - лихач. * * * Этой ночью от восторга у меня кружится голова. Я съел так много, что с трудом выбрался из-за стола. Но я все-таки ускользнул с празднования. Теперь я тащусь мимо Ямы, к холлу «Спайра». Я выхожу и вдыхаю холодный и освежающий ночной воздух. Он не такой горячий и спертый, как в столовой. Я направляюсь в сторону рельсов. Сейчас во мне бурлит энергия, и я не способен неподвижно стоять на месте. Надвигается поезд, фара на его кабине мигает, когда он приближается ко мне. Он мчится по рельсам, заряжая меня силой, гремя в ушах, словно гром. Я наклоняюсь ближе, впервые смакуя острое ощущение в животе, возникшее от страха и адреналина. Я сам захотел приблизиться к чему-то опасному! Внезапно я различаю в темноте темный силуэт человека, застывшего в последнем вагоне. Высокая худая женская фигура, высунувшаяся наружу и цепляющаяся за одну из ручек. На мгновение, когда размытое пятно поезда проносится мимо меня, я вижу черные кудрявые волосы и нос с горбинкой. Она выглядит почти как моя мама. И она уезжает на этом поезде. Сын Моя маленькая квартирка совсем пустая, по углам на полу остались следы от метлы. У меня нет мебели, чтобы заполнить пространство, не считая одежды из Альтруизма, которой забито дно моей сумки. Я кидаю ее на голый матрас и осматриваю ящики под кроватью на предмет наличия простыней. Я доволен результатами лотереи Лихачества, поскольку оказался первым в списке и, в отличие от других общительных неофитов, я хотел жить один. Другие, как, например, Зик и Шона, выросли среди лихачей, поэтому они бы не вынесли тихую жизнь без дружеских стычек, ссор и болтовни. Я быстро застилаю кровать, сильно натягивая простыню, и в результате она почти подходит по размеру. Ткань кое-где потерлась - от моли или от предыдущего использования, я не знаю точно. Голубое одеяло пахнет кедром и пылью. Открыв сумку со своим скромным имуществом, я достаю рубашку Альтруизма - ту самую, которую мне пришлось разорвать, чтобы обмотать рану на руке. Она выглядит маленькой - сомневаюсь, что она пришлась бы мне впору, если бы я попытался надеть ее теперь, но я даже не пытаюсь ее примерить, а просто складываю ее и швыряю в ящик. В дверь стучат, и я говорю: «Входите!» - ожидая увидеть Зика или Шону. Но на пороге появляется Макс - высокий темнокожий мужчина с разбитыми костяшками. Он вваливается в мою квартиру, скрестив руки на груди. Макс обводит комнату взглядом и поджимает губы, с отвращением глядя на мои серые штаны, лежащие на кровати. Реакция Макса немного смущает - в Городе мало кто выбирает Альтруизм в качестве своей фракции, но и мало кто ненавидит альтруистов. Наверное, передо мной один из таких типов. Я стою, гадая, что сказать. У меня в квартире - лидер фракции Лихачества. - Здравствуйте, - выдавливаю я. - Извини, что отвлекаю. Я удивлен, что ты не стал жить в одной квартире со своими друзьями. Ты ведь подружился с кем-нибудь? - Да, - киваю я. - Просто мне так более привычно. - Думаю, потребуется время, чтобы оставить старые привычки в прошлом. - Макс слегка касается столешницы на моей крошечной кухне, смотрит на пыль на кончике своего пальца и вытирает его о штаны. Меня он тоже окидывает критическим взглядом, давая мне понять, что мне нужно как можно скорее распрощаться с Альтруизмом. Если бы я еще был неофитом, его мрачное лицо обеспокоило бы меня, но теперь я - лихач, и Макс не может отобрать у меня это звание, каким бы Сухарем я ему ни казался. Или может? - Сегодня после обеда ты выберешь свою работу, - заявляет он. - У тебя есть какие-то предпочтения? - Все зависит от того, какие задания сейчас есть во фракции, - отвечаю я. - Я бы хотел заниматься чем-нибудь, связанным с преподаванием. Как Амар... - Полагаю, что высококлассный лихач способен на большее, чем быть инструктором и натаскивать неофитов, - произносит Макс, вопросительно приподнимая брови, и я замечаю, что одна из них не двигается - ее пересекает шрам. - Я пришел, потому что тебе представилась отличная возможность. Он выдвигает стул из-за маленького столика, поворачивает его и садится задом наперед. Его черные ботинки облеплены светло-коричневой грязью, а заскорузлые шнурки завязаны в узел. Вероятно, он самый старый лихач, которого я когда-либо видел, но у него, конечно, стальной характер. - Если честно, один из моих коллег становится староват для подобной работы, - продолжает Макс. Я сажусь на краешек кровати. - Остальные четыре лидера считают, что было бы неплохо освежить состав руководства. Самый юный лидер отвечает за новые идеи для членов Лихачества и неофитов. Ты бы нам пригодился. Мы думали взять кого-нибудь из последних неофитов на обучающую программу, чтобы посмотреть, есть ли среди них достойные кандидаты. Ты нам идеально подходишь. Мне вдруг становится слишком тесно в моей коже. Он действительно имеет в виду, что в свои шестнадцать я могу стать лидером Лихачества? - Обучающая программа длится как минимум год, - говорит Макс. - Тебе предстоит суровое испытание, в рамках которого мы будем проверять твои навыки и умения во многих областях. Мы оба знаем, что ты отлично справишься с пейзажем страха. - Я бездумно киваю. Судя по его легкой улыбке, он не имеет ничего против моей самоуверенности. - Тебе не нужно идти на собрание по поводу выбора работы сегодня. Обучение начнется очень скоро - завтра утром. - Подождите, - выпаливаю я, пытаясь преодолеть путаницу в своей голове. - Так у меня нет выбора? - Разумеется, есть. - Макс выглядит озадаченным. - Я просто решил, что парень вроде тебя выберет обучение для того, чтобы стать лидером, а не будет ошиваться целый день у забора с автоматом на плече или учить неофитов технике боя. Но если я ошибался... Я не знаю, почему я сомневаюсь. Я не хочу проводить дни, охраняя стену, патрулируя Город или даже нарезая круги в тренажерном зале. Может, у меня и есть некоторые склонности к схваткам, но это не значит, что я постоянно хочу заниматься обороной. Шанс принести пользу фракции Лихачества привлекает мою альтруистическую часть, которая все еще живет внутри меня, время от времени давая о себе знать. Я думаю, мне просто не нравится, когда у меня нет выбора. И я киваю головой. - Нет, вы не ошиблись. - Я прочищаю горло, чтобы голос звучал громче и решительнее. - Я хочу этим заниматься. Спасибо вам. - Превосходно, - говорит Макс. Он встает и разминает пальцы, похоже, по старой привычке. Он протягивает мне руку для рукопожатия, я беру ее, хотя такой жест мне по-прежнему незнаком - в Альтруизме никто не прикасается друг к другу без причины. - Приходи в конференц-зал рядом с моим кабинетом завтра в восемь утра. Это в «Спайре» на десятом этаже. Он покидает мою квартирку, оставляя частички высохшей земли с подошв своих ботинок на полу. Я убираю их метлой, которая стоит у стены возле двери. И лишь когда я придвигаю стул обратно к столу, я осознаю, что, если я стану лидером и представителем фракции Лихачества, мне придется сталкиваться с моим отцом. И не один раз, а постоянно, пока он окончательно не уйдет из Альтруизма в неизвестность. Мои пальцы немеют. Я много раз сталкивался со своими страхами во время симуляций, но это не значит, что я готов встретиться с ними в реальности. * * * - Парень, ты все пропустил! - восклицает Зик, широко раскрыв глаза. Он выглядит обеспокоенным. - Под конец остались только нудные работы вроде уборки туалетов. Где ты был? - Все нормально, - говорю я и несу поднос к нашему столику у выхода. Шона пришла со своей младшей сестрой Линн и ее подругой Марлен. Едва я заметил их, мне захотелось развернуться и сбежать - даже когда у меня хорошее настроение, Марлен для меня слишком веселая, но Зик уже махал мне рукой, так что было слишком поздно. Позади Юрайя пытается догнать нас, на его тарелке лежит больше еды, чем он может засунуть в желудок. - Я ничего не пропустил, - объясняю я. - Макс приходил ко мне раньше. Когда мы усаживаемся за стол под одной из ярко-синих ламп, свисающих со стены, я сообщаю всем о предложении Макса. Я стараюсь говорить так, чтобы это не звучало слишком впечатляюще. Мы только подружились, и я не хочу, чтобы мне завидовали без причины. Когда я заканчиваю рассказ, Шона подпирает голову локтем и обращается к Зику: - Наверное, стоило больше стараться во время посвящения... - Или просто убить его, пока он не прошел последнее испытание. - Или и то и другое. - Шона лукаво улыбается мне. - Поздравляю, Четыре. Ты этого заслуживаешь. Я чувствую на себе теплые взгляды друзей и тороплюсь сменить тему. - Что вы в итоге выбрали? - Диспетчерская, - отвечает Зик. - Моя мама раньше работала там, и она уже научила меня большей части того, что я должен знать. - А я буду осуществлять руководство над патрулированием, - говорит Шона. - Не самая увлекательная штука, но, по крайней мере, я смогу выполнять задания на улице. - Ага, посмотрим, как ты запоешь в лютый мороз, когда тебе придется пробираться сквозь футы снега и льда, - кисло замечает Линн. Она тычет вилкой в картофельное пюре. - Я буду стараться во время посвящения. Не хочу застрять у стены. - Хватит, надоело, - бурчит Юрайя. - Не произноси это слово на букву «П» как минимум за две недели до того, как оно начнется. Меня уже тошнит. Я смотрю на гору еды на подносе Юрайи. - А объедаться, вообще, как, нормально? Он закатывает глаза и продолжает уплетать жаркое. Я вяло ковыряюсь в тарелке - с самого утра у меня нет аппетита, я жутко волнуюсь насчет завтрашнего дня и не могу набивать желудок чем попало. Внезапно Зик замечает кого-то в столовой. - Я сейчас вернусь. Шона наблюдает, как он пересекает зал, чтобы поздороваться с молодыми лихачами. Они кажутся нашими ровесниками, но я не помню их на посвящении. Наверное, они старше нас на год или два. Зик говорит что-то компании, состоящей преимущественно из девушек, отчего те начинают смеяться. Затем он пихает одну девчонку под ребра, заставляя ее визжать. Шона, сидящая рядом со мной, с негодованием наблюдает за ним и промахивается вилкой, размазывая соус от цыпленка по всей щеке. Линн хихикает, и Марлен нарочито пинает ее под столом. - Итак, Четыре, - громко заявляет Марлен, - кстати, ты в курсе того, кто будет твоим напарником? - Ой, между прочим, я не видела сегодня Эрика, - встревает Шона. - Я надеялась, что он поскользнулся и свалился в пропасть, но... Я заталкиваю в рот кусок мяса и стараюсь об этом не думать. От синего света лампы мои руки тоже выглядят синюшными, как у трупа. Я не общался с Эриком с тех пор, как обвинил его в смерти Амара, - кто-то донес Джанин Мэтьюз, лидеру Эрудиции, что Амар осознает происходящее во время симуляции. Будучи бывшим эрудитом, Эрик первым попал под подозрение. Я еще не решил, что сделаю в следующий раз, когда столкнусь с ним нос к носу. Дракой не доказать, что он предатель фракции. Нужно найти способ и проследить его недавние связи с эрудитами, а потом передать информацию одному из лидеров Лихачества - скорее всего, Максу, поскольку его я знаю лучше всего. Зик возвращается к столу и садится на свое место. - Четыре, есть планы на завтрашний вечер? - Пока нет, - бормочу я. - Теперь есть, - провозглашает он. - Пойдешь со мной на свидание. Картофель застревает у меня в горле. - Что? - Не хочу расстраивать тебя, братишка, - вступает Юрайя, - но на свидания надо ходить одному, а не тащить с собой друга. - У нас будет двойное свидание, что непонятного? Я пригласил Марию, она обмолвилась про парня для своей подруги Николь, и я решил, что ты заинтересуешься. - Какая из них Николь? - спрашивает Линн, вытягивая шею, чтобы посмотреть на компанию девушек. - Рыженькая, - ухмыляется Зик. - Завтра, в восемь часов. Это даже не обсуждается. - Я не... - мямлю я и кошусь на рыжую девушку на другом конце зала. У нее белая кожа, а ее большие глаза подведены черным. На ней - облегающая рубашка, которая подчеркивает изгиб ее талии и... кое-что другое, на что мой внутренний отреченный голос предлагает не обращать внимания. Но я все равно это замечаю. Строгие ритуалы ухаживания в моей бывшей фракции включают в себя совместную службу и, возможно, - ужин с чужой семьей с последующей помощью в уборке. Я никогда не был на свидании. В принципе я никогда не задумывался о том, хочу ли я с кем-нибудь встречаться - такой расклад всегда казался мне маловероятным. - Зик, я никогда... Юрайя хмурится и больно тычет пальцем в мою руку. Я отмахиваюсь от него. - Что? - Ничего, - веселится Юрайя. - Просто сейчас ты превратился в настоящего Сухаря, и я решил проверить... Марлен смеется: - Да, точно. Мы с Зиком переглядываемся. Я никогда не намекал Зику о том, что хочу сохранить в тайне свое происхождение и то, что моей прежней фракцией был Альтруизм. Тем не менее, я уверен, он помалкивал. Обо всем, кстати, известно и Юрайе, но, несмотря на то что он еще тот болтун, он соображает, когда надо прикрыть рот. А сейчас я гадаю, почему Марлен до сих пор еще ничего не поняла - может, она не очень наблюдательна? - Здесь нет ничего сложного, Четыре, - заявляет Зик с набитым ртом. - Ты составишь мне компанию, пообщаешься с ней как с обычным человеком, возможно, она позволит тебе - задержи дыхание - взять ее за руку... Шона резко поднимается из-за стола, скрипя стулом по каменному полу. Она убирает волосы за ухо и, опустив голову, направляется туда, куда складывают грязные подносы. Линн сердито смотрит на Зика - впрочем, как и всегда, - и идет за сестрой. - Ладно, можешь ни с кем не держаться за руки, - продолжает Зик как ни в чем не бывало. - Просто приходи, ладно? Я буду твоим должником. Я смотрю на Николь. Она сидит за столом и снова смеется над чьей-то шуткой. Вероятно, Зик прав - тут нет ничего такого, наверное, это еще один способ избавиться от моего альтруистического прошлого и научиться принимать мое будущее в Лихачестве. Кроме того, она симпатичная. - Хорошо, - соглашаюсь я. - Но если ты будешь болтать насчет держания за руки, я сломаю тебе нос. * * * Когда я возвращаюсь в свою квартиру, там пахнет пылью и даже плесенью. Я включаю лампу, и свет отражается от столешницы. Я провожу по ней рукой, и маленький кусочек стекла прокалывает мой палец, отчего у меня идет кровь. Я осторожно беру стеклышко и отношу в мусорное ведро, в которое я вложил пакет еще утром. Но теперь там куча осколков, оставшихся от стакана. Я не успел использовать ни одного стакана. По спине пробегает дрожь, и я осматриваю квартиру в поисках следов чьего-то присутствия. Постель не смята, ящики закрыты, а стулья, похоже, находятся на своих местах. Но я бы точно запомнил, если бы разбил стакан. Кто же был в моей квартире? * * * Не знаю, почему, но первое, на что я натыкаюсь утром, добравшись до ванной, - это машинка для стрижки волос, которую я получил вчера за набранные баллы. Затем, еще толком не проснувшись, я включаю ее и прислоняю к голове, как делал раньше с самого детства. Я отодвигаю ухо, чтобы не задеть его лезвием. Я знаю, как поворачивать голову, чтобы иметь больший обзор собственного затылка. Этот ритуал успокаивает мои нервы, от него я становлюсь сконцентрированным и уверенным. Я смахиваю обрезанные волосы с плеч и шеи, потом сметаю их в мусорное ведро. Вот и утро в стиле Альтруизма - трехминутный душ, простой завтрак, чистый дом. Правда, теперь на мне черная одежда Лихачества - ботинки, штаны, рубашка, куртка. Выходя из дома, я стараюсь не смотреть на свое отражение в зеркале и стискиваю зубы от осознания того, насколько глубоко во мне сидит Сухарь и какие усилия мне нужно будет приложить, чтобы выгнать его из моей головы. Я сбежал из Альтруизма, потому что боялся и не хотел никому повиноваться, поэтому приспособиться к жизни в Лихачестве будет сложнее, чем все думают, - гораздо сложнее, чем если бы я выбрал эту фракцию по действительно веским причинам. Я быстро добираюсь до Ямы, возникающей в арке на полпути к стене, и останавливаюсь. Теперь я занимаю безопасную позицию - подальше от края дороги. Бесстрашные дети, крича и смеясь, пробегают вдоль самой кромки - пожалуй, мне надо быть смелее их. Я не уверен, что храбрость накапливается с возрастом, как мудрость, но, возможно, здесь, среди лихачей, она является высшей степенью мудрости, пониманием того, что жизнь нужно проживать без страха. Я впервые осознал, что задумываюсь о жизни лихачей, и я цепляюсь за эту мысль, пока поднимаюсь к Яме. Я вижу лестницу, которая свешивается со стеклянного потолка. Я глазею вверх, а не вниз, на зияющее пространство подо мной, чтобы не начать паниковать. Но когда я достигаю вершины, мое сердце колотится как безумное - я чувствую пульсацию даже на шее. Макс сказал, что его кабинет находится на десятом этаже, и я еду на лифте с группой лихачей, которые идут на работу. Вероятно, не все они знакомы между собой, в отличие от альтруистов - для них не очень важно запоминать имена и лица, нужды и желания, возможно, поэтому они общаются только со своими друзьями и семьями, формируя отдельные общества в пределах своей фракции. Как и я, создающий свое крохотное общество, состоящее из одного человека. Поднявшись на десятый этаж, я не понимаю, куда идти, но затем замечаю мужскую фигуру с темными волосами. Он поворачивает за угол передо мной. Эрик. Я следую за ним, отчасти потому, что он наверняка здесь все знает - да и кроме того, я не хочу терять его из вида. В итоге я тоже поворачиваю за угол и вижу Макса. Он находится в конференц-зале со стеклянными стенами в окружении молодых лихачей. Самому старшему, похоже, не больше двадцати, а самый младший - старше меня максимум на пару лет. Макс кивает мне через стекло и жестом приглашает войти. Подлиза Эрик топчется возле него, а я с сажусь на стул на другом конце стола - между девушкой с пирсингом в носу и мальчиком с такими ярко-зелеными волосами, что у меня рябит в глазах. По сравнению с ними я выгляжу совершенно обычно - может, я и сделал себе татуировку с изображением пламени Лихачества во время посвящения, но им есть что показать. - Итак, теперь все в сборе. Давайте начнем, - объявляет Макс. Он закрывает дверь в конференц-зал и встает перед нами. В этой аскетичной обстановке он кажется мне немного странным. Мне даже чудится, что он заявился сюда для того, чтобы разбить стекла и устроить хаос, а вовсе не для того, чтобы вести собрание. - Вы здесь, потому что, во-первых, именно вы продемонстрировали свой недюжинный потенциал, а во-вторых, вы проявили энтузиазм в отношении нашей фракции и ее будущего. Ума не приложу, как я это сделал, проносится у меня в голове. - Теперь наш Город меняется быстрее, чем раньше, и, чтобы поспевать за трансформациями, нам тоже нужно меняться, - говорит Макс. - Нам надо быть сильнее, храбрее и лучше, чем мы есть сейчас. Среди вас найдутся люди, которые нам помогут, но в данный момент нам необходимо определить, кто именно способен на такое. В ближайшие семь месяцев вы пройдете обучение, включающее различные испытания и проверки. В конце нашей программы вы станете обладать самыми полезными умениями и навыками. Но запомните, помимо прочего, мы будем наблюдать за вами и отслеживать то, насколько быстро вы учитесь и можете ли вы схватывать все на лету.. Удивительно. Это качество ценится у эрудитов, а не у лихачей. - Сначала вам надо заполнить опросник, - вещает Макс, и я почти смеюсь. Есть что-то нелепое в суровом, закаленном воине-лихаче, обложенном кипой бумаг, которые он называет опросниками. Хотя, разумеется, иногда проще действовать по инструкции, потому что так наиболее эффективно. Он передает кипу бумаг по столу вместе с пачкой ручек. - Благодаря тесту мы больше узнаем о вас. А еще он даст нам точку отсчета, с помощью которой мы будем оценивать ваш прогресс. В ваших же интересах быть честными и не стараться выглядеть лучше, чем вы есть на самом деле. Я мрачно таращусь на лист бумаги. Пишу свое имя - первый вопрос, и возраст - второй вопрос. Третий вопрос касается моего происхождения, а четвертый - количества страхов. Пятый вопрос ставит меня в тупик. В чем заключаются твои кошмары? - гласит он, а я даже не представляю, как их описать. Первые два легкие - высота и клаустрофобия - но другие? И что мне написать о моем отце? Что я боюсь Маркуса Итона? В конце концов, в качестве третьего страха я настрочил потерю контроля над ситуацией, а в качестве четвертого - физическую расправу, хотя я и понимаю, что мои признания весьма далеки от правды. Следующие вопросы совсем сбивают меня с толку. Они представляют собой хитро сформулированные утверждения, с которыми я должен согласиться или не согласиться. «Воровать нормально, если это может помочь кому-то другому». Ладно, тут все достаточно легко - согласен. «Некоторые люди заслуживают поощрения больше, чем другие». Возможно. Зависит от того, о каком поощрении идет речь. «Власть должна быть в руках тех, кто ее заслуживает». «Трудные обстоятельства формируют сильных духом людей». «Сила человека познается во время испытания». Я окидываю взглядом остальных лихачей. Одни кажутся озадаченными, но никто не выглядит как я - взволнованно и нервно. Значит, только я так бьюсь над каждым предложением. Я не знаю, что делать, поэтому обвожу слово «согласен» под каждым утверждением и передаю свой листок Максу. * * * Зик и его девушка Мария стоят у стены в коридоре рядом с Ямой. Я вижу отсюда их силуэты. Кажется, они так же липнут друг к другу, как и пять минут назад, когда они вошли сюда в первый раз, по-идиотски хихикая. Я скрещиваю руки на груди и смотрю на Николь. - Ну, вот, - говорю я. - Ну, вот, - повторяет она, покачиваясь на каблуках. - Немного неловко, да? - Да, - с облегчением соглашаюсь я. - Точно. - Давно ты дружишь с Зиком? - спрашивает она. - Я раньше тебя не встречала. - Уже месяц. Мы познакомились во время посвящения. - Ясно. Ты перешел из другой фракции? - Ну... - Мне не хочется признаваться, что я был в Альтруизме, - ведь каждый раз, когда я упоминаю об этом, начинают считать меня консервативным Сухарем. Вдобавок я не могу говорить о своем происхождении и поэтому стараюсь избежать щекотливой темы всеми мыслимыми способами. Теперь я решаю соврать. - Нет, просто... я был сам по себе. - Ага, - кивает она и прищуривается. - А тебе это здорово удавалось. - Я спец. А ты давно дружишь с Марией? - С детства. Она может поскользнуться и упасть на парня, а потом затащить его на свидание, - улыбается Николь. - Я не особо талантливая. - Да уж. - Я качаю головой. - Зику тоже пришлось меня уговаривать. - Правда? - Николь поднимает бровь. - Он хотя бы показал тебе, ради чего все затеялось. - Она показывает на себя. - Да, конечно, - отвечаю я. - Я не был уверен, что ты в моем вкусе, но подумал, что может быть... - Не в твоем вкусе, - холодно замечает она и почему-то умолкает. Я пытаюсь пойти на попятную. - Ну, то есть я не считаю внешность настолько важной, - объясняю я. - Личность значит гораздо больше, чем... - Чем мой средненький внешний вид? - Николь вскидывает обе брови. - Ничего подобного, - спохватываюсь я. - Но я... не умею обращаться с девушками. - Я уже поняла. - Она берет сумочку, которая лежит возле ее ног, и засовывает ее под мышку. - Передай Марии, что мне нужно было пораньше уйти домой. И Николь гордо направляется к одной из троп, расположенных рядом с Ямой, и исчезает. Я вздыхаю и наблюдаю за Зиком и Марией. По тем движениям, которые мне удается заметить, могу сказать, что они вообще не притормозили. Я барабаню пальцами по перилам. Наверное, теперь, когда наше двойное свидание превратилось в нелепый треугольник, я могу спокойно улизнуть. Я вижу Шону, которая выходит из столовой, и машу ей рукой. - Разве ты сегодня не должен быть на грандиозном свидании вместе с Изекилем? - фыркает она. - Изекиль, - повторяю я с отвращением. - Я забыл, что это его полное имя. Моя девушка тоже только что сбежала. - Неплохо, - смеется она. - И сколько ты продержался, минут десять? - Пять, - отвечаю я и понимаю, что тоже начинаю смеяться. - Думаю, я бесчувственный. - Нет, - говорит она с притворным удивлением. - Ты? Бесчувственный? Но ты же такой сентиментальный и милый! - Как же! А где Линн? - Она спорит с Гектором - с нашим младшим братом, - отвечает Шона. - А я за всю жизнь успела этого наслушаться. Поэтому я решила прогуляться и заглянуть в тренажерный зал, позаниматься. Не хочешь присоединиться? - Хочу, - соглашаюсь я. Мы идем к тренажерному залу, но я понимаю, что тогда нам надо преодолеть тот самый коридор, где болтаются Зик и Мария. Я пытаюсь остановить Шону рукой, но уже слишком поздно - она видит их приклеенные друг к другу тела. Ее глаза округляются. Она на секунду замирает, до меня явственно доносятся чмокающие звуки, которые мне бы не хотелось слышать. Шона ускоряет шаг, и я вынужден бежать, чтобы догнать ее. - Шона... - Тренажерный зал, - напоминает она. Когда мы добираемся туда, она тотчас принимается дубасить грушу. Я никогда не видел, чтобы она била ее настолько сильно. * * * - Это может показаться странным, но я считаю, что высококлассному лихачу нужно понимать, как работают компьютерные программы, - заявляет Макс. - Программа наблюдения в диспетчерской, например, очень простая - она необходима лидеру Лихачества, чтобы иногда следить за тем, что творится в его фракции. Есть и программы для симуляции, в которых вы должны разбираться, чтобы оценивать неофитов. Далее идут программы отслеживания курса валют, которые обеспечивают нашей фракции беспрепятственную торговлю, по сравнению с остальными, разумеется. Конечно, некоторые программы довольно сложные, поэтому вы должны уметь быстро обучаться навыкам работы с компьютером, если у вас их еще нет. Именно этим мы и будем заниматься сегодня. Макс кивает женщине, стоящей слева от него. Я помню ее по игре в Вызов. Молодая женщина с короткими волосами, в которых поблескивают фиолетовые пряди. У нее столько проколов, что я даже не могу сосчитать их сразу. - Лорен обучит вас основам, а потом вы пройдете тест, - продолжает Макс. - Лорен - бывший эрудит, а теперь она - одна из наших инструкторов для неофитов. В свободное время Лорен работает техническим специалистом по компьютерам в штаб-квартире Лихачества. Естественно, мы знаем о ее происхождении, но закрываем на данный факт глаза - ради всеобщего блага. - Макс подмигивает Лорен, и она усмехается. - Приступайте. Я вернусь через час. Макс уходит, а Лорен складывает ладони вместе и серьезно смотрит на нас. - Итак, - произносит она. - Сегодня мы поговорим о том, что такое программирование. Те из вас, кто имеет в этой области опыт, могут не слушать. А другим лучше быть повнимательнее, потому что я не буду повторять дважды. Обучиться программированию - то же самое, что и обучиться языку, недостаточно механически запомнить слова - надо знать правила и понимать, почему они применяются так, а не иначе. Когда я был младше, то вызывался дежурить в компьютерный класс на Верхних ступенях, чтобы отработать часы, определенные фракцией. Таким образом, я мог вырваться из дома. Тогда же я научился разбирать и собирать компьютер. Но программирование для меня - полный ноль. Следующий час мы изучаем кучу технических терминов, которые я едва успеваю конспектировать. Я пытаюсь кратко изложить основное на клочке бумаги, которую нашел на полу, но Лорен тараторит так быстро, что моя рука не успевает за ушами - спустя несколько минут я бросаю эту идею и просто стараюсь предельно сосредоточиться. Лорен иллюстрирует свою речь примерами на экране. Сложно не отвлечься на вид из окна позади нее - с этого ракурса из «Спайра» видны контуры городских зданий, зубцы «Втулки», пронзающие небо, здания с мутно-зелеными стеклами... Я - не единственный, кто напряжен - другие претенденты наклоняются друг к другу, чтобы судорожно спросить шепотом об определениях, которые они пропустили. Однако Эрик комфортно развалился на стуле и рисует что-то на тыльной стороне ладони. Он ухмыляется. Я хорошо знаю эту гримасу. Разумеется, ему можно не волноваться, он уже подкован в программировании. Наверняка Эрик изучал его в Эрудиции. Вероятно, даже будучи ребенком, иначе он бы не выглядел теперь настолько самодовольным. Прежде чем я успеваю свериться с часами, Лорен нажимает на кнопку, и экран въезжает в выемку на потолке. - На рабочем столе вашего компьютера вы найдете файл под названием «Тест по программированию», - говорит она. - Нажмете на него и откроете сам тест, ограниченный по времени. Просмотрите несколько небольших программок и отметьте все найденные ошибки, которые вызывают их сбои. Это может быть нечто очевидное, например, порядок символов в коде или неприметные вещи, вроде слова, стоящего не в том месте или неправильного выделения. Пока вам не нужно их устранять, но вы должны их замечать. В каждой программе будет одна ошибка. Начали. Все лихорадочно тыкают в мониторы. Эрик тихо спрашивает у меня: - Эй, Четыре, в твоем аскетичном доме вообще был компьютер? - Нет, - бурчу я. - Тогда я покажу тебе, так открывается файл, - заявляет он и нарочито нажимает на иконку на мониторе. - Кстати, он похож на лист бумаги, но это - просто картинка на экране. Ты ведь знаешь, что такое экран? - Заткнись, - отрезаю я и открываю тест. Я пристально всматриваюсь в первую программу. Это так же, как учить язык, говорю я себе. Вначале коды должны следовать друг за другом в прямом порядке, а в конце - в обратном. Надо лишь проверить, чтобы все значки занимали свои места, поэтому я решаю не просматривать код, а искать ошибки внутри него. И я действительно замечаю, что строка с кодом заканчивается не там, где нужно. Я выделяю ее и нажимаю кнопку со стрелкой, которая позволит мне продолжить тестирование в случае правильного ответа. На экране появляется новая программа. Я с удивлением прищуриваюсь. Неужто я впитал больше знаний, чем предполагал? Аналогичным образом я начинаю работать с новой программой, двигаясь от ядра кода к периферии, соотнося начало и конец и обращая внимание на кавычки, точки и обратные косые черты. Странно, но поиск ошибок меня успокаивает. Я убеждаюсь, что мир по-прежнему в порядке, как и должно быть. И пока данный расклад не нарушен, все будет слаженно работать. Я забываю о лихачах, сидящих рядом, даже о горизонте за окном и о том, что будет значить прохождение теста. Я максимально концентрируюсь на том, что передо мной - переплетение символов на экране. Эрик заканчивает тест первым - задолго до того, как справятся остальные, но я стараюсь не переживать. Даже когда он встает, подходит ко мне и через плечо наблюдает за моей работой. Наконец я снова нажимаю кнопку со стрелкой, и всплывает новое окно: «ТЕСТ ЗАВЕРШЕН». - Отличная работа, - одобрительно произносит Лорен, проверяя мой результат. - Ты третий по счету. Я поворачиваюсь к Эрику. - Подожди, - говорю я ему. - Ты вроде хотел объяснить мне, что такое экран? Очевидно, что у меня совсем нет навыков в работе с компьютером и мне вправду необходима твоя помощь. Эрик злобно смотрит на меня, а я ухмыляюсь в ответ. * * * Вернувшись домой, я обнаруживаю, что дверь моей квартиры открыта. Она приоткрыта всего на дюйм, но я точно знаю, что закрывал ее перед уходом. Я распахиваю створку ботинком и переступаю порог с колотящимся сердцем. Я ожидаю увидеть незваного гостя, роющегося в моих вещах, хотя я и не уверен, кого именно. Может, здесь околачивается один из прихлебателей Джанин Мэтьюз, который пришел найти доказательства, что я, как и Амар, отличаюсь от остальных. А может, в моей квартире засел Эрик, который пытается устроить мне засаду. Но комната пуста, а вещи не тронуты. Наконец я замечаю листок бумаги на столе. Я медленно подхожу к нему, будто он может загореться или раствориться в воздухе. Маленькими наклонными буквами на нем написано послание: «В день, который ты больше всего ненавидишь, В час, когда она умерла, В месте, где ты первый раз прыгнул». Сначала слова кажутся мне абсолютной чепухой, и я принимаю все за шутку с целью запугать меня, что вполне сработало, поскольку у меня подкашиваются колени. Я с трудом сажусь на стул и не отрываю глаз от записки. Я перечитываю текст снова и снова, и постепенно он начинает обретать смысл. «В месте, где ты первый раз прыгнул». Видимо, речь идет о железнодорожной платформе, куда я поднялся сразу после того, как присоединился к Лихачеству. «В час, когда она умерла». Слово «она» может относиться к только одной женщине - моей матери. Мама умерла глубокой ночью, поэтому, когда я проснулся, ее тела уже не было - отец со своими друзьями из Альтруизма уже увез ее. Потом он сказал мне, что она скончалась около двух часов ночи. «В день, который ты больше всего ненавидишь». Тут меня подстерегает самый сложный вопрос - имеется в виду обычный будний день в году, мой день рождения или какой-нибудь праздник? Но и то и другое - еще не скоро, и я не понимаю, зачем кому-то оставлять записку заранее. Наверное, это относится ко дню недели. Что же я в таком случае больше всего ненавидел? Я быстро нахожу ответ - день собрания совета, когда отец приходил домой очень поздно и в плохом настроении. Среда. В среду, в два часа ночи на платформе рядом с «Втулкой». То есть сегодня. Во всем мире есть один-единственный человек, который знает всю эту информацию, - Маркус. * * * Я сжимаю сложенный лист в кулаке, но почему-то не чувствую его. Мои пальцы покалывает, и они начали неметь, как только я вспомнил его имя. Я оставляю дверь в квартиру настежь открытой. Мои ботинки не зашнурованы. Я прохожу вдоль стены Ямы, не замечая высоты, затем бегу по лестнице в «Спайр», даже не испытав искушение глянуть вниз. Пару дней назад Зик упомянул о том, где находится диспетчерская. Я могу лишь надеяться, что он до сих пор там, потому что, если я захочу получить доступ к записям камеры снаружи моей квартиры, мне понадобится его помощь. Я знаю, где установлена камера, - она спрятана за углом, где, как считают лихачи, ее никто не заметит. Но я-то ее углядел. Моя мама тоже замечала подобные вещи. Когда мы вдвоем гуляли по сектору Альтруизма, она указывала мне на камеры, спрятанные в пузырях темного стекла или установленные на краю зданий. Она никогда ничего о них не говорила и, казалось, не волновалась о них, но она была всегда осведомлена, где они находятся. Проходя мимо них, она специально смотрела прямо в объектив, будто говоря: «Я вас тоже вижу». В общем, я рос, всматриваясь и выискивая мелочи в окружающем мире. Я поднимаюсь на лифте на четвертый этаж и следую указателям, ведущим в диспетчерскую. Она находится в самом конце коридора за поворотом. Дверь помещения распахнута и перед моим взглядом открывается стена с экранами - напротив которой сидят несколько служащих. Вдоль стен выстроились письменные столы, где сидит еще больше лихачей - каждый за своим компьютером. Кадры меняются каждые пять секунд, показывая разные части Города - поля Товарищества, улицы возле «Втулки», лагерь Лихачества, даже огромный супермаркет безжалостности. Я бросаю взгляд на сектор Альтруизма, показанный на ближайшем экране, затем выхожу из ступора и ищу Зика. Он скрючился за столом, что-то печатая в диалоговом окне в левой стороне своего экрана, пока справа транслируется запись из Ямы. На всех присутствующих надеты наушники - думаю, они слушают то, за чем должны наблюдать. - Зик, - тихо окликаю я его. Кое-кто оборачивается на меня, будто осуждая меня за вторжение, но никто ничего не говорит. - А, Четыре! - восклицает Зик. - Я рад, что ты пришел. Я жутко устал... что случилось? Зик переводит взгляд с моего лица на мой кулак, в котором до сих сжат листок бумаги. Я не знаю, как объяснить ему все, поэтому даже не пытаюсь. - Мне нужно посмотреть запись с камеры снаружи моей квартиры, - выдавливаю я. - За последний час или несколько часов. Можешь помочь? - Зачем? - спрашивает Зик. - Что стряслось-то? - Кто-то был у меня дома, - объясняю я. - Я хочу знать, кто именно. Он смотрит по сторонам, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. И не подслушивает. - Послушай, я не могу - даже нам нельзя извлекать записи, если только мы не замечаем что-то странное. Здесь все на беспрерывной трансляции... - Ты мне должен, помнишь? - настаиваю я. - Я знаю. - Зик опять озирается по сторонам, потом закрывает старое диалоговое окно и открывает новое. Я смотрю, какой код он вводит, чтобы получить доступ к нужной пленке, и, к своему удивлению, я уже понимаю. И это - после всего лишь одного занятия! На экране появляется изображение - один из коридоров Лихачества рядом со столовой. Зик нажимает на картинку, и его сменяет другое - вид уже снаружи столовой. Затем на мониторе появляются тату-салон и больница. Зик прокручивает записи с разных камер в лагере Лихачества, а я смотрю, как они мелькают, демонстрируя нам отрывки из обычной жизни лихачей - люди теребят свой пирсинг, стоя в очереди за свежей одеждой, тренируют удары в тренажерном зале... Макс находится в своем личном кабинете. Он расположился на одном из стульев, напротив него сидит женщина. У нее светлые волосы, завязанные в тугой узел. Я кладу руку на плечо Зика. - Подожди. - Кусочек бумаги в моей руке уже не кажется таким важным. - Отмотай назад. Зик подчиняется, и мои подозрения подтверждаются - Джанин Мэтьюз сидит в кабинете Макса с папкой в руке. У нее - прямая осанка, а ее костюм идеально выглажен. Я снимаю наушники с головы Зика, из-за чего удостаиваюсь сердитого взгляда, но мне все равно. Макс и Джанин говорят тихо, но я их слышу! - Я сузил круг до шести человек, - заявляет Макс. - Довольно-таки неплохо для второго дня, правда? - Бессмысленно, - возражает Джанин. - У нас уже есть кандидат. Я обо всем позаботилась. В этом и заключался план. - Вы никогда не спрашивали меня, что я думаю о плане, кроме того, вам незачем хозяйничать в моей фракции, - сухо произносит Макс. - Мне он не нравится. А я не хочу целыми днями работать с кем-то, кто мне не по нраву. Поэтому вы должны позволить мне хотя бы попытаться найти человека, который соответствует нашим критериям... - Отлично. - Джанин встает, прижимая к себе папку. - Но, надеюсь, вскоре вы сможете признать свое поражение - ведь не найдете более достойного кандидата. Я не терплю гордость лихачей. - Да, потому что Эрудиты олицетворяют смирение, - кисло выдавливает Макс. - Эй, - шипит Зик, - мой руководитель таращится на нас. Отдай наушники. - Он снимает их с моей головы, отчего они ударяют мне по ушам, вызывая жгучую боль. - Тебе надо уходить отсюда, иначе я потеряю работу. Зик выглядит серьезным и обеспокоенным. Я не спорю, хотя и не узнал то, что хотел, но я сам виноват, что отвлекся. Я ускользаю из диспетчерской. В голове кружатся разные догадки. Я до сих пор напуган тем, что отец побывал у меня дома и он намерен встретиться со мной наедине на пустой улице посреди ночи. С другой стороны, я нахожусь в замешательстве от того, что только что услышал. «У нас уже есть кандидат. Я обо всем позаботилась». Вероятно, они спорили из-за кандидата в лидеры Лихачества. Но почему Джанин Мэтьюз так волнует, кто будет нашим следующим лидером? Я размышляю над этим всю дорогу до дома, даже не отдавая себе отчет, затем сажусь на край кровати и глазею на противоположную стену. Я обдумываю разные, но одинаково безумные мысли. Почему Маркус хочет увидеться со мной? Почему эрудиты вмешиваются в политику Лихачества? Маркус собирается убить меня без свидетелей или предупредить о чем-то? Или пригрозить... О каком кандидате шла речь? Я прижимаю подушечки пальцев ко лбу и пытаюсь успокоиться, хотя каждая новая мысль ощущается как колючка на затылке. Сейчас я не могу ничего сделать ни с Максом, ни с Джанин. Мне нужно решить, пойду ли я сегодня на встречу с отцом. «В день, который ты больше всего ненавидишь». Неужели Маркусу было не все равно, что со мной творится? А что, если он и вправду замечал, что мне нравится, а что нет? Я ничего не понимаю. Мне всегда казалось, что он относился ко мне как к раздражителю. Но ведь несколько недель назад я выяснил, что он пытался предупредить меня насчет симуляции - как раз насчет того, что она на меня не подействует. Возможно, несмотря на все то ужасное, что он сделал и наговорил мне, он все-таки остается моим отцом. Наверное, именно поэтому он приглашает меня встретиться... Он пытается показать мне, что знает меня, и поделится со мной какой-то информацией. Эта мысль наполняет меня безумной надеждой, учитывая, что я так долго его ненавидел. Но возможно, в глубине душе он по-прежнему чувствует себя моим отцом, а я остаюсь его сыном. * * * Когда я выхожу из лагеря Лихачества, солнечное тепло до сих пор исходит от тротуара, хотя уже полвторого ночи. Я ощущаю его на кончиках пальцев. Луна закрыта облаками, поэтому на улице темнее, чем обычно. Но я больше не боюсь ни темноты, ни пустых улиц. Вот чему можно научиться, побив пару дюжин неофитов. Я вдыхаю запах прогревшегося гудрона и неторопливо бегу, шлепая кроссовками по асфальту. В секторе Лихачества сейчас пусто - люди в моей фракции живут вместе, как стая собак. Видимо, поэтому Макс так озабочен тем, что я предпочел одиночество. Если я действительно лихач, разве я не должен проводить свое свободное время с лихачами? Разве я не должен стараться как можно быстрее влиться в сообщество лихачей и стать неотделимой частью фракции? Я обдумываю все это на бегу. Очевидно, Макс прав - я действительно избегаю людей, возможно, я недостаточно стараюсь. Я вырабатываю для себя удобный ритм, щурясь на дорожные знаки, когда замечаю их. Я знаю, что в этих зданиях ютятся изгои. Я пробегаю под железнодорожными путями, шпалы которых тянутся далеко вперед и сворачивают с улицы. По мере того как я приближаюсь, «Втулка» вырастает в размерах. Сердце колотится в груди, но наверняка не из-за пробежки. Добравшись до платформы, я резко торможу, и пока я стою внизу лестницы, восстанавливая дыхание, я вспоминаю, как впервые поднялся по ступенькам в толпе улюлюкающих лихачей, которые кричали и увлекали меня за собой. Тогда было легко двигаться по инерции. Теперь мне надо действовать самому. Я начинаю карабкаться по лестнице, мои шаги эхом отдаются по металлу. Достигнув вершины, я смотрю на часы. Два часа ночи. Но на платформе никого нет. Я хожу туда-сюда, чтобы убедиться, что в темных уголках не прячутся любопытные лихачи или изгои. Спуся две минуты до меня доносится грохот поезда, и я отчаянно ищу огонек света на его кабине. Не знал, что поезда ездят настолько поздно, - все электричество нужно выключать после полуночи, чтобы сохранять энергию. Может, Маркус попросил изгоев об услуге? Но с чего бы ему кататься на товарняке? Маркус Итон - мой отец - никогда бы стал подражать лихачам. Он бы скорее пошел по улице босиком. Фара головного вагона мигает лишь один раз, и поезд проносится мимо платформы. Он гудит и трясется, и только немного замедляет скорость. Я вижу, как какой-то худой и гибкий человек выпрыгивает из предпоследнего вагона. Это не Маркус, а женщина. Я сжимаю листок бумаги в кулаке сильнее и сильнее, до боли в костяшках. Женщина шагает ко мне, и, когда она оказывается в нескольких футах от меня, мне удается ее разглядеть. Длинные кудрявые волосы. Выдающийся нос с горбинкой. Черные штаны Лихачества, серая рубашка Альтруизма, коричневые ботинки Товарищества. Худое и изнуренное лицо, покрытое морщинами. Но я знаю ее. Я никогда не смогу забыть лицо своей матери, Эвелин Итон. - Тобиас, - шепчет она. Ее глаза широко раскрыты, как будто она удивлена не меньше, чем я, но это не так. Ей было известно, что я жив. А вот я помню урну со следами пальцев моего отца, которая стояла у него на полке. Я не забыл тот день, когда проснулся и обнаружил компанию бледных осунувшихся альтруистов у нас на кухне. До сих помню, как они уставились на меня, когда я вошел. А Маркус с наигранным сочувствием объяснил мне, что мама умерла посреди ночи из-за осложнений после выкидыша от чрезмерных физических нагрузок. - А разве она была беременна? - крикнул я. - Разумеется, сын, - ответил он и повернулся к альтруистам на кухне. - Я сам в шоке. Что все так кончилось. Потом я молча сидел в гостиной с тарелкой, полной еды, в окружении шепчущихся людей из Альтруизма. У нас дома собрались все соседи, но никто из них не сказал ничего, что имело бы для меня значение. - Ты... ты, конечно, очень волновался, - произносит мама. Я едва узнаю ее голос - он стал ниже, громче и грубее, чем тот, который я помню, и я понимаю, что долгие годы ее изменили. Я думаю, что нужно со всем разобраться, но мне слишком тяжело. И сейчас я почему-то вообще ничего не чувствую. - Ты же умерла, - заявляю я сухо. - Какой я дурень. Глупо говорить такое матери, восставшей из мертвых. Странная ситуация. - Да, - отвечает она, и мне кажется, что в ее глазах блестят слезы, но вокруг такая темнота, что я уже ни в чем не уверен. - Но я не умерла. - Я вижу. - Слова, вырывающиеся из моего рта, звучат злобно и небрежно. - Ты хотя бы была беременна? - Значит, так тебе сказали? Что-нибудь вроде того, что я умерла во время родов? - Она качает головой. - Нет, я не была беременна. Я планировала свой побег в течение месяцев - мне нужно было исчезнуть. Я думала, что Маркус все тебе объяснит, когда ты подрастешь. Я испускаю глухой смешок, похожий, скорее, на кашель. - Ты верила, что Маркус Итон признается мне, что его бросила жена? - Ты его сын, - отвечает она, нахмурившись. - Он любит тебя. И тут все напряжение, накопившееся за последний час - за последние несколько недель... нет, за последние несколько лет, нарастает изнутри, и я уже не могу его сдерживать. Я заливаюсь смехом, но он получается блеклым, механическим и пугает даже меня самого. - У тебя есть право злиться за то, что тебе лгали, - продолжает Эвелин. - Я бы тоже злилась на твоем месте. Но, Тобиас, я была вынуждена уйти, и я знаю, что ты поймешь, почему... Она тянется ко мне, но я хватаю ее за запястье и отталкиваю от себя. - Не трогай меня. - Хорошо-хорошо. - Она поднимает руки вверх и делает шаг назад. - Но ты поймешь. Ты должен... - Я понимаю только то, что ты бросила меня одного в доме с маньяком-садистом, - отрезаю я. Кажется, будто внутри нее что-то рушится. Ее руки, как две гири, опускаются вниз. Она сутулится. Даже ее лицо становится дряблым, когда она догадывается, что я не шучу. А я и вправду говорю серьезно. Я скрещиваю руки на груди и выпрямляюсь, стараясь выглядеть еще больше и жестче. Сейчас я облачен в черное, и мне гораздо легче выглядеть суровым и неприступным, чем во время Альтруизма. Тогда я носил серую потасканную одежду.... Возможно, именно поэтому я и выбрал Лихачество в качестве своего убежища. Не назло Маркусу, а потому, что знал - жизнь среди лихачей сделает меня сильнее. - Я... - начинает она. - Не трать мое время. Что мы здесь делаем? - Я бросаю смятую записку на землю - клочок падает прямо между нами - и вопросительно приподнимаю бровь. - С твоей «смерти» прошло семь лет, но почему-то ты ни разу не попыталась вернуться и решилась на такой драматичный жест только сейчас. Что изменилось теперь? Она молчит. Очевидно, что она собирается с силами. - Мы, изгои, любим следить за происходящими событиями, - тихо произносит она. - Например, за Церемонией выбора. Мне рассказали, что ты выбрал Лихачество. Я хотела прийти сама, но мне нельзя было рисковать. Я могла наткнуться на Маркуса. Я стала... чем-то вроде лидера изгоев, поэтому мне важно не выдать себя. Я чувствую во рту горечь. - Ну да, - цежу я. - Какие обязательные у меня родители. Я прямо счастливчик. - Ты стал другим. Хоть какая-то часть тебя рада видеть меня снова? - Рада видеть тебя снова? - переспрашиваю я. - Я почти не помню тебя, Эвелин. Я прожил без тебя почти столько же лет, сколько с тобой. Ее лицо искажается от боли. Я ранил ее, и я рад. - Когда ты выбрал Лихачество, - медленно говорит она, - я поняла, что настала пора мне открыться тебе. Я собиралась найти тебя, когда ты выберешь свою фракцию и станешь жить отдельно, чтобы я могла пригласить тебя присоединиться к нам. - Присоединиться к вам, - опять повторяю я. - И быть изгоем? С чего вдруг? - Наш Город меняется, Тобиас. - Я вспомимаю, что то же самое мне вчера заявил Макс, а Эвелин продолжает: - Изгои объединяются, как и Эрудиция с Лихачеством. Уже совсем скоро каждому придется выбирать, на чьей он стороне, и я знаю, какую сторону тебе лучше принять. Я думаю, ты принесешь пользу, присоединившись к нам. - Значит, тебе известно, где мне будет лучше, - возражаю я. - Я не предатель своей фракции. Я выбрал Лихачество, здесь мое место. - Ты ведь не из этих безрассудных глупцов, которые вечно ищут себе приключения, - огрызается Эвелин. - Твое место было и не среди забитых Сухарей. Ты способен на большее, чем может дать любая фракция. - Ты понятия не имеешь, кто я и на что я способен, - отчеканиваю я. - Я был самым успешным неофитом. Меня хотят назначить лидером Лихачества. - Не будь столь наивным, - отвечает Эвелин, щурясь. - Им не нужен новый лидер, им нужна пешка, которой они смогут манипулировать. Вот почему Джанин Мэтьюз часто наведывается в штаб-квартиру Лихачества. Именно поэтому она обзаводится стукачами в твоей фракции. Ты не заметил, что она постоянно сует нос не свое дело? А ведь ее люди меняют процесс обучения лихачей, ставят эксперименты. Как будто лихачи стали бы что-то менять по своей воле. Амар говорил мне, что раньше пейзажи страха обычно не были первым этапом посвящения. Наверное, это было нечто новое. Эксперимент. Хотя Эвелин права - лихачи не любят эксперименты. Если бы их действительно интересовали практическая направленность и эффективность тренировок, они бы не стали даже учить нас метанию ножей. А потом Амар умер. Разве не я сам назвал Эрика доносчиком? Разве не я в течение трех недель подозревал, что он по-прежнему поддерживает связь с эрудитами? - Возможно, - говорю я совершенно без злости, подходя ближе к Эвелин. - Даже если ты и права насчет лихачей, я никогда не присоединюсь к вам. - Стараясь, чтобы мой голос не дрожал, я добавляю: - Я больше не хочу тебя видеть. - Я тебе не верю, - почти шепчет она. - Мне плевать. Я прохожу мимо нее в сторону лестницы, по которой я поднимался, чтобы забраться на платформу. Она кричит мне вслед: - Если передумаешь, передай мне сообщение через любого изгоя. Я не оборачиваюсь. Я несусь вниз по ступеням и мчусь по улице. Скорей бы платформа скрылась из виду! Я толком не понимаю, в правильном ли направлении я двигаюсь, я просто хочу убежать от Эвелин как можно дальше. Позже меня мучает бессонница. Я лихорадочно хожу по квартире взад и вперед. Я вытаскиваю из ящиков вещи, оставшиеся со времен Альтруизма, и выбрасываю их в мусорное ведро - порванную рубашку, штаны, туфли, носки и даже часы. В какой-то момент, ближе к рассвету, я швыряю электробритву о стену душевой, и она разбивается на куски. Через час после рассвета я направляюсь в тату-салон. Тори уже там, хотя «там» - слишком громкое слово, потому что ее глаза еще опухшие и несфокусированные после сна. Она только начала пить свой кофе. - Что-то случилось? - спрашивает она. - Меня здесь вроде как нет. Я должна идти на пробежку с Бадом, этим фанатиком. - Надеюсь, ты сделаешь для меня исключение, - говорю я. - Не очень много людей заявляется в салон с такими срочными просьбами, - замечает Тори. - Все когда-то бывает в первый раз. - Ладно. - Она соглашается. - Ты уже придумал рисунок? - Месяц назад, когда мы проходили через твою квартиру, я видел рисунок, где были изображены символы всех фракций вместе. Он у тебя еще есть? Тори хмурится: - Он не должен был попадаться тебе на глаза. Я уже догадался, почему. Я знаю, почему она не хочет ничего афишировать. Та картинка символизирует опору на другие фракции вместо утверждения превосходства Лихачества, чем обычно отличаются татуировки Тори. Даже авторитетные лихачи боятся показаться слишком бесстрашными, и я не представляю, что грозит людям, которых можно назвать «предателями фракции», но это именно та причина, по которой я здесь. - Татуировка несет важный смысл, - объясняю я. - Я хочу именно ее. Я обдумывал многое по пути сюда, снова и снова возвращаясь мыслями к словам матери. «Ты способен на большее, чем может дать любая фракция». Она наверняка считала, что для того, чтобы суметь больше, мне придется покинуть Лихачество и людей, которые приняли меня как своего. Она, похоже, не сомневалась, что я прощу ее и позволю себе погрязнуть в ее убеждениях и в образе жизни. Но мне совсем не обязательно сбегать от лихачей. Теперь я не обязан делать то, что мне не хочется. Я способен достичь многого и здесь - среди лихачей. Кроме того, я уже достиг чего-то большего, и настал час показать это остальным. Тори озирается по сторонам, ее глаза поднимаются к камере в углу - к той самой, которую я заметил еще на входе. Она тоже из тех, кто видит камеры. - Это была просто глупая картинка, - громко произносит она. - Не переживай, мы найдем тебе что-нибудь получше. Тори ведет меня в конец салона, через кладовку мы добираемся до ее квартиры. Из ветхой кухни мы проходим в гостиную. Рисунки по-прежнему разбросаны на кофейном столе. Тори перебирает листы и наконец находит татуировку, о которой я говорил. Пламя Лихачества, убаюканное руками Альтруизма, корни дерева Товарищества, растущие под глазом Эрудиции, который покоится под весами Правдолюбия. Все символы фракций расположены рядом друг с другом. Тори демонстрирует мне рисунок, и я киваю. - Я не могу сделать ее на видном месте, - говорит она. - Тогда ты превратишься в ходячую мишень. Тебя начнут подозревать в предательстве фракции. - Я хочу тату во всю спину. Раны, оставшиеся с последнего дня, проведенного с отцом, полностью зажили, но я хочу помнить, где они были. Я не собираюсь забывать то, от чего я сбегал всю свою жизнь. - Ты из тех, кто действительно не останавливается на полпути. - Тори вздыхает. - Я не отниму у тебя много времени. Нужно будет прийти еще пару раз. Нам придется делать тату здесь, после отбоя. За этой комнатой почти никогда не наблюдают, но я не хочу, чтобы нас засекли камеры. - Отлично, - резюмирую я. - Кстати, человек, который делает подобную татуировку, должен вести себя тихо, - заявляет она, искоса поглядывая на меня. - В противном случае тебя могут посчитать дивергентом. - Дивергентом? - Так называют людей, которые осознают происходящее во время симуляции. Дивергентов нельзя причислить ни к одной из фракций, - объясняет Тори. - Это слово не произносят без сострадания, потому что дивергенты часто умирают при странных обстоятельствах. Тори упирается локтями в колени. Это - ее обычная поза, когда она делает наброски желаемой татуировки на копирке. Наши глаза встречаются, и я понимаю - Амар. Именно Амар осознавал происходящее во время симуляций, а теперь он умер. Амар был дивергентом. Как и я. - Спасибо за ликбез. - Я благодарю Тори. - Всегда пожалуйста, - рассеянно кивает она и возвращается к рисунку. - У меня складывается впечатление, что ты любишь отдаваться делу до последнего. - А что здесь такого? - интересуюсь я. - Ничего, просто у тебя есть бесстрашие - редкое качество для человека, который рос среди альтруистов, - произносит она, и ее рот искривляется в ухмылке. - Давай начнем. Я напишу Баду записку. Пусть побегает разок в одиночестве. * * * Возможно, Тори права. Наверное, мне действительно нравится выжимать из себя все соки. Может, у меня есть мазохистские наклонности, благодаря которым я использую одну боль, чтобы избавиться от другой. Легкое жжение, которое остается на следующий день после обучающей программы для лидеров, помогает мне сконцентрироваться на главном. Я стараюсь не прислушиваться к холодному и низкому голосу матери, который до сих пор звучит у меня в ушах, и не думаю о том, как я оттолкнул ее, когда она попыталась утешить меня. В течение долгих лет после ее «смерти» я всегда мечтал о том, что она придет ко мне посреди ночи, погладит меня по волосам и скажет что-нибудь успокаивающее и одновременно бессмысленное, вроде «Все будет в порядке» или «Когда-нибудь все станет лучше». Потом я запретил себе мечтать о маме, потому что гораздо больнее было скучать по кому-то или чему-то и вообще никогда этого не получить. Поэтому я предпочел погрузиться в настоящее и стал как-то справляться со своими проблемами. А впереди меня ждало что-то еще... Сейчас я даже не хочу представлять, что было бы, если бы мы с ней помирились. Каково это - жить с мамой? Я слишком взрослый, чтобы слушать глупые утешения. Я вырос, и уже не верю в то, что все будет хорошо. Я проверяю верхнюю часть повязки, которая выглядывает из-под воротника, и убеждаюсь, что она прочно держится. Сегодня утром Тори нарисовала на моем теле контуры первых двух символов - Лихачества и Альтруизма. Они будут больше, чем остальные, поскольку олицетворяют собой фракцию, которую я выбрал, и фракцию, к которой у меня есть предрасположенность. По крайней мере, я считаю, что у меня она есть, хотя сложно судить наверняка. Тори посоветовала мне не снимать повязку. Когда я в рубашке, видно только пламя Лихачества. Я не собираюсь снимать рубашку на людях и не думаю, что у меня будут сложности. Все уже находятся в конференц-зале и слушают Макса. Зайдя в зал и сев на свое место, я чувствую дикую усталость. Эвелин ошибалась во многом, но она точно была права, когда говорила о лихачах. Джанин и Максу не требуется лидер, им необходима пешка, поэтому они выбирают из самых молодых - из них легче лепить то, что нужно. Но со мной у них ничего не получится. Я не буду пешкой ни для них, ни для своей матери, ни для своего отца. Я принадлежу лишь самому себе. - Как мило, что ты решил к нам присоединиться, - замечает Макс. - Наше собрание прервало твой сон? - Все хихикают, а Макс продолжает: - Итак, сегодня я хочу услышать ваши идеи о том, как можно улучшить фракцию Лихачества. Меня очень интересует ваше мнение по поводу того, каким вы видите Лихачество в будущем. Мы будем встречаться группами, самые старшие пойдут первыми. Остальные пусть соберутся с мыслями. Макс покидает кафетерий вместе с тремя самыми старшими кандидатами. Эрик развалился напротив меня, и я замечаю, что теперь на его лице еще больше пирсинга, чем в прошлый раз, - у него проколоты все брови. Скоро Эрик превратится в подушечку для иголок. Возможно, он не случайно пошел на такое. Это его стратегия. Никто не примет его за эрудита. - Мои глаза меня обманывают, или ты и вправду опоздал, потому что делал тату? - спрашивает он, указывая на края повязки, торчащие из-за плеча. - Потерял счет времени, - отвечаю я. - А к твоему лицу прилипло столько металла! Тебе стоит провериться. - Как смешно! - огрызается Эрик. - Не думал, что человек с таким происхождением обладает чувством юмора. Твой отец не похож на человека, который способствовал этому качеству. Я чувствую укол страха. Он приблизился к опасной границе. Еще секунда - и он выпалит мое имя прямо посреди кафетерия, который кишит лихачами. Эрику явно приятна моя паника. Он хочет напомнить мне, что он знает, кто я такой. Вероятно, он будет использовать мое прошлое против меня - в любое время, когда пожелает. Я не собираюсь притворяться и делать вид, что мне наплевать. Теперь власть в его руках, и я не могу вернуть ее обратно. - Мне кажется, мне известно о человеке, который поделился с тобой этой информацией, - говорю я. Джанин Мэтьюз знает и мой псевдоним, и мое настоящее имя. Наверняка она выдала ему и то и другое. - Я почти ни в чем не сомневался. - Он понижает голос. - Но, разумеется, мои подозрения подтвердились с помощью одного достоверного источника. Ты не настолько хорошо хранишь секреты, как думаешь. Я бы мог пригрозить ему и заявить, что расскажу о его постоянных связях с Эрудицией, если он выдаст лихачам мое имя. Но у меня нет никаких доказательств. Кроме того, лихачи не любят ни Альтруизм, ни Эрудицию. Я откидываюсь в кресле и жду. Неофиты выходят друг за другом, как только их вызывают, и вскоре мы с Эриком остаемся одни. Макс заглядывает в зал и молча подзывает нас. Мы тащимся за ним в его кабинет, который я сразу узнаю. Я видел его на вчерашней пленке камеры слежения. Именно здесь он спорил с Джанин Мэтьюз. Я вспоминаю их разговор, чтобы приготовиться к тому, что будет дальше. - Итак. - Макс кладет руки на стол, и я снова поражаюсь тому, как странно видеть его в столь официальной обстановке. Его место - в тренажерном зале возле груши или рядом с Ямой у перил. Но не за низким деревянным столом в окружении бумаг. Из окна «Спайра» я смотрю в сектор Лихачества. На расстоянии нескольких ярдов я вижу край пропасти, куда я прыгал, когда выбрал Лихачество, и верх крыши, где я стоял перед испытанием. «Я выбрал Лихачество». Так я вчера сказал матери. Действительно ли это так? - Эрик, начнем с тебя, - произносит Макс. - У тебя есть какие-нибудь идеи насчет того, что можно было бы улучшить в нашей фракции? - Есть, - важно кивает Эрик. - Я думаю, что нужно внести некоторые изменения, касающиеся обряда посвящения. - Какие именно? - Лихачи всегда славились духом соперничества, - отвечает Эрик. - Соперничество делает нас лучше, выявляя наши сильнейшие качества. Я полагаю, что во время посвящения воспитанию этого чувства надо уделять гораздо больше внимания. В результате этого в нашей фракции останутся самые лучшие неофиты. В данный момент они борются только с системой, стремятся набрать пропускные баллы. Я же считаю, что им нужно бороться друг с другом за место в Лихачестве. Я не выдерживаю и поворачиваюсь к Эрику. Ограниченное количество мест? Во фракции? Всего после двух недель тренировок? - А что, если они вылетят из Лихачества? - Конечно, тогда они навсегда останутся без фракции, - пожимает плечами Эрик. Я сдерживаю иронический смешок. Эрик продолжает: - Если мы исходим из того, что Лихачество - действительно самая мощная фракция и ее цели важнее, чем цели других сообществ, тогда само членство в Лихачестве должно быть честью и привилегией, а не просто правом. - Ты шутишь? - взрываюсь я. - Люди выбирают фракцию, потому что имеют те же ценности, а не потому, что они уже владеют навыками, которым обучает фракция. Тогда ты будешь выгонять отсюда новичков, которые просто недостаточно сильны, чтобы запрыгнуть на поезд или выиграть бой. Будешь покровительствовать физически крупным и самым безрассудным неофитам, а не маленьким, умным и храбрым - так ты совсем не улучшишь фракцию. - Уверен, что маленьким и умным будет хорошо среди эрудитов или среди серых Сухарей, - возражает Эрик, криво улыбаясь. - Мне кажется, что ты недооцениваешь наших потенциальных неофитов, Четыре. Система должна поощрять только самых решительных. Я перевожу взгляд на Макса. Я жду, что он продемонстрирует свое разочарование. Я ошибаюсь. Макс наклоняется вперед и всецело сосредоточивается на проколотом лице Эрика, как будто он вдохновился его безумной речью. - Интересный спор, - бормочет Макс. - Четыре, а как бы ты улучшил нашу фракцию, не ужесточив процесс посвящения? Я качаю головой и снова смотрю в окно. «Ты ведь не из этих безрассудных глупцов, которые вечно ищут себе приключения», - сказала мне мама. Но именно таких типов Эрик и надеется увидеть в Лихачестве - сумасбродных неофитов, движимых одним адреналином. Если Эрик - один из прихлебателей Джанин Мэтьюз, то зачем она проталкивает через него такой план? Ах да, очевидно - ими легче управлять и манипулировать. - Я считаю, что улучшить фракцию Лихачества можно, культивируя настоящую храбрость вместо безрассудности и жестокости, - отвечаю я. - Убрать метание ножей. Физически и морально готовить неофитов к тому, чтобы они могли защищать слабых. Обычные смелые поступки. Нам следует вернуться к этому. - А потом мы дружно возьмемся за ручки и споем песенку? - Эрик закатывает глаза. - Ты хочешь превратить фракцию Лихачества во фракцию Товарищества. - Нет, - заявляю я. - Я хочу быть уверен, что мы по-прежнему знаем, что значит думать о себе и брать на себя ответственность. Очередной всплеск адреналина нам ни к чему. Нам нужно просто думать. И точка. Тогда нами нельзя будет манипулировать или... контролировать извне. - Ты говоришь как эрудит, - усмехается Эрик. - Голова есть не только у эрудитов, - парирую я. - Способность сохранять рассудок в стрессовых ситуациях - вот что должны развивать симуляции страха. - Ладно-ладно, - произносит Макс, поднимая руки. Он выглядит обеспокоенным. - Четыре, мне жаль это озвучивать, но ты говоришь как параноик. Кто будет захватывать власть или пытаться нас подчинить? Фракции сосуществуют в мире дольше, чем ты живешь. Нет никаких причин, которые могли бы изменить данную ситуацию. Я открываю рот, чтобы ему возразить. Почему он позволил Джанин Мэтьюз вмешаться в дела нашей фракции и внедрить ее слуг-эрудитов в нашу программу посвящения! А потом он стал консультироваться с ней насчет кандидата на должность нового лидера Лихачества, подорвал систему сдержек и противовесов[4][Система, складывающаяся в случае, когда компетенция любого органа власти ограничена компетенцией другого органа власти; например, деление поста главы государства между двумя лицами (консулами) в Древнем Риме. В современном понимании: принцип взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти.], которая позволяла нам мирно сосуществовать. Но потом я понимаю, что выложить Максу все это - то же самое, что обвинить его в предательстве и показать, как много я знаю. Макс мрачно смотрит на меня, и я понимаю, что он разочарован. В принципе он симпатизирует мне - по крайней мере, больше, чем Эрику. Но моя мать была права - Максу не нужен кто-то вроде меня, тот, кто способен думать самостоятельно, выбирать свой собственный курс. Ему необходим именно Эрик, который поможет им установить новый порядок во фракции. Им будет легко манипулировать, поскольку он все еще находится во власти Джанин Мэтьюз. Максу требуется подчиненный, который будет тесно с ним связан. Вчера моя мать предложила мне два варианта - стать пешкой лихачей или остаться без фракции. Но есть и третий вариант - ни с кем не объединяться. Жить вне поля видимости и быть свободным. Вот чего я действительно хочу - один за другим избавиться от всех людей, которые хотят слепить из меня слугу или кого-нибудь еще. Вместо этого я намерен действовать сам - и всегда поступать по собственной воле. - Если честно, сэр, я не думаю, что должность лидера мне подходит, - спокойно объясняю я. - И я сразу сказал вам, что я бы предпочел стать инструктором, а теперь я окончательно убедился, что мое место именно там. - Эрик, ты не оставишь нас? - спрашивает Макс. Эрик, еле сдерживая ликование, кивает и покидает кабинет Макса. Я не смотрю на него, но готов поставить все баллы на то, что он слегка подпрыгивает, идя по коридору. Макс встает и садится рядом со мной в только что освобожденное Эриком кресло. - Надеюсь, ты сказал все это не из-за того, что я обвинил тебя в крошечной паранойе? - интересуется Макс. - Я просто переживаю за тебя. Я боялся, что под давлением ты перестанешь мыслить объективно. Я по-прежнему считаю тебя прекрасным кандидатом. Ты соответствуешь всем параметрам, ты продемонстрировал исключительное мастерство и развил навыки, которые мы тебе привили. Кроме того, ты мне очень симпатичен, хотя у нас найдутся не менее перспективные кандидаты. Кстати, фактор личных предпочтений весьма немаловажен в тесной рабочей среде. - Спасибо, - отвечаю я. - Но так и есть. Я не справляюсь с давлением. А если я когда-нибудь стану лидером, давление только возрастет. Макс грустно кивает. - Что ж, - соглашается он. - Если хочешь быть инструктором для неофитов, я могу это для тебя устроить. Но работа - сезонная, имей в виду. Где бы ты хотел трудиться до конца текущего года? - Я подумывал о диспетчерской, - быстро говорю я. - Оказывается, мне нравятся компьютеры. Не думаю, что патрулирование улиц привлечет меня так же сильно. - Хорошо, - улыбается Макс. - Считай, что дело уже решено. Спасибо, что был честен со мной. Я поднимаюсь и чувствую огромное облегчение. Макс выглядит обеспокоенным и понимающим. Похоже, он не сомневается во мне, моих мотивах и паранойе. - Если когда-нибудь передумаешь, - заявляет он, - сразу же обращайся ко мне и не стесняйся. Такие, как ты, нам всегда нужны. - Спасибо, - отвечаю я. Даже несмотря на то, что Макс - самый худший предатель фракции и он, по крайней мере, частично причастен к смерти Амара, я испытываю благодарность по отношению к нему. Ведь он только что отпустил меня да еще проявил такую легкость. Теперь я свободен. * * * Эрик дожидается меня за углом. Когда я собираюсь пройти мимо, он хватает меня за руку. - Осторожнее, Итон, - шепчет он. - Если проболтаешься о моих связях с эрудитами, пеняй на себя. - Ты пеняй на себя, если еще раз так меня назовешь. - Скоро я стану одним из твоих лидеров, - ухмыляется Эрик. - И, поверь мне, я буду очень пристально следить за тобой и за тем, как успешно ты внедряешь мои новые методы обучения. - Ты ему не нравишься, в курсе? - спрашиваю я. - Я имею в виду Макса. Он кого угодно готов назначить на эту должность, лишь бы не тебя. Он не даст тебе двинуться больше, чем на дюйм в любую сторону. Удачи тебе с твоим коротким поводком. Я выворачиваюсь из его хватки и направляюсь к лифтам. * * * - Да, - бормочет Шона. - Действительно плохой день. - Ага. Мы с ней сидим над пропастью, свесив ноги. Я кладу голову на прутья металлической решетки, которая не дает нам упасть и разбиться насмерть, и чувствую брызги воды на лодыжках, когда одна из буйных волн ударяется о стену. Я сообщил Шоне о своем отказе стать лидером Лихачества и об угрозах Эрика, но не стал рассказывать о своей матери. Как признаться кому-то, что твоя мать восстала из мертвых? Всю жизнь меня пытались контролировать. Маркус был домашним тираном, и я не мог ничего сделать без его разрешения. Потом Макс хотел сделать из меня своего подпевалу. И даже у моей матери были планы на мой счет - чтобы я, достигнув определенного возраста, присоединился к ней и начал работать против системы фракций. Моя мать жаждет отомстить всем по неизвестной мне причине. И как только мне показалось, что я могу ускользнуть и сбежать из-под контроля, появляется Эрик. Теперь еще он напоминает мне, что будет следить за мной, если его назначат лидером Лихачества. Я понимаю, что все, что у меня есть - краткие моменты бунта, которые принадлежат лишь мне одному, вроде тех минут, когда я был в Альтруизме и собирал вещи, найденные на улице. Татуировка, которую Тори делает мне на спине, та самая, из-за которой меня могут посчитать дивергентом, - очередной маленький бунт. Мне нужно продолжать искать эти крошечные моменты свободы в мире, в котором непозволительно даже смотреть по сторонам. - Где Зик? - спрашиваю я. - Не знаю, - отвечает Шона. - В последнее время мне не слишком-то хотелось с ним видеться. Я прищуриваюсь. - Ты могла бы просто сказать ему, что он тебе нравится. Серьезно, я не думаю, что он о чем-то догадывается. - Но это очевидно, - возражает она, фыркая. - Может, он хочет бегать от одной девчонки к другой? В таком случае я не собираюсь быть одной из этих девиц. - Я очень сомневаюсь, что ты бы стала одной из них. Но твое замечание вполне справедливо. Мы сидим в тишине несколько секунд и наблюдаем за волнами, которые бушуют внизу. - Из тебя выйдет хороший инструктор, - наконец произносит Шона. - Ты научил меня драться по-настоящему. - Спасибо. - Вот вы где! - Голос Зика раздается позади нас. Я оглядываюсь. Зик держит за горлышко бутылку с коричневой жидкостью. - Пойдемте. Я кое-что обнаружил. Мы с Шоной синхронно пожимаем плечами, а затем направляемся к дверям на противоположную сторону Ямы - к тем самым, в которые мы впервые вошли после прыжка в сеть. Но у Зика явно что-то на уме. Мы проходим коридор и один пролет лестницы. Теперь Зик ведет нас к двери, замок на которой заклеен скотчем. - Сейчас будет... ой! - Извини, что налетела на тебя, - говорит Шона. - Подождите, почти нащупал... Зик распахивает дверь, впуская в комнату тусклый свет, и мы замираем. Мы - на другой стороне пропасти, в нескольких футах над водой. Яма над нами кажется бесконечной, а люди, снующие возле перил, превращаются в крошечные, едва различимые темные фигурки. Я смеюсь. Зик только что подвел нас к очередному моменту бунта, вероятно, сам того не желая. - Как ты нашел это место? - восклицает Шона с интересом. Она спрыгивает на один из нижних камней. А я замечаю, что это - своеобразный лаз. По нему можно даже запросто подняться вверх по стене, если бы мне захотелось поболтать с кем-то на противоположном краю пропасти. - Мне рассказала про него та девушка, Мария, - отвечает Зик. - Ее мама занимается обслуживанием пропасти. Я и не представлял, что у нас есть такие должности, но, видимо, есть. - Ты еще с ней встречаешься? - спрашивает Шона, стараясь, чтобы ее голос звучал небрежно. - Нет, - мотает головой Зик. - Каждый раз, когда я был с ней, мне хотелось пойти к друзьям. Так ведь не должно быть? - Не должно, - соглашается Шона и становится веселее, чем была. Я аккуратно спускаюсь на камень, который уже заняла Шона. Зик садится рядом с нами, открывает бутылку и передает ее нам. - Я слышал, что ты не претендуешь на должность лидера, - заявляет он. - Я подумал, что ты захочешь выпить. - Да, - соглашаюсь я и делаю глоток. - Считай пьянство в общественном месте как большой... - он умолкает, тыча средний палец в сторону стеклянного потолка Ямы. - ...для Макса и Эрика. «И для Эвелин», - думаю я, делая следующий глоток. - Я буду работать в диспетчерской, пока не придут неофиты, - говорю я. - Шикарно! - радуется Зик. - Хорошо, что у меня там будет друг. Сейчас со мной никто не общается. - Ты говоришь прямо как я, когда я жил в своей бывшей фракции, - замечаю я и хохочу. - Вообрази, что во время обеденного перерыва на тебя никто даже не смотрит. - Ой! - удивляется Зик. - Тогда я готов поспорить, что ты счастлив попасть в Лихачество. Я снова беру у него бутылку, поспешно глотаю жгучий алкоголь, который растекается у меня в желудке, и вытираю рот тыльной стороной ладони. - Да, - отвечаю я, - верно. Если ситуации во фракциях будут ухудшаться, в чем моя мать пыталась меня убедить, то отсюда будет неплохо за этим наблюдать. По крайней мере, у меня есть друзья, которые составят мне компанию, когда случится катастрофа. * * * Сразу после наступления темноты я натягиваю капюшон до самых бровей и бегу по району изгоев, который располагается прямо возле границы с сектором Альтруизма. Я едва не проскочил школу, но вовремя остановился. Теперь я точно знаю свое местоположение и могу здесь ориентироваться. Когда-то я ворвался в склад изгоев в поисках горящего уголька. Наконец я добираюсь до ветхой двери и стучу по ней кулаком. Я слышу голоса и чувствую запахи еды, исходящие из одного из открытых окон, где дым от костра просачивается в переулок. Затем доносятся шаги - кто-то приближается к двери, чтобы посмотреть, что случилось. Теперь на мужчине надета красная рубашка Товарищества и черные штаны Лихачества. Из его заднего кармана по-прежнему торчит полотенце - то же самое, которое было в прошлый раз, когда я говорил с ним. Он только слегка открывает дверь и вглядывается в темноту. - Надо же, кто к нам пожаловал! - протяжно говорит он, обращаясь ко мне. - Чем обязан визиту? Скучал по моей прекрасной компании? - Когда мы встретились, вы ведь были в курсе, что моя мать не умерла? - выпаливаю я. - Вы потому и узнали меня, что проводили с ней время? И она вам рассказала, будто в Альтруизм ее отнесло по инерции? - Да, - отвечает он. - Я решил, что не мое это дело говорить тебе, что Эвелин жива. Ты хочешь требовать у меня извинений, парень? - Нет, - заявляю я. - Я здесь, чтобы передать ей сообщение. Вы отдадите его ей? - Разумеется. Я увижусь с ней в ближайшие пару дней. Я лезу в карман, достаю сложенный листок бумаги и протягиваю ему. - Можете прочитать, мне все равно, - замечаю я. - И спасибо вам. - Нет проблем. Не хочешь зайти? Ты начинаешь походить на нас, а не на них, Итон. Я качаю головой. Потом я бреду по переулку и, прежде чем повернуть за угол, оглядываюсь. Мужчина читает мою записку и передо мной тотчас возникает текст моего послания: «Эвелин, возможно, когда-нибудь. Но не сейчас. 4. Постскриптум. Рад, что ты жива». Предатель Еще один год, еще один День посещения. Два года назад, будучи неофитом, я притворился, что для меня не существует этой даты - и прятался в тренажерном зале, избивая грушу. Я сидел там очень долго, и в итоге от меня пару дней подряд пахло пылью и потом. Кстати, в прошлый раз, когда я впервые обучал неофитов, я провел День посещения таким же образом, хотя Зик и Шона приглашали меня присоединиться к их семьям. Но сейчас у меня есть дела поважнее, чем избивать грушу и переживать из-за своей неблагополучной семейки. Я направляюсь в диспетчерскую. Я прохожу мимо Ямы, маневрируя между детьми и родителями. Кто-то плачет, не скрывая слез, а кто-то громко смеется. Сегодня в Лихачество могут приходить все родственники, даже если они принадлежат к другим фракциям. Но спустя некоторое время они обычно отказываются от этой идеи. В конце концов, «фракция важнее крови». Одежду разных фракций в основном носят семьи перешедших. Например, сестра-эрудит Уилла красуется в светло-голубом, родители-правдолюбы Питера облачены в белое и черное. Я наблюдаю за ними, размышляя, действительно ли они сделали из него того, кем он есть. Но чаще всего людей не так просто понять. Мне нужно быть на задании, но я останавливаюсь возле пропасти, вдавившись в перила. В воде плывут кусочки бумаги. Теперь, когда я знаю, где ступеньки врезаются в скалу, я легко нахожу их и потайную дверь, ведущую к ним. Я слегка улыбаюсь, вспоминая часы, проведенные на гладких камнях с Зиком или Шоной, - иногда мы говорили, а порой молча сидели и слушали шум воды. До меня доносятся чье-то шаги, и я оглядываюсь через плечо. Ко мне идет Трис, которую под локоть подхватила женщина в сером. Натали Прайор. Я напрягаюсь, отчаянно желая сбежать - что, если Натали известно, кто я и откуда я родом? А вдруг она случайно обмолвится о моем происхождении - прямо в зале Лихачества, в котором собралась куча народа? Но она вряд ли вспомнит меня. Теперь я совсем не похож на того худого и долговязого парня, который прятался за мешковатой одеждой, - таким она меня знала в Альтруизме. Приблизившись, она протягивает руку. - Здравствуйте, меня зовут Натали, я мама Беатрис. Беатрис. Это имя ей не подходит. Я жму руку Натали. Никогда не любил рукопожатие лихачей за его непредсказуемость - всегда гадаешь, насколько сильно нужно сжать руку, сколько раз потрясти. - Четыре, - представляюсь я. - Приятно познакомиться. - Четыре, - повторяет Натали, улыбаясь. - Это твой псевдоним? - Да, - отвечаю я и меняю тему. - Ваша дочь отлично справляется. Я слежу за ее тренировками. - Приятно слышать, - произносит Натали. - Я кое-что слышала о посвящении в лихачи, поэтому переживала за нее. Я смотрю на Трис. На ее щеках - румянец. Она выглядит счастливой, наверное, встреча с мамой хорошо на нее повлияла. Впервые за все время я в полной мере оценил, как сильно она изменилась с тех пор, когда я впервые ее увидел - она споткнулась на деревянной платформе и казалась такой хрупкой, будто может разбиться от удара о сеть. Теперь, со следами от синяков на лице и твердо стоя на ногах, будто она готова ко всему, она уже не выглядит хрупкой. - Не надо переживать, - говорю я Натали. Трис отводит взгляд. Думаю, она до сих пор злится на меня за то, что я задел ножом ее ухо. И я не виню ее за это. - Почему-то твое лицо кажется мне знакомым, Четыре, - произносит Натали. Я мог бы предположить, что она сказала это мимоходом, если бы не ее пронзительный пристальный взгляд. Она словно хочет добиться от меня признания. - Не понимаю, почему, - сухо заявляю я. - Я не общаюсь с альтруистами. Я жду, что она удивится, испугается или рассердится, но она просто смеется. - Теперь с нами мало кто общается. Я не принимаю замечание на свой счет. Ладно, если она и узнала меня, то, похоже, не собирается озвучивать свою догадку вслух. Я стараюсь успокоиться. - Я лучше оставлю вас с Беатрис. * * * Изображение на моем экране переключается с камеры в холле «Спайра» на камеру в пропасти, которая окружена четырьмя зданиями, - это и есть вход в Лихачество для неофитов. Возле нее собралась толпа - люди забираются внутрь и вылезают наружу, вероятно, для того, чтобы проверить сетку на прочность. - Почему ты не на Дне посещения? - интересуется мой руководитель Гас. Он замер у меня за плечом и потягивает кофе из кружки. Он не такой уж и старый, но на его макушке уже блестит лысина. Оставшиеся волосы он стрижет коротко - даже короче, чем я. Мочки его ушей растянуты сережками-тоннелями. - Не думал, что увижу тебя до конца посвящения. - Я решил заняться чем-нибудь полезным, - бурчу я и продолжаю следить за картинкой. Люди вылезают из пропасти и встают в стороне, повернувшись спинами к одному из зданий. К краю крыши, расположенному страшно высоко над Ямой, осторожно подходит какой-то человек в темном. Он колеблется, отступает, потом разбегается и прыгает вниз. У меня внутри все переворачивается, будто я сам падаю, а новичок исчезает под мостовой. Я никогда к этому не привыкну. - Похоже, они хорошо проводят время, - замечает Гас, делая глоток кофе. - А ты, Четыре, всегда можешь выйти на работу даже в другую смену. Веселиться, ни о чем не думая, - не преступление, - резюмирует Гас и наконец отходит от моего места. - Да-да, - бормочу я ему вслед. Я оглядываю диспетчерскую. Здесь почти пусто - для работы в День посещения достаточно нескольких человек, и, как правило, дежурят самые старшие лихачи. Гас согнулся над своим монитором. Еще двое сидят по бокам от него, просматривая пленку с наполовину надетыми наушниками. Я ввожу команду, открывая запись, которую сохранил на прошлой неделе. На ней - Макс, сгорбившийся за компьютером в своем кабинете. Он тычет по клавишам указательным пальцем, долго ища нужные кнопки в перерыве между нажатиями. Мало кто из лихачей умеет правильно печатать, особенно Макс, который, судя по рассказам, провел большую часть времени, патрулируя сектор изгоев. Вряд ли он полагал, что ему когда-нибудь понадобятся навыки работы с компьютером. Я близко наклоняюсь к монитору - хочу убедиться, что цифры, которые я переписал, верны. Если все правильно, то на бумажке в моем кармане записан пароль от учетной записи Макса. С тех пор как я понял, что он тесно сотрудничает с Джанин, и начал подозревать, что и он, и сама Мэтьюз причастны к смерти Амара, я принялся искать способы разузнать хоть какую-то информацию. Недавно мне представился такой случай - я засек, как Макс набирает свой пароль. 084628. Да, кажется, правильно. Я снова открываю запись и проматываю ее до нужного момента - где показаны кабинет Макса и коридор. Затем я ввожу команду, чтобы убрать запись с камер из кабинета Макса из трансляции - так чтобы Гас и остальные не заметили. Она будет проигрываться только на моем мониторе. Записи со всего Города всегда делятся на количество человек, находящихся в диспетчерской, сколько бы их там ни было, поэтому мы не смотрим трансляции с одних и тех же камер. Нам можно лишь изымать запись из общей трансляции на пару-тройку секунд, если нам требуется приглядеться к деталям. Надеюсь, это не займет много времени. Я выскальзываю из диспетчерской и бегу в сторону лифтов. На этом уровне «Спайра» почти никого нет - все ушли. Похоже, моя задача значительно облегчилась. Я поднимаюсь на лифте на десятый этаж и целенаправленно иду к кабинету Макса. Я понял, что если ты хочешь быть незаметным, то лучше вообще не подавать виду. По пути я касаюсь флешки в кармане и сворачиваю за угол. Скоро я достигну кабинета Макса. Я осторожно подталкиваю дверь ботинком - несколько часов назад я проверил, что Макс ушел к Яме, чтобы начать приготовления для Дня посещения. Тогда-то я и пробрался сюда и заклеил замок. Я тихо закрываю за собой дверь и, не включая свет, сажусь на корточки рядом с письменным столом. Я не пододвигаю стул - не хочу, чтобы, вернувшись, Макс то-то заподозрил. Мебель в его кабинете должна оставаться нетронутой. Компьютер запрашивает пароль. У меня пересыхает во рту. Я вытаскиваю из кармана бумажку, кладу ее на стол и печатаю цифры. 084628. Изображение переключается. Не могу поверить, что это сработало. Быстрее. Если Гас обнаружит, что я улизнул, он примется меня искать. А если он обнаружит меня здесь? Не знаю, что я скажу, не представляю, какое разумное оправдание смогу придумать. Я вставляю флешку и копирую на компьютер программы, которые я закачал туда заранее. Под предлогом, что я собираюсь подшутить над Зиком на работе, я попросил у Лорен, одной из членов технической команды, и у коллеги-инструктора кое-какую программу. Она позволит отображать всю информацию с другого компьютера. Лорен была рада помочь. Вот очередная особенность лихачей - они всегда готовы над кем-то посмеяться и никогда не ждут подвоха. Я нажимаю простые сочетания клавиш. Все. Программа установлена и спрятана в недрах компьютера, Макс туда точно никогда в жизни не заглянет. Я убираю флешку и бумажку с паролем обратно в карман и покидаю кабинет, не оставляя отпечатков на стеклянной части двери. «Как просто», - думаю я, направляясь к лифтам. Судя по моим часам, все заняло пять минут. Если кто-нибудь спросит, я солгу, что ходил в туалет. Но, вернувшись в диспетчерскую, я натыкаюсь на Гаса. Он стоит у моего компьютера и всматривается в экран. Я замираю. Давно он тут? Что, если он заметил, как я проник в кабинет Макса? - Четыре, - серьезно говорит Гас. - Почему ты изъял данную запись? Ты же в курсе, что тебе нельзя убирать записи из трансляции. - Я... - Давай, соври что-нибудь! - Мне показалось, что я увидел нечто странное, - сбивчиво заканчиваю я. - Нам можно изымать запись, если мы замечает что-то... необычное. Гас хмурится. - Тогда почему я только что видел на мониторе, как ты выходил из коридора? - парирует Гас и указывает на изображение. У меня ком подкатывает к горлу. - Мне показалось, что я увидел... ну, нечто странное, - повторяю я. - Именно поэтому я решил все проверить. Извини, я просто хотел прогуляться, размять ноги. Гас сверлит меня взглядом, покусывая внутреннюю сторону щеки. Я не шевелюсь и тоже смотрю ему в глаза. - Если вдруг снова засечешь нечто необычное - следуй протоколу и докладывай своему руководителю. Кстати, кто он? - Ты, - отвечаю я, слегка вздыхая. Не люблю, когда ко мне относятся снисходительно. - Правильно. Значит, ты сможешь придерживаться правил, - смягчается Гас. - Если честно, Четыре, после года работы здесь у тебя не должно накопиться столько нарушений. У нас - элементарные правила, и тебе лишь требуется их соблюдать. Считай, что ты получил последнее предупреждение. Понял? - Да, сэр, - отвечаю я. Меня уже несколько раз отчитывали за то, что я изымал записи из трансляции, чтобы посмотреть совещания Макса и Джанин Мэтьюз или Макса и Эрика. Я никогда не находил там важной информации, и почти всегда меня на этом ловили. - Хорошо, - кивает Гас. - Удачи с неофитами. В текущем году ты снова работаешь с перешедшими из других фракций? - Да, - говорю я. - С урожденными лихачами занимается Лорен. - Жаль. Я надеялся, ты познакомишься с моей младшей сестрой, - произносит Гас. - На твоем месте я бы попытался расслабиться. У нас здесь хорошо. Только верни в эфир запись, когда закончишь. Гас направляется к своему компьютеру, а я разжимаю стиснутые зубы. Я даже не заметил, что стискивал челюсть. Мое лицо дергается. Я выключаю компьютер и выскальзываю из диспетчерской. Не могу поверить, что проникновение в кабинет Макса сошло мне с рук. Теперь, когда программа установлена на компьютере Макса, я могу просмотреть каждую его папку в относительной уединенности в диспетчерской. Вероятно, я узнаю, что именно Макс и Джанин Мэтьюз планируют. * * * Ночью мне снится, что я в одиночестве брожу по коридорам «Спайра». Они просто бесконечны, и пейзаж в окнах не меняется - я вижу железнодорожные пути, висящие над землей и огибающие высокие здания. Солнце прячется за облаками. Кажется, что я нахожусь здесь уже целую вечность. Внезапно я вздрагиваю и открываю глаза - при этом у меня появляется ощущение, будто я совсем не спал. Потом я слышу стук в дверь и чей-то крик: - Открывай! Реальность больше напоминает кошмар, чем тот сон, из которого я только что вынырнул. Я уверен, что за дверью солдаты-лихачи, которые собираются меня арестовать. Наверняка им донесли, что я дивергент или что я шпионю за Максом, или что в последний год я выходил на связь со своей мамой-изгоем. За такие проступки можно стать предателем фракции. А если солдаты-лихачи получили приказ убить меня? Подкравшись к двери, я понимаю, что, если бы они собирались это сделать, они не стали бы сильно шуметь в коридоре. Кроме того, я узнаю голос Зика. - Зик, - шепчу я, открыв дверь. - Что стряслось? Посреди ночи... У него выступил на лбу пот: он запыхался. Должно быть, он бежал сюда. - Я дежурил в ночную смену в диспетчерской, - выпаливает он. - Что-то случилось в спальне перешедших из других фракций. - Почему-то первым делом я думаю о ней, о ее больших глазах, которые смотрят на меня из глубин моей памяти. - Что? - переспрашиваю я. - С кем случилось? - Расскажу по дороге, - отвечает Зик. Я надеваю ботинки, натягиваю куртку и иду за ним по коридору. - Там парень-эрудит. Такой светловолосый, - тараторит Зик. Я сдерживаюсь, чтобы не вздохнуть с облегчением. Это не она. Она в порядке. - Уилл? - Нет, другой. - Эдвард? - Да, Эдвард. На него напали. Ударили ножом. - Он умер? - Жив. Но его ударили в глаз. Я резко торможу. - В глаз? Зик кивает. - Кому ты об этом рассказал? - Ночному дежурному. Он доложил Эрику, а тот заявил, что сам с этим разберется. - Ну, конечно, - цежу я и поворачиваю направо, в противоположную сторону от спальни перешедших. - Куда ты? - вырывается у Зика. - Эдвард уже в больнице? - уточняю я и делаю шаг назад. Зик кивает в ответ. - Тогда я бегу к Максу. * * * Лагерь Лихачества не такой большой, поэтому я точно знаю, кто где живет. Квартира Макса находится в глубине подземных коридоров, около черного входа, ведущего на улицу прямо к железнодорожным путям. Я направляюсь туда - почти бегу по дороге, подсвеченной синими аварийными лампочками, которые питаются от нашего солнечного генератора. Я стучу кулаком по железной двери, будя Макса так же, как меня разбудил Зик. Через несколько секунд босоногий Макс с диким взглядом открывает створку. - Что случилось? - спрашивает он. - Одного из моих неофитов ударили ножом в глаз, - отвечаю я. - А почему ты заявился ко мне? Разве никто не доложил о происшествии Эрику? - Как раз об этом я и хочу с вами поговорить. Не возражаете, если я войду? Не дожидаясь ответа, я проскакиваю мимо него в гостиную. Макс включает свет, и я вижу чудовищный беспорядок. Грязные чашки и тарелки разбросаны по журнальному столику, декоративные подушечки раскиданы по дивану, пол посерел от пыли... - Я хочу, чтобы процесс посвящения снова стал прежним, каким и был до того, как Эрик решил сделать его более жестким, - начинаю я. - И пусть Эрик держится подальше от моих учеников. Ему вовсе незачем присутствовать на моих тренировках. - Ты полагаешь, что в деле с неофитом виноват Эрик? - осведомляется Макс, скрещивая руки. - Или ты считаешь, что твое положение позволяет тебе выдвигать какие-то требования? - Да, это его вина, разумеется! - громко выпаливаю я и на миг умолкаю. - Если бы десять человек не боролись за одно место, они бы не доходили до такого отчаянного состояния, а теперь они готовы друг друга растерзать! Эрик создал им чересчур жесткие условия - неудивительно, что рано или поздно они теряют голову! Макс хмурится. Он выглядит раздраженным, но он хотя бы не говорит, что я смешон. Неплохой результат. - Ты не думаешь, что за этот случай должен нести ответственность только нападавший неофит? - спрашивает Макс. - Мне кажется, здесь есть вина новичка, а не только Эрика. - Конечно, он или она, не важно, кто - должны понести ответственность, - соглашаюсь я. - Но такого бы никогда не произошло, если бы Эрик... - Нельзя быть настолько самоуверенным, - перебивает Макс. - Это ясно любому здравомыслящему человеку! - А я, значит, не здравомыслящий? - тихо произносит Макс. Его голос звучит угрожающе, и я вдруг вспоминаю, что он не просто лидер Лихачества, который симпатизирует мне по необъяснимой причине, а человек, который тесно общается с Джанин Мэтьюз. Именно он дал Эрику повышение, и он, вероятно, причастен к смерти Амара. - Я другое имел в виду, - объясняю я, пытаясь сохранять спокойствие. - Тогда выбирай выражения, - отчеканивает Макс, подходя ближе. - Иначе можно решить, что ты оскорбляешь своих руководителей. Я не отвечаю, а он делает очередной шаг в мою сторону. - А может, ты ставишь под сомнение ценности своей фракции, - добавляет Макс и переводит взгляд своих налитых кровью глаз на мое плечо. Татуировка пламени Лихачества виднеется из-под воротника моей рубашки. Я скрываю изображение пяти символов фракций с самого начала, но почему-то сейчас я опасаюсь, что Макс давно знает о тату. Он понимает, что она означает, а это лишь усиливает мою тревогу. Макс уже меня раскусил! Ему известно, что я - не идеальный член Лихачества, раз я считаю, что ценить нужно не только добродетель. Я - отверженный дивергент. - У тебя был шанс стать лидером, - цедит Макс. - Возможно, несчастного случая можно было избежать, если бы тогда не струсил и не передумал. Но ты сплоховал. А теперь, парень, тебе придется разбираться с последствиями. - Лицо Макса выдает его возраст. У него появились морщины, которых не было ни в прошлом году, ни раньше, а его кожа приобрела серовато-коричневый оттенок, будто ее посыпали пеплом. - Эрик так увлекся процессом посвящения, потому что в прошлом году ты отказался следовать его указаниям... В прошлом году в тренажерном зале я останавливал все бои, прежде чем кто-то получит серьезную травму, невзирая на распоряжение Эрика, согласно которому драка продолжается до тех пор, пока один из участников не потеряет сознание. В результате я едва не лишился должности инструктора, что непременно случилось бы, если бы не вмешался Макс. - И я хотел дать тебе последний шанс, чтобы все исправить, естественно, под чутким присмотром, - продолжает Макс. - Но ты меня разочаровал. Ты зашел слишком далеко. Пот, который прошиб меня по пути сюда, испарился. Макс отходит назад и открывает дверь. - Убирайся из моей квартиры и разбирайся со своими неофитками, - рявкает он. - И больше не переступай эту черту. - Да, сэр, - тихо отвечаю я и ухожу. * * * Рано утром я отправляюсь навестить Эдварда в больнице. Солнце поднимается и светит сквозь стеклянный потолок Ямы. Голова Эдварда замотана белыми бинтами, и он не может ни двигаться, ни говорить. Я молча сажусь рядом и смотрю, как настенные часы отсчитывают минуты. Я вел себя по-идиотски. Считал себя непобедимым, верил, что Макс никогда не передумает видеть меня в качестве своего коллеги! Я даже не сомневался, что он в некоторой степени мне доверяет. Нужно быть более предусмотрительным. Максу требуется лишь пешка. Это говорила мне мама. Но я не хочу быть пешкой. Хотя теперь я вообще не знаю, кем мне быть. * * * Обстановка, которую выдает подсознание Трис Прайор, жуткая и одновременно красивая - золотисто-зеленое небо и желтая трава, распростершаяся на несколько миль в каждую сторону. Странно наблюдать за чужой симуляцией страха. Это очень личное. Я не считаю себя вправе заставлять людей становиться уязвимыми, даже если они мне не нравятся. Каждый человек имеет право на свои секреты. От просмотра страхов моих подопечных у меня складывается ощущение, будто мою кожу соскребли наждачной бумагой. Желтая трава в симуляции Трис не колышется. Если бы не спертый воздух, я бы скорее назвал это простым сном, нежели кошмаром. Но он означает для меня одно - надвигается гроза. Внезапно по траве проносится тень, и на плечо Трис садится большая черная птица, впиваясь когтями в ее рубашку. Кончики моих пальцев покалывает от воспоминания о том, как я коснулся плеча Трис, когда она вошла в комнату симуляции. Я невольно думаю о том, как я убрал ее волосы с шеи, чтобы ввести инъекцию. Легкомысленный глупец. Трис сильно ударяет черную птицу, и в мгновение ока ситуация меняется - гром грохочет, небо темнеет, но не из-за туч, а из-за птиц. Они двигаются огромной стаей - согласованно, как части одного разума. Страшный крик Трис - самый худший звук во всем мире - она в отчаянии жаждет помощи. Я безумно хочу ей помочь, хотя и понимаю, что все не по-настоящему. Я знаю. Вороны безжалостно наступают, окружают Трис, и она оказывается погребенной заживо в черных перьях. Трис неустанно зовет на помощь, но я бессилен, я не хочу видеть ее гибель, не хочу наблюдать за тем, что будет дальше. Но вдруг Трис начинает двигаться, и теперь она уже лежит в траве, успокоившись. Если ей сейчас больно, она ничего не показывает - просто закрывает глаза и сдается. Почему-то именно ее поза действует на меня еще хуже, чем ее крики о помощи. А потом все заканчивается. Трис резко дергается в металлическом кресле, хлопая себя по телу, чтобы прогнать невидимых птиц. Затем она сворачивается клубком и прячет лицо в ладонях. Я подхожу к ней, чтобы дотронуться до ее плеча и утешить ее, но она бьет меня по руке. - Не трогай меня! - Все закончилось, - говорю я, поморщившись, - она не осознает, насколько сильно она меня ударила. Я не обращаю внимания на боль и провожу рукой по ее волосам, потому что я веду себя глупо, неуместно глупо... - Трис, - говорю я, а она наклоняется вперед-назад, постепенно затихая. - Трис, я провожу тебя в спальню, хорошо? - Нет! Они не должны меня видеть... таком состоянии... Вот что делает новая система Эрика - храбрая девушка только что победила один из самых жутких своих страхов менее чем за пять минут. На такое тяжелое испытание обычно уходит как минимум в два раза больше времени, чем у нее, но она не хочет выйти в коридор. Теперь Трис боится, что ее увидят слабой или беззащитной. Трис - бесстрашная, что является неоспоримым фактом, однако эту фракцию уже нельзя назвать фракцией Лихачества. - Да успокойся уже, - говорю я нарочито раздраженным тоном. - Пройдем через заднюю дверь. - Мне ни к чему, чтобы ты... - отвечает она. Ее руки трясутся, даже когда она отвергает мое предложение. - Чепуха, - возражаю я и быстро помогаю встать. Она трет глаза, пока я направляюсь к задней двери. Однажды Амар проводил меня через этот выход. Он пытался отвести меня в спальню, несмотря на то, что я отказался - возможно, Трис гложет то же самое беспокойство. Разве можно прожить одну и ту же ситуацию, но с разных точек зрения? Она выдергивает свою руку из моей ладони и поворачивается ко мне лицом. - Зачем со мной так поступили? В чем смысл? Я не подозревала, что обретаю себя на недели мучений, когда выбирала Лихачество! Будь это не она, а любой другой неофит, я бы уже пару раз наорал на него за несоблюдение субординации. Чувствуя угрозу в ее постоянных нападках на мой характер, я бы пытался жестоко подавлять ее восстания - так я вел себя с Кристиной в первый день посвящения. Но Трис заслужила мое уважение, прыгнув первой в сеть, потом она бросила мне вызов во время первого совместного обеда. Ее не отпугнули мои однообразные ответы на вопросы, она заступилась за Эла и смотрела мне прямо в глаза, когда я метал в нее ножи. Она не подчиняется мне и никогда не будет подчиняться. - Ты думала, преодолеть трусость будет легко? - спрашиваю я. - Преодоление трусости здесь ни при чем! Трусость - это то, как ты ведешь себя в реальной жизни, а в реальной жизни никакие вороны не заклюют меня до смерти, Четыре! Трис начинает плакать, но я настолько поражен ее словами, что даже не ощущаю неловкости из-за ее слез. Она не поддается приказам Эрика. Она учится другим, более мудрым вещам. - Я хочу домой, - шепчет она. Я знаю, где в коридоре расположены камеры. Надеюсь, они не зафиксировали то, что она только что сказала. - Рационально думать, невзирая на страх, - это урок необходимый каждому, даже твоей семье Сухарей, - объясняю я. Я сомневаюсь во многих вещах, касающихся процесса посвящения, но не в симуляциях страха. Так проще всего осознать свои кошмары, а затем побороть их. Гораздо эффективнее, чем учиться метанию ножей или искусству боя. - Вот почему неофиты погружаются в симуляцию. Надо просто тренироваться, - продолжаю я. - Если ты не способна этому научиться, тогда убирайся отсюда, потому что ты нам не нужна. Я жесток с ней, потому что уверен, что она справится. А еще потому, что я не знаю, как вести себя по-другому. - Я пытаюсь. Но у меня не получилось. У меня не получается. Мне становится почти смешно. - Как по-твоему, сколько времени ты провела в галлюцинации, Трис? - Не знаю. Полчаса? - Три минуты, - заявляю я. - Ты справилась в три раза быстрее, чем остальные неофаты. Это что угодно, только не провал. «Наверное, ты дивергент», - думаю я. Но она не сделала ничего, чтобы изменить симуляцию, поэтому, скорей всего, она не дивергент. Вероятно, она просто очень храбрая. Я улыбаюсь. - Завтра у тебя получится лучше. Вот увидишь. - Завтра? - говорит она уже спокойнее. Я дотрагиваюсь до ее спины. - О чем была твоя первая галлюцинация? - вдруг интересуется она. - Не столько о чем, сколько о ком, - отвечаю я и тотчас умолкаю. Может, мне стоит рассказать ей о своем первом препятствии в пейзаже страха - боязни высоты? Вряд ли, ведь она явно хотела узнать что-то другое - более потаенное и глубокое. Рядом с ней я не могу контролировать себя, как это получается у меня с другими людьми. Я несу какую-то чушь, потому что лишь так я могу удержаться от того, чтобы не сказать ей лишнего. Прикосновение к ее телу через рубашку дурманит мой разум. - Неважно. - И ты преодолел этот страх? - Пока нет. Мы стоим у двери спальни. Дорога до нее еще никогда не была такой короткой. Я кладу руки в карманы, чтобы опять не натворить глупостей. - Возможно никогда не преодолею. - Так значит, страхи не покидают нас? - спрашивает Трис. - Иногда покидают. Иногда на их место приходят новые. Но цель не в том, чтобы стать бесстрашным. Это невозможно. Цель в том, чтобы научиться сдерживать страх, освободиться от него, - вот в чем цель. Трис кивает. Не представляю, зачем она пришла к нам, но я мог бы предположить, что она выбрала Лихачество за свободу. Альтруизм задушил бы ее искорку, а Лихачество, при всех недостатках, раздуло из ее крошечного стремления настоящий огонь. - Как бы то ни было, - говорю я, - твои страхи - редко то, чем кажутся на симуляции. - В смысле? - недоуменно повторяет она. - Ну, ты действительно боишься ворон? - улыбаюсь я. - При виде вороны ты с криками бежишь прочь? - Наверное, нет, - отвечает она и подходит ко мне ближе. Я чувствовал себя спокойнее, когда мы держались на расстоянии. Она делает еще один шаг, и я думаю о том, чтобы прикоснуться к ней. У меня пересыхает во рту. Я почти никогда не хотел этого с другими девушками. - И чего же я боюсь на самом деле? - упорствует Трис. - Я не знаю, - пожимаю плечами я. - Это можешь сказать только ты. - Я не знала, что стать лихачкой будет так сложно, - произносит она. Я рад, что у меня появились другие мысли, кроме того, как легко можно было бы положить руку на изгиб ее спины. - Говорят, так было не всегда. В смысле быть лихачем. - А что поменялось? - Власть. Тот, кто контролирует обучение, задает стандарт поведения лихачей. Шесть лет назад Макс и другие лидеры изменили методы, сделав обучение более состязательным и грубым, - говорю я. Раньше тренировочным поединкам придавалось не столь большое значение. Никто не дрался без перчаток. На неофитах были элементы защитной экипировки. Основной акцент сводился к силе и мастерству, к развитию духа товарищества. Но даже когда я был неофитом, во фракции казалось лучше, чем сейчас. Мы не имели ограничений по количеству будущих членов Лихачества, а поединки останавливались, когда один из участников сдавался. Я на некоторое время умолкаю, а затем продолжаю: - Это было якобы чтобы проверить силу людей. И это изменило приоритеты Лихачества в целом. Спорим, ты не угадаешь, кто новый любимчик лидеров. Разумеется, она догадывается. - Если ты был первым в своем классе неофитов, каким по счету был Эрик? - Вторым. - Выходит, он был вторым кандидатом. А ты - первым. Проницательно. Вряд ли я гожусь для первого места, но я точно был бы лучшим вариантом, чем Эрик. - Почему ты так думаешь? - спрашиваю я вслух. - Из-за того, как Эрик вел себя на ужине в первый вечер. Завистливо, хоть и получил то, что хочет. Я никогда не смотрел на ситуацию с такой стороны. Эрик завидует? Но чему? Я ничего у него не отнял, никогда не представлял для него реальной угрозы. Однако он преследовал Амара, а потом меня. Но, возможно, Трис права - вероятно, я действительно не замечал, насколько Эрик расстроился из-за того, что уступил первое место перешедшему из Альтруизма, несмотря на все свои старания? Или его злило то, что Макс выдвинул меня на должность лидера, хотя именно Эрика отправили в Лихачество, чтобы он получил эту должность? Трис трет лицо. - Заметно, что я плакала? - Ее вопрос звучит почти забавно. Ее слезы исчезли так же быстро, как и появились, и теперь ее лицо снова спокойное, глаза - ясные и сухие, а волосы гладкие. Словно ничего не произошло - как будто она не была скована ужасом в течение трех минут. Она сильнее, чем был я, будучи неофитом. - Гм. - Я наклоняюсь к ней ближе, делая вид, что рассматриваю ее, но потом это уже перестает быть шуткой. Наши лица почти соприкасаются, и я чувствую ее дыхание. - Нет, Трис, - говорю я наконец. - Ты выглядишь... - я медлю и вставляю выражение лихачей: - Просто железной. Она слегка улыбается. Я улыбаюсь в ответ. * * * - Эй, - сонно говорит Зик, опираясь на локоть. - Не хочешь меня подменить? Скоро мне действительно придется приклеивать веки, чтобы глаза не закрывались. - Извини, - говорю я. - Мне просто нужен компьютер. Ты же знаешь, что еще только девять? Зик зевает. - Я устаю, когда мне до смерти скучно. Кроме того, моя смена почти закончилась. Я люблю дежурить в диспетчерской по ночам. Сейчас здесь только три лихача, которые просматривают записи, поэтому в помещении тихо, не считая гула компьютеров. Из окна виден светлый кусочек луны, в Городе царит темнота. В лагере Лихачества сложно найти спокойное местечко, и диспетчерская - одно из них. Зик приникает к своему экрану. Я сажусь за соседний компьютер и поворачиваю монитор в свою сторону. Затем вхожу в систему, используя подставную учетную запись, которую я создал пару месяцев назад, чтобы никто не смог меня вычислить. Я моментально запускаю программу, которая открывает мне удаленный доступ к компьютеру Макса. На взлом уходит несколько секунд. Я как будто сижу в кабинете Макса за его собственным компьютером. Я действую быстро и систематично. Вместо названий Макс присваивает своим папкам номера, поэтому я не знаю, что лежит в каждой из них. Большинство из них содержит безобидную информацию - списки членов Лихачества или календарь событий. Я методично просматриваю их. Наконец я нахожу что-то странное. Список запасов, но в нем нет ни еды, ни одежды, ни чего-либо другого, что необходимо для функционирования фракции Лихачества. Но здесь есть оружие. Шприцы. И что-то еще с пометкой «Сыворотка D2». Могу предположить лишь одну причину, по которой лихачам понадобилось столько оружия. Нападение. Но на кого? Я снова оглядываю диспетчерскую, стук сердца отдается у меня в голове. Зик играет в игру, которую сам же и разработал. Второй оператор откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. Третий лениво помешивает соломинкой воду в стакане. На меня никто не обращает внимания. Я открываю другие файлы. После нескольких неудачных попыток я нахожу карту. На ней в основном - буквы и цифры, и поначалу я не могу понять, что на ней изображено. Затем - для сравнения - я разворачиваю на экране карту Города и понимаю, какие именно улицы находятся в центре внимания Макса. Это сектор Альтруизма. Ясно. Атаковать будут именно альтруистов. * * * Разумеется, это очевидно. На кого еще могут напасть Макс и Джанин Мэтьюз? У них свои - давние - счета с Альтруизмом. Я должен был понять все гораздо раньше - еще в тот момент, когда Эрудиты опубликовали историю о Маркусе - чудовищном муже и изверге-отце. Похоже, то была единственная правдивая статья из всех, которые они успели написать за время своего существования. Неожиданно Зик пинает мою ногу. - Смена закончилась. Может, хватит? Спать пора. - Нет, - говорю я. - Мне нужно выпить. Он заметно оживляется. Не каждую ночь я решаюсь забыть про замкнутость Сухаря и пойти на поводу лихих желаний. - Вот это по-нашему, - ухмыляется он. Я закрываю программу, учетную запись и остальные файлы. Я постараюсь попридержать информацию о нападении на Альтруизм, пока не буду знать, что делать, но тревожные мысли преследуют меня всю дорогу до лифта, в холле и по дороге к Яме. * * * Я выхожу из симуляции с тяжелым ощущением внутри. Я отсоединяюсь от проводов и встаю. Трис не оправилась от симуляции, в которой почти утонула. Она судорожно вздыхает, ее руки трясутся. Я наблюдаю за ней некоторое время, отчаянно размышляя, как сказать ей то, что я должен. - Что? - спрашивает она. - Как ты это сделала? - Что сделала? - Разбила стекло. - Я не знаю. Я киваю и подаю ей руку. Она легко встает, но избегает смотреть мне в глаза. Я проверяю, не расставлены ли по углам камеры. Замечаю одну - как раз там, где я и предполагал, - прямо напротив нас. Я беру Трис под локоть и вывожу из комнаты. Теперь нас точно никто не засечет - мы находимся в «слепой» зоне межу двумя точками наблюдения. - Что? - раздраженно произносит Трис. - Ты дивергент, - отвечаю я. Сегодня я был не очень любезен с ней. Вчера вечером я видел ее с друзьями возле пропасти. Тогда я все неверно понял, и в итоге я наклонился к ней чересчур близко и сказал ей, что она хорошо выглядит. Я переживал, поскольку зашел слишком далеко. Теперь я переживаю еще больше, но уже по другим причинам. Она разбила стекло. Она дивергент. Она в опасности. Она пристально смотрит на меня. Затем откидывается к стене, приняв почти небрежную позу. - Какой еще дивергент? - Не притворяйся идиоткой! - отрезаю я. - Я заподозрил это еще в прошлый раз, но сейчас сомнений нет. Ты управляла симуляцией. Ты дивергент. Я удалю запись, но если ты не хочешь лежать мертвой на дне пропасти, изволь придумать, как скрыть это во время симуляций! А теперь прошу меня извинить. Я возвращаюсь в комнату симуляций и закрываю за собой дверь. Запись удалить легко - пара-тройка нажатий клавиш, и все чисто. Я перепроверяю ее файл, убеждаясь, что там остались лишь данные с ее первой симуляции. Мне надо придумать, как объяснить исчезновение данных с сессии Трис. Какое-то логичное объяснение, которому Эрик и Макс сразу безоговорочно поверят. Я поспешно достаю перочинный ножик и втискиваю лезвие между панелями, закрывающими материнскую плату компьютера. Я отделяю их друг от друга, выхожу в коридор к питьевому фонтану и набираю в рот воды. Вернувшись обратно, я выплевываю воду в щель между панелями, убираю ножик в карман и жду. Через минуту или чуть позже экран темнеет. Штаб-квартира Лихачества - это одна большая протекающая пещера - от воды здесь часто что-нибудь ломается. * * * Я в отчаянии. Я отправил послание через того же мужчину-изгоя, которого я использовал в качестве посыльного в прошлый раз, когда хотел связаться с мамой. Мы договорились встретиться в последнем вагоне поезда, отходящего в десять пятнадцать из штаб-квартиры Лихачества. Думаю, она поймет, как меня найти. Я сижу у стены, обхватив рукой колени, и смотрю, как мимо меня проплывает город. Ночные поезда ездят медленнее, чем дневные, поэтому гораздо легче наблюдать за тем, как меняются дома, когда состав приближается к центру. Здания устремляются вверх и, словно стеклянные колонны, выстраиваются рядом со своими старыми и маленькими соседями. Как будто один город слоем лежит поверх другого. Когда мы подъезжаем в северную часть, я замечаю, что кто-то бежит рядом с путями. Я встаю, держась за перила, закрепленные у стены. Эвелин, споткнувшись, забирается в вагон. На ней - ботинки Товарищества, платье Эрудиции и куртка Лихачества. Ее волосы убраны назад, отчего ее и без того суровое лицо выглядит еще жестче. - Здравствуй, - говорит она. - Привет. - Каждый раз, когда я тебя вижу, ты кажешься мне все больше и больше, - произносит Эвелин. - Похоже, нет смысла волноваться, что ты плохо ешь. - Я мог бы сказать про тебя то же самое. Но по другим причинам. Я знаю, что она недоедает. Она изгой, а в последнее время альтруисты не снабжают их достаточным количеством еды. Как обычно, сказалось давление эрудитов. Я тянусь назад и достаю рюкзак, набитый консервами, который я взял из хранилища Лихачества. - Здесь только суп-пюре и овощи, но это лучше, чем ничего, - объясняю я, протягивая Эвелин рюкзак. - Кто сказал, что мне нужна твоя помощь? - осторожно спрашивает она. - У меня, кстати, все хорошо. - Знаю, но запасы - не для тебя, а для твоих тощих друзей. На твоем месте я бы не стал отказываться. - Я и не отказываюсь, - заявляет она, забирая рюкзак. - Я просто не привыкла к тому, что ты обо мне заботишься. Это немного обескураживает. - Мне знакомо такое чувство, - холодно замечаю я. - Сколько времени прошло, прежде чем ты решила поинтересоваться моей жизнью? Семь лет? Эвелин вздыхает: - Если ты попросил прийти меня сюда только для того, чтобы снова вернуться к старому разговору, то, боюсь, я не задержусь здесь надолго. - Послушай, я попросил тебя прийти по другой причине, - выпаливаю я. Вообще-то я не хотел с ней связываться, но я сразу понял, что не могу поделиться ни с кем из лихачей информацией, выуженной из компьютера Макса. Готовится нападение на Альтруизм - я даже не представляю, насколько лихачи верны фракции и ее принципам. Но мне нельзя молчать. В последний раз, когда я виделся с Эвелин, мне показалось, что она знает о городе что-то очень важное, какую-то тайну. Я решил, что она поможет мне, пока еще не слишком поздно. Ситуация рискованная, но я все-таки попробую к ней обратиться. - Я следил за Максом, - начинаю я. - Ты говорила, что эрудиты связаны с лихачами, и была права. Они что-то планируют вместе - Макс, Джанин и неизвестно, кто еще. И я сообщаю эвелин о данных в компьютере Макса - о списках оружия и о картах. Я рассказываю ей, что заметил отношение Эрудиции к Альтруизму в их статьях. Я обнаружил, как они отравляют умы лихачей, настраивая их против нашей бывшей фракции. Когда я замолкаю, Эвелин не выглядит удивленной или хотя бы серьезной. На самом деле, я понятия не имею, что написано у нее на лице. Она слегка хмурится, а потом спрашивает: - Там были какие-нибудь конкретные даты? - Нет, - отвечаю я. - А сколько человек примут участие в нападении? Какие силы собираются задействовать лихачи и эрудиты? Откуда они возьмут сторонников? - Понятия не имею, - расстроенно бормочу я. - Не важно... Сколько бы призывников они ни набрали, им достаточно будет пяти секунд, чтобы стереть фракцию альтруистов с лица земли. Альтруистов ведь не учат защищаться. Да они бы и не стали так поступать, ты же понимаешь, что они не способны вести себя по-другому! - Я догадывалась, что назревает бунт, - тихо произносит Эвелин. - Теперь в штаб-квартире Эрудиции всегда горит свет. Значит, они уже не боятся неприятностей с главами совета, что свидетельствует... об их растущем несогласии. - Да, - соглашаюсь я. - Но как нам их предупредить? - Кого предупредить? - Альтруистов! - горячо восклицаю я. - Как нам предупредить членов фракции о том, что их собираются убить, и как предупредить лихачей о том, что их лидеры устраивают заговор против совета... как... - Я осекаюсь и опять умолкаю. Эвелин замирает, опустив руки вдоль тела. Она выглядит расслабленной и безразличной. «Наш город меняется, Тобиас», - вот что сказала она, когда мы впервые увиделись. «Уже совсем скоро каждому придется выбирать, на чьей он стороне, и я знаю, какую сторону тебе лучше принять». - Тебе уже тогда все было известно, - отчеканиваю я, желая добиться правды. - Ты была в курсе того, что они давно планируют восстание. Ты этого и ждешь. Рассчитываешь на их победу. - У меня нет привязанности к моей бывшей фракции. Я не хочу, чтобы она или любая другая фракция контролировали город и его жителей, - парирует Эвелин. - Если кто-то хочет уничтожить моих врагов, я не буду мешать. - Поверить не могу! Не все люди из Альтруизма такие, как Маркус. Они беззащитны. - Думаешь, они невинные жертвы? - возражает она. - Ты глубоко ошибаешься, Тобиас. Я видела, какие они на самом деле. - Ее голос звучит низко и хрипло. - Как, по-твоему, отцу удавалось врать обо мне в течение долгих лет? Считаешь, другие лидеры Альтруизма не помогали ему, подкрепляя его ложь? Они знали, что я не была беременна! Никто не вызывал доктора и не было никакого трупа! Но они постоянно твердили тебе, что я умерла! Раньше я не задумывался об этом. Моя мать жива. Никто не умер, но в то ужасное утро, а потом и вечером все эти мужчины и женщины сидели в доме моего отца и делали вид, что скорбят по Эвелин. Они притворялись из-за меня и остальных членов Альтруизма. Я до сих пор слышу их шепот: «Никто никогда не покинет нас по своей воле». Незачем было удивляться, что во фракции альтруистов собрались одни лжецы! Получается, что я в какой-то степени еще немного наивный, как ребенок. Ладно, теперь этому пришел конец. - Подумай хорошенько, - подытоживает Эвелин. - Действительно ли ты хочешь помогать людям, которые скажут ребенку, что его мать умерла, только чтобы сохранить свою репутацию? Или ты хочешь помочь отстранить их от власти? Я решил, что знаю ответ. Надо спасти невинных членов Альтруизма с их постоянной службой и покорным киванием головами. Но разве стоит спасать лицемеров, которые заставили меня горевать, которые оставили меня наедине с человеком, причиняющим мне боль? Я не могу посмотреть на мать, не могу ей ответить. Я жду, когда поезд подъедет к платформе, и спрыгиваю вниз, не оглядываясь. * * * - Не обижайся, но выглядишь ты ужасно. - заявляет Шона. Она плюхается на соседний стул и водружает на стол свой поднос. Вчерашний разговор с матерью был похож на внезапный раскат грома, после которого все остальное звучит приглушенно. Я всегда знал, что отец жестокий человек. Но я думал, что другие альтруисты ни в чем не виноваты. В глубине души я всегда считал себя слабым - потому что я сбежал от них. Я повел себя как предатель... Теперь кажется, что бы я ни решил, я все равно кого-нибудь предам. Если я предупрежу альтруистов о предстоящем нападении, то предам лихачей. Не предупрежу их - предам мою бывшую фракцию, и уже по-настоящему. Мне нужно сделать выбор, но от этой мысли меня просто тошнит. Сегодняшний день я провел так: проснулся и пошел на работу. Разместил рейтинг неофитов, который стал причиной раздора: я выступал за улучшение показателей, а Эрик - за последовательность обучения. Потом я побрел в столовую. Я будто бы двигался только благодаря мышечной памяти. - Ты будешь что-нибудь есть? - спрашивает она, кивая в сторону моей полной тарелки. Я пожимаю плечами: - Возможно. Я догадываюсь, что сейчас она спросит у меня, в чем дело, поэтому меняю тему: - Как дела у Линн? - Тебе лучше знать, - отвечает она. - Ведь ты наблюдаешь за ее страхами и все такое. Я отрезаю кусок мяса. - Каково это? - с любопытством спрашивает Шона, поднимая бровь. - Видеть чужие кошмары? - Я не могу обсуждать с тобой страхи Линн, ты же в курсе. - Ты сам придумываешь правила? - Какая разница? Шона вздыхает: - Просто иногда мне кажется, что я ее совсем не знаю. Мы доедаем молча. Вот что мне больше всего нравится в Шоне - ей не обязательно заполнять тишину болтовней. Закончив есть, мы вместе покидаем столовую. С другого конца Ямы нас зовет Зик. - Привет! - здоровается он, оборачивая палец скотчем. - Не хотите размять кулаки? - Давай. - Мы с Шоной отвечаем в унисон. Мы идем к тренажерному залу. Шона рассказывает Зику свежие новости о том, как прошла ее неделя у границы. - Два дня назад придурок, с которым мы патрулировали, окончательно спятил. Он клялся, будто что-то увидел... а это был обычный поли- этиленовый пакет, - выпаливает Шона. Зик проводит рукой по ее плечам. Я ощупываю свои костяшки и стараюсь им не мешать. Когда мы добираемся до зала, до меня доносятся чьи-то голоса. Нахмурившись, я открываю дверь ногой. Внутри находятся Линн, Юрайя, Марлен и... Трис. Такое столкновение разных людей меня даже удивляет. - Мне показалось, я слышал здесь что-то странное, - бормочу я. Юрайя стреляет по мишени из пистолета с пластиковыми пульками, которые шутки ради лежат повсюду в лагере Лихачества. Я уверен, что пистолет не его - он принадлежит Зику. Марлен что-то жует. Она улыбается мне и приветственно машет рукой. - А вот и мой братец-дурачок! - восклицает Зик. - Вам нельзя находиться здесь после отбоя. Осторожнее, а то Четыре доложит обо всем Эрику, и вам несдобровать. Юрайя засовывает пистолет за пояс, не поставив его на предохранитель. В конце концов, он выстрелит прямо у него в штанах, оставив шрам на его заду. Я помалкиваю. Я держу дверь открытой, чтобы выпроводить их отсюда. Поравнявшись со мной, Линн заявляет: - Ты бы не рассказал Эрику. - Нет, не рассказал бы, - соглашаюсь я. Когда мимо меня проходит Трис, я выставляю руку вперед, и она попадает ей между лопатками. Я не могу понять, специально ли я так поступил или нет. Меня мало это волнует. Остальные болтают в коридоре, и наш первоначальный план провести время в тренажерном зале оказывается напрочь забыт. Юрайя и Зик начинают пререкаться, а Шона с Марлен доедают маффин. - Подожди секунду, - прошу я. Она поворачивается ко мне. Она выглядит взволнованной. Я с трудом пытаюсь улыбнуться, но у меня ничего не получается. Ранее, когда я вывесил рейтинги неофитов, я заметил напряжение в тренажерном зале - подсчитывая баллы, я никогда не задумывался о том, чтобы занизить ей оценки для ее же блага. Это было бы оскорблением по отношению к ее навыкам, но, возможно, она бы лучше стерпела оскорбление, чем конфликт, назревающий между ней и неофитами. Она - бледная и вымотанная, возле ее ногтей небольшие порезы, а во взгляде сквозит нерешительность, но я уверен, что дело не в баллах и ссорах с новичками. Она - не из тех, кто станет отсиживаться в безопасности. - Твое место здесь, верно ведь? - спрашиваю я. - Рядом с нами. Скоро все закончится, и... ты просто держись, хорошо? - Я чувствую, как моя шея горит, и я царапаю ее ногтями, не в состоянии посмотреть в глаза Трис, хотя она смотрит на меня в упор, пока тянется бесконечное молчание. Затем она скользит своими пальцами по моим, и я с удивлением таращусь на нее. Я слегка сжимаю ее ладонь. Меня охватывают смятение и усталость, но я понимаю, что, несмотря на то что я тысячу раз неловко касался ее и каждый раз совершал оплошность, я только сейчас получил от нее отдачу. Трис отворачивается и убегает, чтобы догнать своих друзей. А я стою в коридоре в одиночестве и улыбаюсь как идиот. * * * Я тщетно пытаюсь уснуть, ворочаясь под одеялом, стараясь удобно устроиться. Но ощущение такое, будто у меня вместо матраса - мешок, набитый камнями. Наверное, я слишком поглощен мыслями. В итоге я сдаюсь, обуваюсь, надеваю куртку и направляюсь к «Спайру» - я всегда хожу туда, когда меня мучает бессонница. Я о многом размышляю. Может, снова включить программу пейзажа страха, думаю я. Но ведь днем я не позаботился о том, чтобы пополнить запас сыворотки для симуляции, значит, теперь это будет непросто. Поэтому я иду в диспетчерскую, где Гас встречает меня ворчанием, а два других оператора вообще не замечают. Я уже не пытаюсь получить доступ к файлам Макса - мне кажется, что я получил достаточно информации. Грядет нечто очень плохое, а я понятия не имею, буду ли пытаться это остановить. Мне нужно рассказать о планах Макса и Джанин хоть кому-нибудь, кто поймет меня и посоветует, что делать. Но мне некому довериться. Мои друзья родились и выросли во фракции Лихачества. Я и не представляю, насколько сильно они доверяют своим лидерам. Сейчас я ни в чем не уверен. Почему-то в голове возникает образ Трис - искренне, но в то же время сурово она жмет мою руку в коридоре. Я просматриваю записи, изучая городские улицы, а затем переключаюсь на лагерь Лихачества. В основном в коридорах настолько темно, что я бы не смог ничего увидеть, если бы случайно там оказался. В наушниках звучит шум воды в пропасти или свист ветра в переулках. Я вздыхаю, опираюсь на локоть и наблюдаю за тем, как на мониторе сменяются изображения. Постепенно на меня нападает дремота. - Ступай спать, Четыре, - говорит Гас с другого конца комнаты. Я просыпаюсь, дернувшись, и киваю. Если я не слежу за записями, то мне лучше не сидеть в диспетчерской. Я выхожу из своей учетной записи и тащусь к лифту, часто моргая, чтобы не уснуть. В холле я слышу вопль, доносящийся снизу, из Ямы. Не добродушный рев кого-нибудь из лихачей, не возглас испуганного, но довольного неофита, нет, это крик с вполне определенным оттенком - оттенком страха. Острые камушки рассыпаются позади меня, когда я сбегаю к самому дну Ямы. Я дышу часто и тяжело, но ровно. Трое людей в черном стоят неподалеку от перил. Они окружили кого-то еще, и этот человек гораздо меньше ростом. И хотя я не могу их разглядеть, я сразу понимаю, что назревает поединок. Хотя слово «поединок» здесь совсем не подходит, потому силы явно не равны. Один из нападавших резко оборачивается, замечает меня и улепетывает в противоположном направлении. Подобравшись ближе, я натыкаюсь на мужчину, который уже поднял жертву над пропастью. - Эй! - вырывается у меня. Я вижу ее светлые пряди, которые тотчас блекнут во тьме. Я вступаю в драку с противником - по рыже-красному цвету его волос я узнаю Дрю - и ударяю его о заграждение вокруг пропасти. Один, два, три раза я бью его по лицу, и он падает на землю. Я пинаю его, не задумываясь, ни о чем не задумываясь. - Четыре, - произносит она тихим и измученным голосом, и это единственное, что заставляет меня остановиться. Она свисает с перил, болтаясь над пропастью, как кусочек приманки на рыболовном крючке. Последний нападавший улизнул. Я бегу к ней, хватаю ее под плечи, вытаскиваю через перила и прижимаю к себе. Она утыкается лицом мне в плечо, обвивая мое тело под рубашкой. Сокрушенный Дрю не шевелится. Я слышу, как он стонет, когда уношу Трис подальше отсюда - но не в больницу, где Трис будут искать ее недоброжелатели, а к себе домой. Я шагаю по сумрачному коридору. Я толкаю дверь и кладу ее на кровать. Провожу пальцами по ее носу и щекам, проверяя, нет ли переломов, затем щупаю пульс и наклоняюсь ближе, чтобы послушать дыхание. Похоже, она в порядке. Даже место удара на ее затылке - опухшее и поцарапанное, - но, кажется, несерьезное. Она не сильно ранена. А вот Дрю, возможно, повезло меньше. Когда я ее отпускаю, у меня трясутся руки. Я даже не знаю, сколько раз я ударил Дрю, прежде чем Трис наконец позвала меня и заставила меня опомниться. Мое тело начинает трястись, я проверяю, что у нее под головой лежит подушка, и выхожу из квартиры, направляясь в сторону дороги рядом с Ямой. По пути я пытаюсь восстановить в памяти последние минуты. Я хочу понять, куда, когда и как сильно я его бил, но все теряется на фоне головокружительного гнева. Я вспоминаю дикий, безумный взгляд Маркуса - он появлялся у него каждый раз, когда он злился, а я задумываюсь над тем, чувствовал ли он то же самое? Я добираюсь до путей. Дрю еще там, лежит в неестественной скрюченной позе на земле. Я кладу его руку на свое плечо и наполовину поднимаю, наполовину тащу его в больницу. * * * Вернувшись домой, я быстро иду в ванную, чтобы смыть кровь - несколько костяшек разбиты от ударов о лицо Дрю. Значит, Дрю - один из нападавших, а второй, конечно, Питер. Но кто же третий? Точно не Молли - она не настолько высокая и физически развитая. На самом деле есть лишь неофит с похожей фигурой. Эл. Я смотрю на свое отражение, словно боюсь увидеть в зеркале Маркуса, который таращится на меня. В уголке моего рта - порез. Неужели в какой-то момент Дрю врезал мне в челюсть? Не важно. Провал в памяти? Что ж, ну и пусть... Важно то, что Трис дышит. Я держу ладони под холодной водой, пока она не становится прозрачной, затем вытираю их полотенцем и направляюсь к холодильнику за льдом. Поднеся ей лед, я понимаю, что Трис очнулась. - Твои руки, - замечает она. Нелепо и глупо переживать о моих ссадинах, когда сама она болталась над пропастью, подвешенная за горло. - Мои руки, - с раздражением говорю я, - не твоя забота. Я наклоняюсь над ней, проводя упаковкой льда под головой, где я недавно нащупал синяк. А она умудряется слегка коснуться моего рта кончиками своих пальцев. Никогда не думал, что можно почувствовать прикосновение как прилив энергии. Ее пальцы - мягкие, изящные. - Трис, со мной все в порядке. - Как ты там оказался? - Возвращался из диспетчерской. Услышал крик. - Что ты с ними сделал? - Полчаса назад сдал Дрю в лазарет. Питер и Ал убежали. Дрю заявил, что они просто хотели тебя напугать. По крайней мере, мне кажется, что он пытался сказать именно это. - Ему сильно досталось? - Жить будет. Но в каком состоянии - судить не берусь, - отвечаю я и сплевываю. Мне не стоило показывать ей эту сторону, которая получает дикое удовольствие от боли Дрю. У меня вообще не должно было быть такой стороны. Трис тянется ко мне и сжимает мою ладонь. - Хорошо, - шепчет она. Я пристально смотрю на нее. У нее тоже есть темная сторона, по крайней мере, должна быть. Когда она победила Молли, у нее был беспощадно-яростный вид, и я предположил, что она способна продолжить бой с любым противником - даже если тот будет валяться без сознания. Возможно, мы с ней одинаковые. Ее лицо искажается, морщится, и она тихо всхлипывает. Обычно, если при мне кто-нибудь плачет, я чувствую себя неловко, мне хочется убраться восвояси и свободно вдохнуть. Но с ней я ощущаю себя по-другому. С ней я не переживаю, что она слишком многого от меня ожидает или что ей вообще от меня что-то нужно. Я сажусь на пол, чтобы мы были на одной высоте, и внимательно за ней наблюдаю. Затем я осторожно дотрагиваюсь до ее щеки, стараясь не давить на формирующиеся синяки. Провожу большим пальцем по ее скуле. У нее теплая кожа. Я не могу подобрать правильное слово, чтобы описать, как она выглядит, но даже сейчас, когда ее лицо частично опухло и побледнело, в ней есть нечто необыкновенное, то, чего я раньше никогда не встречал. В этот момент я готов принять неизбежность своего чувства, хотя и не с радостью. Мне необходимо с кем-то поговорить. Кому-то довериться. И по непонятной причине я знаю, что это будет Трис. Для начала нужно сказать ей свое имя. * * * Я подхожу к Эрику в очереди за завтраком и стою позади него с подносом, пока он длинной ложкой накладывает на тарелку яичницу. - Если бы я признался тебе, что на одного из неофитов напали трое других неофитов, ты будешь переживать? - спрашиваю я. Он сдвигает яичницу на одну сторону своей тарелки и поднимает плечо. - Меня будет волновать, что их инструктор не в состоянии контролировать своих подопечных, - отрезает Эрик, пока я кладу в свою тарелку кашу. Он смотрит на мои разбитые костяшки. - Меня будет беспокоить, что данное гипотетическое нападение является вторым нападением под надзором этого инструктора... в то время как у урожденных лихачей нет подобных проблем, - продолжает он. - Естественно, что напряжение между перешедшими из других фракций сильнее - они не знают ни друг друга, ни Лихачество. Кроме того, они выросли в совершенно разных условиях, - возражаю я. - А ты их лидер, разве они не должны быть «под твоим контролем»? Эрик берет щипцами кусок хлеба и кладет его рядом с яичницей. Затем наклоняется к моему уху и шепчет: - Ты стоишь на тонком льду, Тобиас. Ты споришь со мной при всех, «теряешь» данные симуляций, симпатизируешь более слабым неофитам. Теперь даже Макс со мной согласен. Если и было совершено какое-то нападение, то не думаю, что он был доволен твоими действиями. Возможно, Макс будет не против того, что скоро я предложу снять тебя с твоей должности. - Тогда вы останетесь без инструктора по посвящению за неделю до конца церемонии. - Я и сам прекрасно справлюсь. - Могу только представить, что бы стало под твоим руководством, - отчеканиваю я, щурясь. - Нам бы вообще не пришлось сокращать количество мест. Неофиты бы сами передохли или переметнулись бы в другую фракцию. - Веди себя поосторожнее и расслабься, - бурчит Эрик. Он доходит до конца очереди и опять поворачивается ко мне. - Условия соревнования создают напряжение, Четыре. Естественно, что оно должно сниматься, - произносит он и слегка улыбается, растягивая кожу между своими проколами. - Атака в реальных условиях показала бы нам, кто из неофитов сильный, а кто - слабак. Не задумывался об этом? А ведь тогда нам не нужно будет полагаться на результаты испытаний, и мы сможем принять более взвешенное решение о том, кому в Лихачестве не место. Да, кстати, я имею в виду чисто гипотетическое нападение, Четыре. Смысл ясен: выжив, Трис будет считаться слабее, чем остальные новички. Ее объявят одним из первых претендентов на исключение. Эрик не помчится на помощь жертве, он, скорее, выступит за ее изгнание из Лихачества, как и было в случае с Эдвардом, который ушел сам. Не хочу, чтобы Трис была вынуждена стать изгоем. - Правильно, - мягко соглашаюсь я. - Хорошо, что в последнее время у нас все спокойно. Я наливаю молоко в кашу и направляюсь к своему столу. Эрик оставит Питера, Дрю и Эла безнаказанными, а все, что могу сделать я, либо выходит за рамки моих полномочий, либо влечет за собой серьезные последствия. Но вероятно, мне не придется разбираться с проблемой в одиночку. Я водружаю поднос между тарелок Зика и Шоны и говорю: - Мне нужно, чтобы вы мне кое с чем помогли. * * * Когда интерпретация результатов пейзажа страха закончена и неофиты отпущены на обед, я отвожу Питера в помещение для наблюдений рядом с пустой комнатой для симуляций. Там рядами поставлены стулья, предназначенные для новичков, которые будут ожидать вызова на финальную проверку. Там уже собрались мои друзья - Зик и Шона. - Надо поговорить, - начинаю я. Зик подкрадывается к Питеру и с неистовой силой ударяет его о бетонную стену. Питер разбивает затылок и лишь морщится. - Привет, - произносит Зик. К Питеру приближается Шона. Она играет с ножом, вертя его ладони. - Что случилось? - спрашивает Питер. Он не выглядит хоть сколько-нибудь напуганным, даже когда Шона хватает нож за рукоятку и дотрагивается кончиком лезвия до лица Питера, образовывая на его щеке ямочку. - Пытаетесь запугать меня? - иронизирует он. - Нет, - отвечаю я. - Пытаемся донести до тебя важную мысль. Не только у тебя есть друзья, готовые причинить кому-нибудь вред. - Разве инструкторы имеют право угрожать неофитам? - Питер смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Я мог бы подумать, что это взгляд невинного человека, если бы не знал, кто он такой на самом деле. - Пожалуй, спрошу Эрика, просто чтобы убедиться. - Я тебе не угрожал, - парирую я. - Я тебя даже не трогаю. А судя по записям с камер, которые хранятся в компьютере в диспетчерской, нас здесь вообще нет. Зик усмехается, не в силах сдержаться. Это была его идея. - А вот я тебе угрожаю! - Шона чуть ли не рычит. - Еще одна более жестокая выходка, и я преподам тебе урок о справедливости. Теперь она держит острие ножа над глазом Питера и медленно опускает его, надавливая на веко. Питер замирает, едва дыша. - Око за око. Синяк за синяк. - Может, Эрику и плевать, что ты преследуешь других неофитов, - заявляет Зик, - но не нам. И кроме нас в лагере полно лихачей, которые с нами бы согласились. А они-то знают, что нельзя поднимать руку на людей из своей фракции. А еще они слушают сплетни и распространяют их со скоростью лесного пожара. Мы можем быстренько рассказать им, насколько ты жалкое существо, а они тотчас позаботятся о том, чтобы усложнить тебе жизнь. Как видишь, в нашей фракции дурная слава обычно остается навсегда. - Начнем с твоих потенциальных работодателей, - произносит Шона. - Зик займется руководителями из диспетчерского отдела, я поболтаю с лидерами у границы. Тори известно о каждом в Яме. Четыре, ты ведь дружишь с Тори? - Да, - отвечаю я, подхожу ближе к Питеру и наклоняю голову. - Ты способен причинить другому боль, неофит... но тогда мы обеспечим тебе пожизненное страдание. Шона убирает острие от глаза Питера. - Подумай хорошенько. Зик отпускает рубашку Питера и разглаживает ее, все еще улыбаясь. Почему-то достаточно странное сочетание жестокости Шоны и веселости Зика действительно пугает. Зик машет Питеру, и мы покидаем комнату. - Хочешь, чтобы мы поговорили с лихачами? - спрашивает он. - Да, - киваю я. - Определенно. Не только о Питере, но и о Дрю, и об Эле. - Если он переживет посвящение, вероятно, я случайно толкну его, и он рухнет прямо в пропасть, - с надеждой говорит Зик, показывая жестами процесс падения. * * * На следующее утро у пропасти собралась толпа. Лихачи стоят тихо и неподвижно, несмотря на то что запах завтрака манит всех в столовую. Мне даже не нужно спрашивать, почему они собрались здесь. Мне сообщили, что такое случается почти каждый год. Смерть. Как гибель Амара - неожиданная, ужасная опустошающая. Тело, как рыбу на крючке, уже вытащили. Обычно это кто-то из молодых - несчастный случай, произошедший из-за того, что опасный трюк не удался, или не несчастный случай, а израненная душа, которую добили злом, давлением и болью. Я не знаю, как к этому относиться. Возможно, я должен чувствовать вину за то, что не заметил чужой боли. Или грусть от того, что люди не могут найти другой выход. Я слышу, что впереди произносят имя умершего, и меня поглощают обе эмоции. Ал. Ал. Ал. Ал - мой неофит, и я нес за него ответственность. Значит, я не справился. Я был одержим слежкой за Максом и Джанин. Я впал в бешенство и винил во всем Эрика и мучился из-за того, что до сих пор не решил, предупреждать ли Альтруизм. Хотя есть еще кое-что. Но ни одна из перечисленных причин не является важнее того, что я отдалился от всех. Я хотел защитить себя, а мне нужно было вытаскивать неофитов из тьмы и показывать им светлые стороны - смех с друзьями на камнях возле пропасти, полуночные татуировки после игры в «Вызов», море объятий после оглашения рейтинга. Я мог хоть как-то порадовать их - даже если бы это не помогло ему, мне стоило попытаться. Я знаю одно - когда посвящение закончится, Эрику не придется из кожи вон лезть, чтобы снять меня с моей должности. Я уйду сам. * * * Ал. Ал. Ал. Почему все покойники становятся героями в Лихачестве? Зачем нам это нужно? Может, они - единственные достойные люди во фракции среди коррумпированных лидеров, жестких соперничающих неофитов и циничных инструкторов? Мертвецы становятся нашими героями - они никогда не разочаруют нас. А со временем - когда мы постепенно забываем о них, они становятся все лучше и лучше. Ал был неуверенным и чувствительным, затем стал завистливым и жестоким, а потом умер. Более мягкие, чем Ал, выживали, а более сильные погибали, и здесь нет никакого объяснения. Но когда я вижу Трис, то я понимаю, как оно ей необходимо. Это своего рода голод. Или гнев. Или и то и другое. Мне трудно вообразить, что можно было легко кого-то любить, ненавидеть... и потерять прежде, чем какое-то из этих чувств угаснет. Я вслед за ней отхожу от скандирующей толпы, самонадеянно полагая, что со мной она будет чувствовать себя лучше. Ну конечно. Или я тащусь за ней потому, что я устал быть один и я не считаю это лучшим выходом. - Трис, - говорю я. - Что ты здесь делаешь? - спрашивает она с горечью. - Разве ты не должен сейчас отдавать дань уважения? - А ты? - удивляюсь я. - Сложно отдавать дань уважения тому, кого не уважаешь. На мгновение меня изумляет, как ей удается быть настолько холодной. Трис не ведет себя мило, но она редко бывает бесцеремонной. Через секунду она качает головой: - Я не хотела этого говорить. - Ага... - Это смехотворно, - произносит она, краснея. - Он бросается с обрыва и Эрик называет это храбрым поступком? Эрик, который пытался заставить тебя кидать ножи в голову Ала? - Она кривится. - Он не был отважным! Он был трусом, он чуть не убил меня! Разве это здесь принято уважать? - А чего ты ждала? - Я стараюсь говорить с ней очень мягким тоном. То есть в основном молчу. - Осуждения? Ал уже мертв. Он ничего не слышит, и уже слишком поздно. - Дело не в Але, - возражает Трис. - Дело в тех, кто на это смотрит! Всех, кто теперь считает, будто броситься в пропасть - не такая уж глупая мысль. То есть почему бы не покончить с собой, если после тебя произведут в герои? Почему бы и нет, если все запомнят твое имя? - Она делает паузу и смотрит на меня. Разумеется, я понимаю, что дело-то как раз в Эле, и она тоже это знает. - Это... - выпаливает Трис и опять умолкает - она явно борется с собой. - Я не могу... Такого никогда бы не случилось в Альтруизме! - продолжает она. - Ничего подобного! Никогда! Это место изуродовало и погубило его, и плевать, сли я говорю как Сухарь, плевать, плевать! - кричит она. Моя паранойя засела настолько глубоко, что я на автомате кошусь на камеру, спрятанную на стене над питьевым фонтанчиком, - она замаскирована под синюю лампу. За нами могут наблюдать операторы в диспетчерской. А если не повезет, то они выберут именно этот момент, чтобы нас послушать. Я уже вижу, как Эрик называет Трис предателем фракции, а потом ее тело лежит на тротуаре рядом с железнодорожными путями... - Осторожнее, Трис - говорю я. - Это все, что ты можешь сказать? - недовольно произносит она. - Чтобы я была осторожнее? И все? Я понимаю, что она ожидала другого ответа, но, хотя она только что ругала безрассудство лихачей, она ведет себя, как и они. - Ты в курсе, что ничуть не лучше правдолюбов? - спрашиваю я. - Они вечно чешут языками, вообще не задумываясь о последствиях. Я отодвигаю ее от питьевого фонтанчика. Когда я приближаюсь к ее лицу, у меня в голове возникает картина - ее мертвые пустые глаза, ее тело, плывущее в подводной реке... Это просто невыносимо. Но то, как напали на нее, еще более невыносимо. Я цепенею. Кто знает, что бы могло случиться, если бы я не услышал ее крик? - Я не буду этого повторять, так что слушай внимательно, - начинаю я и кладу руки на ее плечи. - Они наблюдают за вами. Особенно за тобой. Я вспоминаю взгляд Эрика, прикованный к Трис после испытания с метанием ножей. Его вопросы об удаленных результатах ее симуляции. Тогда я заявил, что в материнскую плату протекла вода и произошел сбой. Эрик хмыкнул - он посчитал занятным, что вода не появилась через пять минут после окончания симуляции. Занятным. - Опусти, - шепчет она, и я сразу ее отпускаю. Не люблю, когда она говорит таким тоном. - За тобой они тоже наблюдают? Всегда следили и всегда будут следить, - думаю я. - Я пытаюсь тебе помочь, но ты отказываешься от помощи, - произношу я вслух. - Ну конечно. Помочь, - раздражается она. - Протыкая мне ухо ножом, насмехаясь, крича на меня больше, чем на остальных, - несомненно, все это очень помогает. - Насмехаясь? Ты о том случае с ножами? Я не насмехался над тобой - Я качаю головой. - Я напоминал, что, если ты проиграешь, кое-кто другой займет твое место. Для меня это было очевидно на протяжении всех испытаний. Я считал, что раз она понимает меня лучше, чем остальные, то мысленно со мной согласится. Но она, конечно, меня не поняла. Она ведь не умеет читать мысли. - Почему? - допытывается она. - Потому что... ты из Альтруизма, - отвечаю я. - И становишься храбрее всего, когда поступаешь самоотверженно. На твоем месте я бы получше притворялся, будто самоотверженные порывы - дело прошлого, потому что, если это обнаружат не те люди... ну, тебе не поздоровится. - Почему? Какое им дело до моих стремлений? - Стремления - единственное, что их беспокоит. Они стараются убедить, будто их волнуют твои поступки, но это не так. Им не нужно, чтобы ты вела себя определенным образом. Им нужно, чтобы ты думала определенным образом. Так тебя легко понимать - ведь в таком случае ты не представляешь для них угрозу. Я смотрю Трис в глаза и прислоняюсь к холодной стене. Теперь я думаю об узорах, вытатуированных у меня на спине. Я сделался предателем фракции, но тату здесь ни при чем. Я стал предателем из-за смысла, который она несет. Побег от идей любой фракции - вот что самое главное. Эти правила ломают меня на куски, оставляя только одну «правильную версию» меня самого. - Я не понимаю, почему им не все равно, что я думаю, пока я веду себя так, как им нужно, - возражает Трис. - Сейчас ты ведешь себя так, как им нужно, но что, если твой, склонный к Альтруизму, мозг велит поступить иначе, не как им нужно? Как бы я ни любил Зика, но он идеальный тому пример. Родился и вырос среди лихачей, затем выбрал соответствующую фракцию. Я уверен, что он ко всему будет подходить одинаково. Его с рождения учили только этому. Для него нет других вариантов. - А если, мне не нужна твоя помощь? - заявляет Трис. Мне хочется посмеяться над ее словами. Она ей и вправду не нужна. Но мы же говорим о другом. - Я не слабая, знаешь ли. Вполне справлюсь сама. - По твоему, мое первое побуждение - защитить тебя? - говорю я, отрываюсь от стены и подхожу к Трис поближе. - Потому что ты маленькая, потому что ты девушка, потому что ты Сухарь? Но ты ошибаешься. Я делаю еще один шаг, касаюсь ее подбородка, и на секунду я думаю о том, чтобы полностью сократить расстояние между нами. - Мое первое побуждение - давить на тебя, пока ты не сломаешься, просто чтобы посмотреть, как сильно нужно надавить, - вдруг вырывается у меня. Какое странное признание! И рискованное. Я не желаю ей зла и никогда не желал. Надеюсь, она все же меня поймет. - Но я борюсь с этим, - продолжаю я. - Почему это твое первое побуждение? - спрашивает она. - Страх не вырубает, а пробуждает тебя. Я видел это. Завораживающее зрелище. В каждом пейзаже страха ее глаза - лед, сталь и синее пламя. Маленькая невысокая девушка, вооруженная до зубов. Ходячее противоречие. Мои пальцы скользят по ее подбородку, дотрагиваются до ее шеи. - Иногда мне просто... хочется увидеть это снова. Хочется увидеть тебя пробужденной. Она касается моей талии и тянется ко мне. Или тянет меня к себе, не могу сказать точно. Ее руки водят по моей спине, и я хочу ее так, как никогда не хотел - не какое-то бездумное физическое влечение, а настоящее, особенное желание. Не кого бы то ни было, а именно ее. Я глажу ее спину, волосы. На сегодня хватит. - Мне следовало бы плакать? - произносит Трис. Я не сразу догадываюсь, что она говорит об Эле. И хорошо, потому что, если бы она захотела рыдать от моих объятий, мне пришлось бы признать, что я ничего не смыслю в романтике. Хотя, возможно, так и есть. - Со мной что-то не так? - По-твоему, я знаю все о слезах? - бормочу я. Какие-то мысли приходят без спроса ко мне в голову и исчезают спустя несколько секунд. - Если бы я его простила, как по-твоему, он был бы сейчас жив? - Не знаю, - шепчу я и кладу руку на ее щеку, мои пальцы касаются ее уха. Она и вправду маленькая. Но мне это не важно. - Я чувствую себя виноватой, - говорит Трис. Я тоже. - Ты не виновата, - еле слышно отвечаю я, и наши лбы соприкасаются. Ее дыхание оставляет тепло на моем лице. Я был прав, это лучше, чем держать дистанцию, гораздо лучше. - Но я должна была. Должна была простить его. - Возможно. Возможно, все мы чего-то не сделали, - соглашаюсь я и, не раздумывая, выкладываю ей альтруистическую истину. - В другой раз чувство вины напомнит нам, чтобы мы лучше старались. Она молниеносно отстраняется, и я чувствую знакомый порыв нагрубить ей, чтобы она забыла все мои слова и не задавала мне лишних вопросов. - Из какой фракции ты вышел, Четыре? Я думал, тебе известно. - Неважно. Теперь я здесь. Хорошо бы и тебе это накрепко запомнить. Я не хочу просто быть рядом с ней. Я отчаянно хочу поцеловать ее, но сейчас не время. Я касаюсь губами ее лба, и мы оба замираем. Нет пути назад. Только не для меня. * * * Кое-что, что сказала Трис, не дает мне покоя целый день. «В Альтруизме ничего подобного никогда бы не случилось!» Поначалу я обдумывал ее слова. Она не понимает, какие они в действительности. Но я ошибаюсь, а она права. В Альтруизме Эл бы не умер, и на нее бы там тоже не напали. Может, они и не кристально чистые, какими я считал их раньше (или хотел в это поверить), но они совершенно точно не злые. Закрыв глаза, я вижу карту сектора Альтруизма - ту самую, которую я нашел в компьютере Макса. Она напечатана на моих веках. Я в любом случае предатель, вне зависимости от того, предупрежу я их или нет. Если я не могу быть верен своей фракции, то к чему я тогда стремлюсь? * * * Какое-то время я продумываю план, как все устроить. Если бы Трис была обычной девушкой из Лихачества, а я простым парнем-лихачом, я бы позвал ее на свидание, мы бы пошли к пропасти, и я бы выпендривался своими знаниями местности. Но подобный расклад кажется мне слишком примитивным, особенно после того, что мы сказали друг другу, и после того, как я заглянул в самые темные уголки ее разума. Возможно, здесь и заключается проблема - все развивается очень однобоко, потому что пока лишь я знаю ее. Я понимаю, чего она боится, что любит и ненавидит, а ей почти ничего обо мне неизвестно. Ведь я говорил ей настолько туманные факты, что их можно вообще не брать в расчет. Теперь, когда я осознал, что делать, остается решить самый важный вопрос - каким образом это сделать. Я включаю компьютер в комнате пейзажа страха и устанавливаю его так, чтобы он отзеркалил мою программу. Затем я беру два шприца с сывороткой для симуляции из хранилища и кладу их в маленькую черную коробочку, которую храню специально для этой цели. Я отправляюсь в спальню неофитов, гадая, как застать ее в одиночестве, - мне не нужны лишние свидетели. Но потом я замечаю ее с Уиллом и Кристиной. Они как ни в чем не бывало стоят у перил. Надо позвать ее и предложить прогуляться, но я не могу. Наверное, я сошел с ума, раз собираюсь пустить ее в свою голову. Я позволю ей увидеть Маркуса, узнать мое имя и тайны, которые старательно прятал от окружающих. Я медленно иду к Яме, внутри у меня все переворачивается. Когда я добираюсь до холла, на городской улице уже загораются огни. Я слышу ее шаги на лестнице. Она пошла за мной. Я верчу в руках черную коробочку. - Раз уж ты здесь, - изрекаю я небрежно, что выглядит нелепо, - можешь войти со мной? - В твой пейзаж страха? - Да. - Разве это возможно? - Сыворотка подключает к программе, но пейзаж определяет программа. И сейчас она настроена на то, чтобы провести сквозь мой пейзаж. - И ты позволишь мне это увидеть? Я отвожу глаза. - А иначе зачем мне идти? - заявляю я, а мой живот болит все сильнее. - Я хочу кое-что тебе показать. - Ладно, - соглашается она, и мы идем в комнату симуляций. Потом я открываю коробочку и достаю первый шприц. Она наклоняет голову, и я впрыскиваю ей сыворотку, как и всегда во время испытаний. Но теперь, вместо того чтобы сделать себе инъекцию, я протягиваю коробку ей. В конце концов, так я представляю себе свидание. - Раньше я этого не делала, - предупреждает она. - Сюда. - Я тычу пальцем в нужное место. Она немного трясется, вонзая иглу. Я чувствую знакомую боль, но она меня давно не беспокоит. Я делал себе инъекции тысячи раз. Я смотрю на лицо Трис. Все. Нет пути назад. Пора увидеть, из чего мы оба сделаны. Я беру ее за руку, а может, она берет меня за руку, и мы вместе оказываемся в комнате пейзажа страха. - Посмотрим, поймешь ли ты, почему меня зовут Четыре. За нами закрывается дверь. В комнате темно. - Как тебя зовут на самом деле? - тихо спрашивает Трис. - Попробуй понять и это. Симуляция начинается. Над нами - бескрайнее голубое небо. Мы оказываемся на крыше здания в самом центре Города. Стекла блестят на солнце. Все выглядит красиво, пока не начинается ветер, жесткий и сильный. Я обнимаю Трис, потому что знаю, что здесь она спокойнее меня. Мне тяжело дышать, но пока я держусь. Спустя минуту я уже задыхаюсь от порывов воздуха, а от высоты мне хочется свернуться в клубок и спрятаться. - Нам надо спрыгнуть, да? - уточняет Трис, и я понимаю, что не могу скорчиться здесь, спрятав голову в ладони. Мне нужно встретиться со своим страхом лицом к лицу. Я киваю. - На счет три, хорошо? Я снова киваю. Теперь мне просто нужно следовать за ней. Она считает до трех и тащит меня за собой на бегу, будто она парусник, а я - якорь, который тянет нас обоих вниз. Мы падаем, и я каждой клеткой своего тела борюсь с ощущением ужаса, поразившего каждый мой нерв. И вот я на земле. Моя грудная клетка судорожно вздымается и опадает. Трис помогает мне встать. Я чувствую себя глупо, вспоминая, как она без колебаний забралась на колесо обозрения. - Что дальше? Я хочу сказать ей, что симуляция не игра, а мои страхи - не захватывающие аттракционы, на которых можно повеселиться. Но она, конечно, это знает. - Дальше... Откуда ни возьмись - возникает стена. Она бьет нас по спинам, по бокам, заставляя нас прижаться ближе, чем когда-либо. - Заключение, - объясняю я. Сейчас ситуация обстоит хуже, чем обычно, - нам уже не хватает кислорода. Я начинаю стонать, сгорбившись у стены. Ненавижу это место. Ненавижу... - Эй! - окликает меня Трис. - Все в порядке. Вот... - Она обнимает себя моей рукой и съеживается. Мне всегда казалось, что она очень стройная, без лишнего грамма. А ее талия - мягкая. - Впервые в жизни я рада, что такая маленькая, - замечает она. - Мм... Трис рассуждает о том, как выбраться отсюда. Стратегия пейзажа страха. Я стараюсь сконцентрироваться на дыхании. Внезапно Трис тянет нас обоих вниз и поворачивается таким образом, что ее спина оказывается прижатой к моей груди. Стена уже превратилась в ящик, и я невольно приникаю к Трис. - Так еще хуже, - хриплю я, поскольку нервничаю из-за того, что нахожусь в жуткой тесноте, притиснутым к Трис. Я не могу рассуждать трезво. - Это совершенно... - Ш-ш-ш. Обними меня крепче. Я обвиваю руками ее талию и утыкаюсь лицом в плечо. От нее пахнет мылом Лихачества и чем-то сладким, вроде яблока. Я забываю, где я. Она опять говорит о пейзаже страха, я слушаю ее, но сконцентрирован на ощущениях. - Так что попытайся забыть, что мы здесь. - заканчивает она. - Да ну? - Шепчу ей прямо в ухо, теперь уже специально - не только для того, чтобы отвлечься от кошмара. Сейчас мне кажется, что не я один абстрагировался в симуляции. - Легко сказать. - Большинство парней не прочь оказаться с девушкой в тесной камере, знаешь ли. - Только не те, кто страдает клаустрофобией, Трис! - Ладно-ладно, - отвечает она и кладет мою руку к себе на грудь. Я могу думать лишь о том, чего мне хочется в данный момент, а это вообще не имеет никакого отношения к нашему потенциальному освобождению из ящика. - Почувствуй мое сердце. Чувствуешь? - спрашивает она. - Да. - Чувствуешь как ровно оно бьется? Я улыбаюсь. - Быстро, - возражаю я. - Да, но ящик тут ни при чем. Ну, разумеется. - Вдыхай всякий раз, когда я вдыхаю. Сосредоточься на этом. Теперь мы дышим вместе. - Может, расскажешь мне, откуда взялся твой страх? Может, если поговорить об этом, станет легче... немного. Мой кошмар уже бы исчез, но Трис продолжает держать меня в состоянии повышенной тревожности и не отпускает. Я с трудом пытаюсь ответить ей. - Хм... - мямлю я и умолкаю. Просто сделай это, расскажи хоть какую-то правду. - Это страх из моего... распрекрасного детства, - начинаю я. - Точнее, из-за наказания в детстве. Крошечный чулан наверху. Меня запирали в темноте, чтобы я обдумал содеянное. Ящик был гораздо лучше, чем другие наказания, но иногда я слишком долго просиживал там, мучаясь от нехватки свежего воздуха. - Моя мама хранит в чулане зимнюю одежду, - говорит Трис, и это звучит глупо после моего признания, но я понимаю - она просто не знает, как меня утешить. - Я правда не хочу об этом больше говорить, - шепчу я с придыханием. Она молчит, явно недоумевая, что ответить. Конечно, любой, оказавшийся на ее месте, поступил бы точно так же: мои ранние переживания чересчур жалкие, чтобы их вынести... Мой пульс опять учащается. - Ладно. Тогда... я могу поговорить. Спроси меня о чем-нибудь. Я поднимаю голову. Раньше подобный метод всегда срабатывал. Я концентрировался на ней. На бешеных ударах ее сердца, на ее теле. Два сильных скелета, обернутые мышцами, переплетенные друг с другом, двое перешедших из Альтруизма, пытающиеся оставить осторожный флирт. - Почему твое сердце колотится, Трис? - Ну.... Я почти тебя не знаю. - Я прямо вижу, как она хмурится. - Я почти тебя не знаю и сижу с тобой в тесном ящике. Четыре, разве это не повод. - Если бы мы были в твоем пейзаже страха... - начинаю я, - я бы там был? - Я тебя не боюсь. - Ну конечно нет. Но я не это имею в виду. Меня интересует, не боишься ли ты меня, а насколько важное место я занимаю в твоей жизни, чтобы появиться в твоем пейзаже страха. Наверное, нет. Она права, я для нее - в принципе незнакомец. Однако ее сердце колотится. Я смеюсь, и от моего смеха стены ящика трясутся и рушатся, выпуская нас на свободу. Я делаю глубокий вдох, и мы отстраняемся друг от друга. Она с подозрением смотрит на меня. - Возможно, ты была создана для Правдолюбие. Потому что ты ужасная лгунья, - заявляю я. - Я думала, проверка склонностей полностью исключила этот вариант. - Проверка склонностей ни о чем не говорит. - Что ты пытаешься мне сказать? Что ты попал в Лихачество не из-за результатов теста? Я пожимаю плечами. - Не совсем. Я... - бормочу я, замечаю что-то краем глаза и резко разворачиваюсь. Невзрачная, незапоминающаяся женщина в одиночестве стоит в противоположном углу комнаты. Между нами - стол с пистолетом. - Тебе должен убить ее, - констатирует Трис. - Как и всегда. - Она не настоящая. - Зато выглядит как настоящая. И ощущения - тоже как настоящие. - Если бы она была настоящая, она бы уже тебя убила, - возражает Трис. - Все в порядке. Я просто... сделаю это, - говорю я и направляюсь к столу. Женщина в комнате - не самый худший страх. Он не предполагает сильное беспокойство. Паника и ужас - далеко не единственные виды кошмара. Есть вещи гораздо глубже и тяжелее. Дурное предчувствие и безумный животный ужас. Я заряжаю пистолет, бездумно держу его перед собой и смотрю на лицо женщины. На нем нет и следа эмоций, как будто она уже догадалась, что я собираюсь стрелять, и принимает мой выбор как должное. На ее одежде нет даже намека на цвета какой-либо фракции, но, вероятно, она из Альтруизма - ведь альтруисты, как и она, послушно бы ждали, когда им причинят боль. И такое произойдет в реальности, если Макс, Джанин и Эвелин добьются своего. Я прищуриваюсь, фокусируясь на цели, и спускаю курок. Женщина падает, и я вспоминаю о том, как бил Дрю, пока он почти не потерял сознание. Трис берет меня за руку: - Идем. Ну же. Не останавливайся. Мы проходим мимо стола. Меня трясет, у меня подгибаются колени. Ожидание последнего препятствия страшно уже само по себе. - Вот мы и на месте, - говорю я. В круг света, где мы теперь оказываемся, вползает темная фигура, нам виден только край ботинка мужчины. Маркус приближается к нам. Он одет в серое, его глаза зияют впадинами, короткая стрижка открывает очертания крупного черепа. - Маркус, - шепчет Трис. Я наблюдаю за ним. Жду первого удара. - Сейчас ты узнаешь мое имя. - Он... - кивает Трис. Она уже поняла. Она будет всегда это помнить, и я бы не смог заставить ее забыть, даже если бы хотел. - Тобиас. Меня так давно никто не называл по имени, но оно звучит не как угроза, а как откровение. Маркус разматывает ремень. - Это для твоего же блага, - отчеканивает он, и мне хочется закричать. Он тотчас начинает множиться - Маркусы окружают нас и волочат стальными ремнями по белой плитке. Я сгибаюсь пополам и жду, жду. Маркус замахивается, и я вздрагиваю еще до того, как он меня ударит. Но ничего не происходит. Трис напряженно замирает напротив меня, ее рука поднята вверх. Она стискивает зубы, когда ремень обвивается вокруг ее запястья, а затем стягивает его рывком и замахивается им. Ее движение настолько мощное, что я впечатлен зрелищностью ее жеста, как сильно она ударяет Маркуса. Он бросается на Трис, но я быстро встаю перед ней. Теперь я готов ему ответить. Но этот момент не наступает. Вспыхивает яркий свет, и пейзаж страха заканчивается. - Это все? - спрашивает она, пока я смотрю на то место, где только что стоял Маркус. - Это твои самые жуткие страхи? Почему у тебя всего четыре?.. Ясно. - Она на секунду задумывается. - Вот почему тебя называют... Я боялся, что если Трис узнает про Маркуса, то начнет жалеть меня, и я буду чувствовать себя слабым, маленьким и опустошенным. Но она увидела Маркуса и взглянула на него с яростью, но без страха. Она помогла мне преодолеть себя, и я стал сильным и даже смог постоять за себя. Я притягиваю ее к себе за локоть и медленно целую в щеку, позволяя ее коже соприкоснуться с моей. Я крепко держу ее и прижимаюсь к ней. - Эй. - Она вздыхает. - Мы справились. Я провожу рукой по ее волосам. - Ты мне помогла справиться, - шепчу я. * * * Я отвожу Трис на камни, куда мы с Зиком и Шоной иногда ходим поздно ночью. Мы садимся на валун, выступающий над водой, и брызги попадают на мои ботинки, но они холодные, поэтому я не обращаю на них внимания. Как и все неофиты, Трис слишком переживает из-за индивидуального испытания, и я стараюсь поддерживать с ней этот разговор. Я думал, что после моего признания остальное произойдет само собой, но откровенность - это привычка, которая формируется годами, а не простой механический тумблер, повинующийся твоему прикосновению. - Знаешь, кое-что я никому не рассказываю. Даже друзьям, - начинаю я и умолкаю. Я смотрю на темную, мутную воду и то, что в ней плавает, - кусочки мусора, выброшенная одежда, бутылки, напоминающие маленькие судна, отправляющиеся в путешествие. - Мой результат был ожидаемым - Альтруизм, - продолжаю я наконец. - Ой! - Трис хмурится. - Но ты все равно выбрал Лихачество? - Мне пришлось. - Почему тебе пришлось перейти? Я отворачиваюсь. Не уверен, что смогу озвучить истинные причины, потому что признать их - значит, стать предателем фракции. Я чувствую себя трусом. - Ты хотел убраться подальше от отца, - догадывается Трис. - Поэтому ты не хочешь быть лидером фракции? Потому что тебе пришлось бы вновь увидеть его? Я пожимаю плечами: - Да, и к тому же я чувствую, что мне не место среди лихачей. По крайней мере, среди тех, в кого они превратились. Это не совсем правда. Я не уверен, что настал подходящий момент, чтобы выложить ей информацию о Максе, Джанин и о предстоящей атаке. Я веду себя эгоистично, но я хочу насладиться кратким мирным мгновением хотя бы недолго. - Но... ты же потрясающий, - пылко произносит Трис. Я поднимаю брови. По-моему, она смутилась. - В смысле, по меркам Лихачества. Четыре страха - неслыханно. Как ты можешь отрицать это? Я опять пожимаю плечами. Спустя какое-то время после симуляции мне действительно кажется очень странным то, что мой пейзаж страха не переполнен фобиями, как у всех остальных. Я нервничаю, переживаю и чувствую себя неуютно из-за многих вещей... но, столкнувшись с ними, я могу действовать, меня не сковывает ужас. Но если я не буду осторожен, меня могут обездвижить мои четыре страха. Здесь и заключается мое единственное отличие от других. - У меня есть теория, согласно которой самоотверженность и храбрость не так уж далеки друг от друга, - говорю я и поднимаю голову вверх, разглядывая огромную Яму. Отсюда мне виден только небольшой кусочек ночного неба. - Тебя всю жизнь учили забывать о себе, и при появлении опасности это становится твоим первым побуждением. С тем же успехом я мог бы вступить в Альтруизм. - Да, точно. Я ушла из Альтруизма, потому что была недостаточно самоотверженной, как ни пыталась. - Не совсем, - мягко возражаю я с улыбкой. - Разве девушка, которая позволила метать в себя ножи, чтобы освободить друга, которая ударила моего отца ремнем, чтобы защитить меня, разве эта самоотверженная девушка - не ты? Сейчас Трис выглядит так, будто пришла из другого мира - ее глаза стали настолько светлыми, что они просто сияют в темноте. - Похоже, ты внимательно следил за мной? - спрашивает Трис, как будто только что прочитала мои мысли. Но она имеет в виду не то, что я смотрю на нее. - Мне нравится наблюдать за людьми, - хитро отвечаю я. - Возможно, ты был создан для Правдолюбия, Четыре, потому что ты ужасный лгун. Я кладу свою руку рядом с ее рукой и наклоняюсь ближе. - Ладно. - На ее длинном узком носу и на губах уже не осталось опухлости после нападения. У нее красивые губы. - Я следил за тобой, потому что ты мне нравишься. И... не называй меня Четыре, ладно? Приятно снова слышать свое имя. Она тут же смущается. - Но ты старше меня... Тобиас. - Из ее уст мое имя звучит так приятно. Как будто мне нечего стыдиться. - Да, огромная пропасть в два года просто непреодолима. - Не хочу показаться самоуничижительной, - упрямо продолжает она, - я просто не могу понять, почему. Я - младше. Я - не красавица. Я... - произносит она и умолкает. Я смеюсь и целую ее в висок. - Не притворяйся, - шепчет Трис, немного задыхаясь. - Ты и сам это знаешь. Я не уродина, но определенно не красавица. Слово «красавица» и то, что оно под собой подразумевает, сейчас совершенно неуместно, и я не хочу это терпеть. - Ладно. Ты не красавица. Ну и что? - говорю я, а потом приближаюсь губами к ее щеке, стараясь набраться храбрости. - Мне нравится, как ты выглядишь. - Я отстраняюсь. - Ты чертовски умна. Отважна. И хотя ты узнал о Маркусе... не стала смотреть на меня как другие. Словно я побитый щенок или вроде того. - Ну... ведь это не так. Моя интуиция меня не обманула - ей можно доверять. Я могу поведать ей мои секреты, мой позор, мое имя - все то, от чего я отказался. Ей можно сказать и даже самую неприглядную правду. Я уверен в ней. Я медленно касаюсь ртом ее губ. Наши глаза встречаются, я улыбаюсь и целую ее снова, но уже более уверенно. Но мне этого недостаточно. Я притягиваю ее к себе и целую сильнее. Она оживает, обвивает меня руками и приникает ко мне. Но мне и объятий мало. Да разве может быть иначе? * * * Я провожаю ее в спальню неофитов. Мои ботинки до сих пор влажные от речных брызг. Трис улыбается мне напоследок и ускользает в темноту. Я направляюсь к себе домой, и вскоре головокружительное облегчение сменяется беспокойством. Я уже принял решение. Эта идея посетила меня где-то в промежутке между тем моментом симуляции, когда ремень Маркуса обвился вокруг ее руки, и моим признанием, что самоотверженность и храбрость часто не особо отличаются друг от друга. Я поворачиваю за угол, но иду не в сторону своей квартиры, а к лестнице, ведущей на улицу, прямо к дому Макса. Очутившись возле его двери, я замираю, побоявшись, что он может проснуться от звука моих шагов. Абсурд. Мое сердце колотится, когда я поднимаюсь наверх. Мимо проезжает поезд, его вагоны серебрятся и отражают лунный свет. Я иду под железнодорожными путями в сторону сектора Альтруизма. * * * Трис родом из Альтруизма - часть ее внутренней силы проистекает из ее души и просыпается в те мгновения, когда ей нужно защищать слабых. Я не могу спокойно думать о мужчинах и женщинах, которые, как и она, падут от оружия лихачей и эрудитов. Может, они и солгали мне, а я предал Альтруизм, выбрав Лихачество. Может, сейчас я предаю и лихачей, но мне не обязательно предавать себя. И в какой бы фракции я ни был, я точно знаю, что нужно сделать. В секторе Альтруизма очень чисто - на улицах, тротуарах и газонах вообще нет мусора. Одинаковые серые здания кое-где обветшали, поскольку чересчур упорные жители напрочь отказались ремонтировать их, раз уж изгои нуждаются в строительных материалах. Тем не менее все выглядит опрятно и непримечательно. Здешний район можно смело сравнить с лабиринтом, но я отсутствовал не очень долго и еще не забыл дорогу к дому Маркуса. Странно, как быстро я стал считать этот дом его домом, а не своим. Я могу и не разговаривать с ним, а пообщаться с другим лидером Альтруизма, но Маркус - самый влиятельный из них. Кроме того, он все-таки мой отец, который старался защитить меня, потому что я - дивергент. Я пытаюсь вспомнить прилив силы, которую я почувствовал в пейзаже страха, когда Трис показала мне, что он - просто человек, а не чудовище. Тогда я не сомневался, что способен встретиться с ним лицом к лицу. Но сейчас ее нет рядом, и я чувствую себя хрупким, будто сделанным из бумаги. Я бреду по дорожке к дому, мои ноги едва гнутся, словно у них нет суставов. Я не стучу в дверь - не хочу будить соседей. Я достаю запасной ключ из-под коврика и открываю парадную дверь. Уже поздно, но на кухне по-прежнему горит свет. Я топчусь на крыльце, а затем вхожу. Маркус стоит ко мне спиной, его письменный стол обложен бумагами. На отце нет ботинок - расшнурованные, они стоят на коврике в гостиной. Внезапно он поворачивается ко мне. Глаза Маркуса заслоняет тень, как и в моих кошмарах. - Что ты здесь делаешь? - спрашивает он и прищуривается. Я задумываюсь, на что он смотрит, и наконец понимаю, что на мне черная одежда Лихачества - тяжелые ботинки и куртка. Татуировки на шее. Маркус делает шаг в мою сторону, и я замечаю, что мы с ним одного роста. Теперь я сильнее, чем когда-либо. Он ни за что не смог бы меня одолеть. - Тебе больше не рады в этом доме, - заявляет он. - Мне... - говорю я, а затем выпрямляюсь, но вовсе не потому, что он ненавидит сутулость. - Мне все равно, - продолжаю я, и его брови удивленно взлетают вверх. Наверное, он действительно изумлен. - Я пришел предупредить тебя. Я кое-что узнал. Планируется атака. Макс и Джанин собираются напасть на Альтруизм. Я не знаю, когда именно и каким образом. Маркус пристально смотрит на меня оценивающим взглядом и кривит губы в усмешке. - Макс и Джанин собираются напасть, - повторяет он. - Вдвоем, вооружившись сыворотками для симуляции? - Он на секунду умолкает. - Полагаю, именно Макс послал тебя сюда? Ты - его мальчик на побегушках? Он что, хочет меня напугать? Когда я думал о том, чтобы предупредить альтруистов, я был уверен, что труднее всего будет открыть дверь и переступить порог этого дома. Мне и в голову не приходило, что Маркус не будет мне верить. - Не глупи, - выпаливаю я. Когда здесь я жил, я бы никогда не сказал ему такое, но после двухлетней практики речи лихачей эти слова естественным образом вырываются у меня изо рта. - Если ты подозреваешь Макса, значит, на то есть серьезная причина. Тут ты не ошибся. Ты не зря его подозреваешь. Ты в опасности - все альтруисты в опасности. - Ты смеешь вламываться сюда после того, как предал свою фракцию, - парирует Маркус, понизив голос, - после того как предал свою семью... и оскорбил меня. - Он качает головой. - Максу и Джанин не удастся меня запугать, тем более с помощью моего сына. - Знаешь что? Забудь. Мне стоило рассказать об этом кому-то другому. Я направляюсь к двери, но Маркус останавливает меня. - Не вздумай уходить, - отрезает он. Его рука крепко смыкается вокруг моего запястья. Я смотрю на Маркуса, на миг почувствовав головокружение, как будто я уже покинул собственное тело, чтобы выжить, и отстраненно наблюдаю за происходящим. «Ты сможешь победить его», - думаю я, вспоминая, как Трис взяла ремень, чтобы ударить его. Я высвобождаюсь. Я стал сильным, и Маркус меня не удержит. Но моей энергии хватает только на то, чтобы убраться отсюда вон. Хотя теперь Маркус не посмеет кричать на меня, потому что его могут услышать соседи. Мои руки немного трясутся, поэтому я прячу их в карманы. Я не слышу, как за мной закрывается парадная дверь, вероятно, он смотрит мне вслед. Это не то триумфальное возвращение, которое я себе представлял. Проходя в «Спайр», я ощущаю вину, и мне кажется, что каждый из лихачей буравит меня взглядом. Может, они осуждают меня за то, что я только что сделал. Я выступил против лидеров Лихачества, но ради кого? Ради человека, которого я ненавижу и который мне даже не поверил? Это того не стоило: ведь в результате я превратился в предателя фракции. Я смотрю сквозь стеклянный пол на пропасть, распростершуюся внизу. Вода - спокойная и темная, но она не отражает свет луны. Пару часов назад я был здесь и собирался открыть все свои тщательно хранимые секреты одной девушке, которую едва знаю. Она оправдала мое доверие, чего нельзя сказать о Маркусе. Она, ее мать и остальные люди из фракции Альтруизма стоят того, чтобы их защитить. Именно так я и поступлю. Эксклюзивные сцены из «Дивергента», рассказанные от лица Тобиаса Первый, кто прыгнул, - Трис! Я сверяюсь с часами. Первый новичок должен прыгнуть с минуты на минуту. Он упадет прямо в сеть - широкую, прочную и залитую солнечным светом. В последний раз я был здесь в прошлый День выбора, а еще раньше - в тот самый день, когда я - неофит - летел вниз. Мне не хочется вспоминать давние ощущения, когда подходишь к краю здания: тело и рассудок тебе почти не подчиняются, скованные ледяным ужасом. А затем ты падаешь, беспомощно размахивая руками и ногами. Потом ты чувствуешь удар о ячейки, которые хлещут тебя по голой шее. - Как твой розыгрыш? - спрашивает Лорен. Я не сразу понимаю, что она имеет в виду программу и мое желание подшутить над Зиком. - Я пока ничего не успел сделать. Наши смены почти не пересекаются. - Кстати, если бы ты собирался заняться каким-нибудь серьезным исследованием, ты бы пригодился нам в техническом отделе, - замечает она. - Если ты ищешь себе работника, то лучше поговори с Зиком. Он разбирается в этом гораздо лучше меня. - Да, но Зик не понимает, когда нужно заткнуться, - возражает Лорен. - Нам не так важны навыки, сколько совместимость, потому что работа предполагает долгое совместное времяпрепровождение. Я усмехаюсь. Зик любит поболтать, но меня это никогда не беспокоило. Иногда приятно просто помолчать и послушать собеседника. Лорен крутит одно из колец в своей брови. Мы ждем новичков. Я вытягиваю шею, чтобы увидеть верхушку здания, но мне открывается только клочок неба. - Готова поспорить, что сейчас к нам попадет один из урожденных лихачей, - заявляет Лорен. - Первый - всегда кто-то из них, тут и спорить нечего. Несправедливо, но урожденные лихачи имеют преимущество. Обычно они в курсе того, что ждет их после прыжка, хотя мы и стараемся по возможности сохранить все в тайне. Мы даже пользуемся этим входом в штаб-квартиру фракции только в День выбора, но любопытные лихачи исследуют окрестности лагеря, думая, что их никто не видит. Кроме того, в них с детства воспитывают желание совершать смелые поступки, принимать форсированные решения и полностью посвящать себя тому, чем они занимаются. Вряд ли кто-то из перешедших способен на такое, правда, их этому и не учат. А потом я вижу ее. Но вопреки ожиданиям, я различаю не черную, а серую полоску рубашки, которая треплется в воздухе. Я слышу резкий звук от удара о сеть, растянувшуюся на металлических опорах. Она смещается, обволакивая девушку. Какое-то мгновение я стою, оцепенев, и в изумлении таращусь на новенькую, облаченную в знакомую блеклую одежду. Наконец я просовываю руку в ячейку, чтобы девушка могла за нее ухватиться. Ее пальцы обхватывают мои, и я вытягиваю ее из сетки. Когда она свешивается с одной стороны, я беру ее за руки, чтобы она восстановила равновесие. Она маленькая и худенькая, отчего выглядит хрупкой. И как только она не разбилась от удара о сеть? У нее большие ярко-синие глаза. - Спасибо, - произносит она. Может, она и выглядит хрупкой, но ее голос звучит твердо. - Поверить не могу, - говорит Лорен еще более самодовольно, чем обычно. - Сухарь? Прыгнул первым? Неслыханно. Она права. Это невероятно. К тому же Сухари практически никогда не переходят в Лихачество. В прошлом году у нас не было неофитов из Альтруизма. А долгое время до этого из Сухарей был лишь я один. - Она не просто так их оставила, Лорен, - замечаю я и чувствую, будто отстраняюсь и от этого момента, и от собственного тела. Я беру себя в руки и обращаюсь к неофитке: - Как тебя зовут? - Ну... - Она медлит, и вдруг мне кажется, что я ее знаю. Не со времен в Альтруизме, не со школы, а на гораздо более глубоком уровне. Она пытается придумать имя, не удовлетворившись тем, которое у нее есть. Так было и у меня. Благодаря моему инструктору по посвящению мне удалось сбежать от своей прежней жизни. Я тоже могу помочь новенькой. - Подумай как ледует, - говорю я, слегка улыбаясь. - Второй раз выбирать не придется. - Трис, - решительно отвечает она. - Трис, - повторяет Лорен. - Объяви, Четыре. В конце концов, эта перешедшая из Альтруизма девушка - моя неофитка. Я оглядываюсь через плечо на толпу лихачей, которые собрались, чтобы посмотреть прыжки новичков, и кричу: - Первой спрыгнула Трис! Теперь они запомнят ее не из-за серой одежды, а за ее смелость. Или за сумасшествие. Впрочем, иногда это одно и то же. Лихачи улюлюкают, но шум в пещере перекрывает чудовищный вопль второго неофита. Теперь в сеть угодила девушка в черно-белой одежде Правдолюбия. Лорен протягивает руку и вытаскивает ее наружу. Я касаюсь спины Трис, чтобы проводить ее к лестнице, на случай, если она не так спокойна, как кажется. И прежде чем она поднимается на первую ступеньку, я говорю: - Добро пожаловать в Лихачество. Осторожнее, Трис! Девушка, перешедшая из Альтруизма, сидит за моим столом. Вначале я задумываюсь, а не знает ли она, кто я такой на самом деле. Может, я просто притягиваю ее невидимой силой Сухаря, которую я, сам того не ведая, излучаю? Но, если честно, по-моему, она меня не знает. А еще ей ничего неизвестно о гамбургерах. - Ты никогда не ела гамбургеров? - спрашивает Кристина. Невероятно. В Правдолюбии всегда поражаются, когда узнают, что не все люди живут так же, как они. Это одна из причин, почему они мне не нравятся. Для них будто бы не существует иной реальности, кроме их собственной. У Альтруистов наоборот - для них вообще нет ничего, кроме окружающего мира, который в них очень сильно нуждается. - Нет, - признается Трис. Для такой миниатюрной девушки у нее слишком низкий голос. Он всегда звучит серьезно, что бы они ни говорила. - Это так они называются? - Сухари едят простую еду, - вмешиваюсь я, вставляя сленговое словечко лихачей. Применительно к Трис оно звучит неестественно, я считаю своим долгом вести себя учтиво с ней, как и с любой женщиной в своей бывшей фракции, - почтительно, не смотря им в глаза, поддерживать вежливый диалог. Я вынужден напомнить себе, что я больше не в Альтруизме. И Трис тоже. - Почему? - интересуется Кристина. - Затейливость считается потаканиям своим прихотям и излишеством, - произносит Трис заученным тоном. - Неудивительно, что ты ушла. - Да уж. - Трис закатывает глаза, что меня удивляет. - Все дело в еде. Я сдерживаю улыбку. Не уверен, что у меня получается. Затем входит Эрик, и все умолкают. Назначение Эрика на должность лидера Лихачества было встречено с непониманием и даже с гневом. Во фракции еще никогда не было столь молодого лидера, многие высказывались против подобного решения, озвучивая опасения относительно его неопытности и происхождения. Сам Эрик - бывший эрудит - имел на этот счет свое мнение. Кто-то высказывался, а потом сдавался, явно испугавшись. Мне часто казалось, что Эрик угрожал недовольным лихачам. Зная Эрика, так наверняка и было - его просчитанные, правильные и мягкие слова всегда таили в себе злой умысел. - Кто это? - шепчет Кристина. - Его зовут Эрик, - отвечаю я. - Лидер Лихачества. - Серьезно? Но он так молод. Я стискиваю зубы: - Возраст здесь не главное. Чего нельзя сказать о связях с Джанин Мэтьюз. Эрик подходит к нам и плюхается на свободный стул, стоящий как раз возле меня. Я быстро утыкаюсь взглядом в свою тарелку. - Ну, что, представишь меня? - спокойно спрашивает он, как будто мы друзья. - Это Трис и Кристина, - выдавливаю я. - Ага, Сухарь, - медленно говорит Эрик и ухмыляется. Какую-то долю секунды я боюсь, как бы он не рассказал о моем происхождении, отчего я сжимаю рукой колено, сдавив его, чтобы не сорваться и не ударить Эрика. Но он только бросает мне вскользь: - Посмотрим, долго ли ты протянешь. Я безумно хочу его ударить. Или напомнить ему, что последний человек, перешедший из Альтруизма и сидящий сейчас рядом с ним, сумел выбить ему зуб. Никто пока толком не знает, на что способна и эта девушка... Но он прав, особенно если учитывать новые правила фракции - бой до тех пор, пока противник не сможет стоять на ногах, отборы уже после первой недели тренировок... Вряд ли она продержится слишком долго, будучи такой маленькой. Мне подобный расклад не нравится, но это факт. - Чем занимался в последнее время, Четыре? - вдруг говорит Эрик. Я чувствую укол страха. Вдруг он догадался, что я шпионю за ним и Максом. Я пожимаю плечами: - Да так, ничем. - Макс говорит, что пытается встретиться с тобой, а ты не показываешься, - замечает Эрик. - Он попросил меня, чтобы я выяснил, что с тобой происходит. Я игнорирую сообщения от Макса легко, словно мусор, летящий ко мне по ветру. Отрицательная реакция на назначение Эрика лидером Лихачества, возможно, не волнует Эрика, но до сих пор беспокоит Макса, который в принципе никогда не любил своего протеже. Он симпатизировал мне, хотя я не понимаю, почему, учитывая, что я держался особняком, когда остальные неофиты сбивались в группы. - Скажи ему, что я вполне доволен своим местом, - отвечаю я. - То есть он хочет предложить тебе работу. Я чую опасность. Слова Эрика сочатся из его рта, как гной из нового прокола. - Похоже на то. - Тебе как будто неинтересно. - Мне уже два года неинтересно. - Что ж. Тогда давай надеяться, что до него дойдет, - произносит Эрик и ударяет меня по плечу, якобы небрежно, но с такой силой, что чуть не вдавливает меня в стол. Я сердито смотрю ему вслед - не люблю, когда меня толкают. Особенно всякие тощие эрудиты. - Вы двое... друзья? - интересуется Трис. - Мы были в одном классе неофитов. - Я решаю нанести превентивный удар и направить его против Эрика, прежде чем он настроит неофитов против меня. - Он перешел из в Эрудиции, - многозначительно добавляю я. Кристина вскидывает брови, но Трис не обращает внимания на название фракции, - а ведь каждая клеточка ее тела после жизни в Альтруизме должна быть пропитана подозрением. - Ты тоже был переходником? - спрашивает она. - Я думал, нелегко придется только с правдолюбами, которые задают слишком много вопросов, - парирую я. - А теперь еще и Сухари? Как и с Крис, я веду себя грубо, чтобы, образно говоря, захлопнуть двери прежде, чем они распахнутся настежь. Но рот Трис искривляется как от чего-то кислого, и она произносит: - Наверное, это потому, что ты такой мягкий. Ну знаешь, как кровать утыканная гвоздями. Она краснеет, когда я пристально смотрю на нее, но не отводит взгляд. Что-то в ней кажется мне знакомым, хотя я уверен, что запомнил бы, если б хоть на секунду встретил настолько резкую девушку во фракции Альтруизма. - Слушай, Трис, - отрезаю я. - Будь осторожнее с тем, что говоришь мне и кому-либо еще. Ты теперь в Лихачестве - здесь ценят всякие ненужные вещи и не понимают, что если ты родом из Альтруизма, то постоять за себя - это уже высшая храбрость. Назвав ее по имени, я понимаю, откуда я ее знаю. Она дочь Эндрю Прайора. Беатрис. Трис. Хорошо выглядишь, Трис! Не помню, что именно меня насмешило, но Зик пошутил, и я едва не захлебнулся от хохота и алкоголя. Яма вокруг меня колеблется, как будто я стою на качелях. Я держусь за перила, чтобы не потерять равновесие и осушить бутылку одним глотком. Нападение на Альтруизм? Что за нападение? Я почти ничего не помню. В действительности это неправда, но никогда не поздно успокоиться, обманув себя. Я замечаю светловолосую голову и понимаю, что рядом находится Трис. Теперь на ней нет стольких слоев одежды, а воротник ее рубашки не застегнут на последнюю пуговицу. Я разглядываю ее фигуру. Хватит, ругается мой внутренний голос, не давая мне развить беспокойную мысль. - Трис! - Ее имя слетает с моего языка, даже не пытаясь хоть как-то задержаться у меня во рту. Я подхожу к ней, не обращая внимания на удивленные взгляды Уилла, Эла и Кристины. Это легко - ее глаза кажутся еще ярче и проницательнее, чем раньше. - Ты изменилась, - говорю я. Я хочу сказать «старше», но тогда моя фраза будет подразумевать, что раньше она выглядела младше. Может, у нее еще нет всех женских изгибов, но, глядя на ее лицо, никто не примет ее за ребенка. Ни один ребенок не обладает такой яростью, жестокостью, дикостью и свирепостью. - Ты тоже, - отвечает она. - Что делаешь? «Пью», - думаю я, что она наверняка и так заметила. - Флиртую со смертью, - смеюсь я. - Пью рядом с пропастью. Наверное, не лучшая мысль. - Да уж, - произносит она. Она не смеется. Выглядит настороженно. Чего она боится? Меня? - Не знал, что ты сделала татуировку, - бросаю я и смотрю на ее ключицу, где набиты три черных птицы - они нарисованы просто, но кажется, будто они летят по ее коже. - Точно. Вороны. Мне хочется спросить ее, почему она выбрала для татуировки один из самых сильных своих страхов и почему она хочет навсегда оставить на себе это клеймо вместо того, чтобы забыть о нем. Возможно, она не стыдится своих кошмаров - в отличие от меня. Я оборачиваюсь к Зику и Шону, которые прильнули к перилам. - Я бы предложил тебе зависнуть с нами, - вырывается у меня, - но ты не должна видеть меня таким. - Каким? Пьяным? - Да. То есть нет, - заявляю я, и внезапно мне становится совсем не смешно. - Настоящим, наверное. - Я притворюсь, что ничего не видела. - Очень мило с твоей стороны, - заявляю я и наклоняюсь ближе, гораздо ближе, чем собирался. Я вдыхаю запах ее волос, чувствую холодную, гладкую и нежную кожу на ее щеке. - Ты хорошо выглядишь, Трис, - говорю я, потому что не уверен, что она об этом знает. А она обязательно должна это знать. Теперь она широко улыбается. - Будь добр, держись подальше от пропасти, ладно? - Конечно. Она продолжает улыбаться. Впервые я задаюсь вопросом, нравлюсь ли я ей. Если она улыбается мне, даже когда я такой... тогда, наверное, ответ - да. В одном я ни на секунду не сомневаюсь: если с ней я забываю о том, как ужасен мир, то я предпочитаю ее алкоголю. |